Читаем без скачивания Атомный век - Михаил Белозёров

— Ну и ладушки, — сказал он. — Покинуть машины и рассредоточиться. Всё, мы пошли. Связь не выключаем.

Его беспечность передалась экипажам. Даже Гаврилов отнёсся спустя рукава к своим обязанностям заместителя командира. Привыкли они к опасности: к кванторам, Скрипеям и всякой другой мишуре, а это было плохо, это ещё на один шаг приблизило их в смерти. Все почему‑то решили, что раз дела идут, как идут, то смерть мы в последний момент обязательно обманем, и очень надеялись на командиров, ну и на себя любимых, разумеется.

Берзалову же больше всего почему‑то захотелось размяться и заодно расспросить Бура, что он там такое болтал о каком‑то Комолодуне — самое время разобраться и расставить все точки над «i», а то сплошные намёки и страшилки. Он невольно покосился на луну — череп, сплюнул и подумал: «Ну и дура!»

— Есть рассредоточиться, — словно опомнился Гаврилов, и в наушниках было слышно, как он отдает приказы.

— Архипов, ты старший, — Берзалов выскочил через верхний люк и тут же окунулся в запахи ночного леса и реки: пахло прелой листвою и рекой. Последний раз, невольно вспомнил он, так пахло, когда у нас с Варей был медовый месяц, в переносном смысле, конечно, потому что отпуска дали всего неделю. И они, не мудрствуя лукаво, махнули в Лосево. Рыбалка была хорошая, и ночная уха на берегу Вуоксы тоже. И ночи — ночи у них тоже были. Так вот там, в Карелии, пахло точно так же, когда они лежали на веранде и окна были распахнуты настежь, и им было хорошо вдвоём.

Ефрем Бур вылез следом, чём‑то недовольный и, как всегда, расхристанный до невозможности. И на этот раз он умудрился оставить автомат в бронетранспортёре. Клим Филатов ворчал:

— Не таскай! Не таскай гря — я-я — зь, тютя!

Берзалов уже порядочно отошёл, когда Бур, запыхавшись, нагнал его.

— Чок! — сказал Берзалов. — Быстрее!

Но Бур только дёрнулся, хотя по этой команде, следовало было оглядеться, не говоря уже о том, чтобы изготовиться к бою. Бур же тащил автомат, как лопату, а гранаты висели на нём, как игрушки на новогодней ёлке.

— А?.. — отозвался он, как самый бестолковый солдат на всём белом свете.

Похоже было, что глубокая разведка подействовала на Бура вовсе не лучшим образом, не заставила его собраться, сконцентрироваться, а напротив, расслабила до невозможности. А может, он и был таким? — подумал Берзалов, а я не замечал.

— Поправь лифчик и оружие, — с безнадежностью в голосе приказал он.

Он уже жалел, что взял Бура в глубокую разведку. Горбатого могила исправит. То есть он осознал бессмысленность своей жалости и теперь мучился, потому что исправить ничего уже было нельзя, разве что расстрелять Бура перед строем за его природную тупость и вечное ворчание. Ну родился таким человек, ну бывает. А может, его, наоборот, беречь надо как редкий феномен? Может, его в музеях надо выставлять в качестве образца тупиковой ветви?

— У меня, товарищ старший лейтенант, не лифчик, а разгрузка, ага, — полез в бутылку Бур.

Если бы в его словах была независимость, Бура ещё можно было простить, но в них сквозила одна принципиальная вредность.

— Вот и поправь свою разгрузку, — вполне миролюбиво приказал Берзалов. — А то не солдат, а пугало огородное.

— Ничего не огородное, — надулся Бур, как мышь на крупу. — Я, товарищ старший лейтенант, клятву давал не вам, а родине, ага.

— Чего — о-о… — удивился Берзалов и даже не успел разозлиться. — Сейчас живо научу эту самую мать — родину любить, и меня заодно.

— Есть поправиться, — словно очнулся Бур, но обиделся ещё больше, будто не знал, что на обиженных чёрти воду возят.

Некоторое время шли молча: Берзалов, устремившись вперёд к неведомой цели, Бур — тяжело сопя, словно его волокли на казнь. Естественно, Берзалов забрало не опустил за бесполезностью, он больше опасался волков, фосфоресцирующие глаза которых обычно сопровождали их в любой чаще, но здесь волков почему‑то не было.

— Я, товарищ старший лейтенант, только одного не пойму, — вдруг сказал Бур своим обычным тоном недовольного жизнь человека, — зачем этот череп на небе? Ага. А Скрипей? Он что, ловит заблудшие души?

— Какие души? — спросил Берзалов.

— Я не знаю… — так искренне признался Бур, что сил не было его пытать. — Мальчиков, например?

— Я тебя предупреждал, что будет страшно? — ответил вопросом на вопрос Берзалов.

— Да, — подумав, согласился Бур, — предупреждали, но я не предполагал, что вот такое… — он помахал руками, изображая нечто невообразимое, что отворилось у него в душе.

