Читаем без скачивания Девятый император - Андрей Астахов

– Ну что ты? – уже с раздражением спросила женщина.

– Погоди ты! – Волеслав осенил себя крестом. – Глянь-ка, что деется-то!

Туча, закрывшая уже полнеба, осветилась зеленоватыми молниями, гулко ухнули раскаты далекого грома. Теперь черное небо ежесекундно разрезалось сполохами молний, и пораженный ужасом Волеслав мог видеть, как клубящаяся тьма накрыла лес за Мологой и теперь наползает на город.

– Ой! – Феофания, как была, телешом подбежала к любовнику, увидев, что творится за окнами, взвизгнула в ужасе. – Волеславушка, что это?

– Конец света! – упавшим голосом выпалил купец. – Оденься, дура, помирать сейчас будем!

Порыв ветра невиданной силы налетел на терем, на всю Устюжну. Волеслава буквально отбросило от окна, швырнуло на пол. В спальню полетели клубы снега, осколки слюды из окошек, выстрелом хлопнули ставни. В темноте послышались удары колокола, но их заглушил такой удар грома, что весь терем задрожал. Феофания завыла дурным голосом. А потом все вдруг стихло, и необычайная тишина показалась новгородцу еще страшнее.

– Неужто кончилось? – Феофания, скуля на одной ноте, высунула голову из-под одеяла. – Померли мы или как?

Волеслав не отвечал. Он сидел на полу и трясся от страха. До самой смерти он никогда никому не рассказывал о том, что увидел и услышал в ту ночь в далекой Устюжне. Слышал он то, чего не слышала его любовница, и видел то, чего не видела она. В тот миг, когда порыв урагана налетел на дом, вышиб ставни, разбил окна и отшвырнул купца от окна, Волеславу явственно послышались в вое ветра жуткие хохочущие крики и ржание адских коней. И еще – в клубящейся туче он увидел силуэт всадника на огромном белом жеребце и с грифом над головой.

О той грозе позже написали: «В год 6474 от сотворения мира, в день первый березозола бе велия гроза над Устюжной». От грозы пострадали три человека, молнии убита корову и сожгли несколько домов в посаде. В небывалой зимней грозе увидели дурное знамение и единодушно связали его с нападением царя Батыги и его полчищ. Не было в ту пору на Руси вестей хуже, чем вести о монголах.

Глава пятая

Дева молодая на коне скакала,

Красотою душу мне разволновала.

Так была прекрасна – не сказать словами! -

Дева молодая с черными глазами.

Кланялся я низко, говорил цветисто:

«Дева молодая! ты скажи лютнисту

Отчего печален взгляд твой в полдень майский?

Ты же так прекрасна – краше розы райской?»

Дева молодая головой качала,

А потом, рыдая, мне в ответ сказала:

«Ведь на мне проклятье – я скачу по свету,

И рекой кровь льется там, где я проеду!»

Алем д'Агерра. Романс о черноглазой деве по прозвищу Смерть

Стражник вел себя нахально. Он несколько раз обошел лошадку Руменики, изучая то ли саму лошадь, то ли упряжь, то ли всадницу, потом долго и дерзко разглядывал Акуна Руменика не могла знать, что этот молодой нахал – один из недавно набранных в ополчение горожан. Такие, как он, из кожи вон лезут, чтобы показать себя настоящими забубёнными вояками.

– Ну что, долго еще ждать? – не выдержала Руменика.

Стражник помедлил с ответом – видимо, сознание собственной значительности не позволило ему сразу ответить на вопрос какой-то чужестранки.

– А сколько надо, столько и будете, – заявил он. – Чай, не бояре!

– Почем ты знаешь, воин? – подал голос Акун. – Женщина, которую ты держишь на морозе, достойна другого обращения.

– Печешься о ней? А сам-то кто таков? – Стражник подозрительно сощурился, переложил копье из левой руки в правую. – Уж не монгол ли? Больно ты на степняка похож.

– Я сын своего отца, – ответил Акун. – А имя мое тебе ничего не скажет.

– Оно и видно, – ухмыльнулся ополченец. – Был бы воин знаменитый, не преминул бы назваться.

– Я не великий воин, – заметил Акун и потерял к стражнику интерес.

Между тем начало вечереть. Мороз окреп, шерсть лошадей начала покрываться инеем. В город потянулись люди, до сих пор остававшиеся за укреплениями посада. Кто-то тащил пойманную рыбу, кто-то – вязанки хвороста и дров. Гуртовщики гнали в город мелкий и крупный скот. Руменика втихомолку ругала стражников самыми грязными словами, которые знала, но делать было нечего. Приходилось ждать. Акун с самого начала предупредил ее, что въехать в город им будет не так-то просто.

Сумерки понемногу сгущались, поток народа быстро редел. Вскоре только одинокие запоздалые люди спешно проходили в ворота мимо Руменики и Акуна. Некоторые косились на них с подозрением или любопытством. Женщин тут почти не было, в основном мужчины в овчинных тулупах с широкими воротниками шалью, или в шерстяных армяках, в странной обуви, сплетенной из волокон какого-то растения, в меховых шапках или в колпаках. Некоторые на ходу перешучивались с охраной у ворот, и самые непристойные шутки вызывали особенно громкий хохот.

Отряд воинов появился в тот момент, когда дорога к воротам города опустела совершенно. Отряд был невелик – пять воинов на крепких, хоть и неказистых лошадях, и еще один человек, без оружия, похожий на крестьянина. Предводитель отряда, худой воин с раскосыми глазами, поговорив со стражниками, подъехал к Акуну.

– Кто ты такой, старик? – спросил он надменно.

– Ты обратился к слуге, храбрый воин, хотя должен был обратиться к госпоже, – ответил Акун все тем же невозмутимым тоном, – или в этих краях вежливость не считается добродетелью?

Раскосый ничего на это не ответил, видимо, не считая достойным ответа того, кто сам назвал себя слугой. Однако Акун все-таки заставил его задуматься о хороших манерах; подъехав к Руменике, предводитель отряда слегка поклонился в седле.

– Кто ты, красавица? – спросил он. – Какая нужда привела тебя в этот забытый небом угол? И что за волшебная сила бережет тебя в пути, если ты отваживаешься путешествовать одна, без охраны, в компании с таким старым хрычом?

– Меня зовут Руменика ди Крифф, – ответила девушка, сердито сверкнув глазами. – Ты называешь меня красавицей, а между тем стража не пускает меня в город. Ни в одной стране гостя не оставляют за порогом дома, не мучают его холодом и ожиданием.

– Это справедливо, – согласился раскосый, повернулся к страже у ворот. – Эти люди мирные путники, пропустите их!

– Спасибо тебе, воин, – смягчилась Руменика. – Ты убедил меня, что в этом городе живут не только бесчувственные болваны.

– Это мужичье понимает только силу, – раскосый улыбнулся одними губами. – Из какой ты страны, красавица? Одета не по-здешнему, а говоришь на языке урусов, будто всю жизнь тут прожила!

Руменика едва не сказала, что говорит на своем языке, но спохватилась и промолчала; вряд ли этот бреннон поймет, что такое каролитовая магия. Поэтому она лишь одарила раскосого лучезарной улыбкой и добавила:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});