— Не задавай столько вопросов, у меня нет столько ответов.

— Хорошо, — согласился Бур.

— Ты главное, не бойся, — миролюбиво посоветовал Берзалов, обходя кусты боярышника. — Лучше объясни, что такое Комолодун?

Сосны с пожелтевшими верхушками стояли редко и не могли служить укрытием, поэтому Берзалов двигался от куста к кусту, имея план выйти не в лоб предполагаемой цели, а сбоку, чтобы, не дай бог, не оказаться на линии огня. Мало ли что, думал он, стрельнёт кто‑нибудь в спину.

— Я не знаю… — как всегда, начал разводить бодягу Бур. — Оно у меня само собой в мозгу вспухает.

— Лучше бы у тебя в другом месте вспухло, — в сердцах сказал Берзалов.

Такую ахинею мог нести только абсолютный интроверт. Однако Бур не интроверт, вон как меня уговаривал взять с собой, аж из тельника выпрыгивал, вспомнил Берзалов.

— Ага… — признался Бур, — это моя мечта!

— Дался тебе этот Комолодун? — заметил Берзалов.

— А он со мной разговаривает! — бодро заявил Бур.

— Чего — о-о?! — возмутился Берзалов. — Разговаривает?!

В его представлении Берзалова солдат мог «разговаривать» только с уставом, да и то исключительно по приказу командования, то есть боец обязан был знать его наизусть и следовать исключительно ему, не потому что именно так хотелось старшему лейтенанту Берзалову, а потому что в уставе была заключена мудрость всей армейской жизни и только в исполнении устава, а не вопреки ему, можно было выжить в условиях атомного века.

— Ага… — беспечно подтвердил Бур.

— А что говорит? — Берзалов едва не выругался, но сдержался, в надежде выведать у Бура тайну Комолодуна.

— Разное… всё больше стращает… — доверительно поведал Бур, глаза у него при этом стали сумасшедшими — сумасшедшими, и он тяжело задышал, испуганно озираясь.

Всё пропало! — мелькнула мысль у Берзалова, чокнулся Бур!

— Ты хоть меняя не пугай! — грозно сказал он, чтобы отрезвить Бура и привести его в чувства, но тот, напротив, счёл за благо отступить от старшего лейтенанта на пару шагов, ехидно говоря всем своим видом: «Вот сигану в кусты, что будешь делать?»

— Да я никого не пугаю, — ворчливо отозвался Бур, глядя куда‑то вбок и, должно быть, видя то, чего не видел Берзалов. — Показалось, и всё, ага.

В былые времена Берзалов одёрнул бы его ещё суровее или сделал замечание командиру первого отделения — старшему сержанту Архипову, а тот бы уже сотворил чисто моральными средствами из Бура котлету, но в тот момент Берзалов посчитал Бура правым. Ну перемкнуло человека, ну бывает, не убивать же, действительно, за это.

Минут через десять им пришлось свернуть к лесу прямо в туман. Он наползал огромным бескрайним одеялом, и только кусты чернели то там, то здесь, да одинокие сосны торчали, как свечки, и казалось, что этому туману нет ни конца, ни края.

О тумане я и не подумал, сообразил Берзалов. Скорее бы ветерок подул. По его расчётам они уже были где‑то на рубеже целей — ведь не мог же противник танков прятаться в чаще, не мог. Нелогично получалось. Выходило, что «абрамсы» били в упор. А это для них очень плохо. Или американцам навязали невыгодную позицию, или они попали в западню, потому что в ближнем бою «абрамсы» потеряли все свои преимущества скоростных, дальнобойных танков.

Первые признаки сражения они увидели тотчас. Перерубленные сосны, вырванные с корнем кусты валялись тут и там. Хвоя на ветках успела пожелтеть.

Вдруг Бур, который шёл слева, взял да побежал. Молча побежал и даже очень целенаправленно, будто его хлестнули по одному месту. Берзалов приглушенно крикнул:

— Куда?! — и бросился следом.

Однако то ли привычка медленно стартовать, то ли неуверенность первых мгновений сыграли с ним злую шутку: Бур ускакал, как пинг — понговый шарик, а Берзалов к своему стыду элементарно споткнулся о трухлявую корягу. Он всегда был хорош на ближней и средних дистанциях, где важна тактильная реакция. Здесь он был король и пресекал малейшие намёки на атаку, ну и, разумеется, атаковал, получатся, что из засады, с нижнего яруса на верхний. А вот срываться с места не умел. Так или иначе, но Бура он сразу же потерялся в этом чёртовом тумане. Лес словно дыхнул всеми своими страхами, и ватная тишина легла вокруг. Как Берзалов пожалел, что не внял доводам Гаврилова и не захватил хотя бы ещё одного бойца. «Убью, гада! — в запале решил он, — собственными руками убью». Впрочем, от души у него тут же отлегло, потому что не далее, как у кромки леса, он услышал дикое бормотание и с бьющимся сердцем, успокаивая себя на все лады, пошёл на него, гневно сжимая кулаки.