Читаем без скачивания Шпага чести - Владимир Лавриненков

Поздним вечером Пьер Пуйяд сообщил «нормандцам» интересную новость. Оказывается, он с генералом Захаровым побывал в гостях у командира авиационной дивизии, обосновавшейся неподалеку. Это соединение тоже имело славные боевые традиции.

Пуйяд захватил с собой Шика. Комдив — лет тридцати, невысокого роста, щуплый, легко возбуждающийся — произвел на подполковника впечатление. Он был наслышан о нем как о великолепном летчике-истребителе и неплохом командире. Командир дивизии сказал много добрых слов в адрес полка «Нормандия». И Захаров, и Пуйяд почувствовали; за этим последует еще что-то. И не ошиблись.

— Пьер Пуйяд, — обратился хозяин тоном, исключающим несогласие с его точкой зрения, — как вы смотрите на включение вашего полка в состав нашей дивизии?

Захаров понимал: стоит подполковнику дать согласие, и он лишится одной из лучших своих частей.

Но комполка «нормандцев» был не из тех, кто легко изменял своим привязанностям; всегда помнил, кому и за что обязан.

— Ваше предложение, товарищ полковник, конечно же лестно для нас, — отвечал в раздумье Пуйяд. — Только весь наш прежний боевой путь связан с триста третьей дивизией, и с ней мы хотели бы пройти до конца.

Хозяину ответ пришелся явно не по душе. У него, видно, были какие-то свои планы. Он встал:

— Ценю преданность боевой дружбе.

На том визит и закончился. Но после него Пьер еще долго с тревогой ожидал приказа о переподчинении полка.

Не успели толком уснуть в ночь перед перелетом — уже подъем. На рассвете аэродром огласился командами, гулом автомобильных и авиационных двигателей.

Первым на этот раз улетал Мишель Шик, который уже побывал в Микунтанах. После памятной посадки, когда он забыл выпустить шасси, Пуйяд наказал его запретом на боевые вылеты, а также месячным запретом игры в покер. Последнее наказание комполка через неделю отменил: лишил самого себя отменного партнера в игре. А с главным не спешил — любил своего переводчика, старался уберечь малоопытного пилота от беды. Поручал ему знакомить молодых летчиков с обстановкой, выполнять отдельные, не связанные с риском, поручения. Шик пытался бунтовать, но комполка быстро урезонил его тем, что во всех документах полка он фигурировал как штурман.

— Если собьют, никому не докажу, что вы были пилотом, и неприятностей не оберусь.

Чтобы Мишель совсем не раскис, Пуйяд доверил ему право первой посадки в Микунтанах и организации там приема остальных самолетов. Это задание было более чем ответственное: по сведениям, полученным от местных жителей, в окрестных лесах затаилось немало всяческого сброда — от не успевших удрать оккупантов до бандитов-националистов.

Шик улетел. И только потом, по рассказам очевидцев, узнал о потрясшем всех, невероятном по самоотверженности и верности боевому братству подвиге.

Эскадрильи стартовали одна за другой. На борту каждого «яка», вопреки инструкции, в тесном багажном отсеке находился механик. Это диктовалось требованием сразу же наладить боевую работу на новом месте.

Вначале все шло без каких-либо отклонений, как по конвейеру. А минут через двадцать после взлета по радио прозвучал голос де Сейна:

— Возвращаюсь, обнаружена утечка бензина. На аэродроме приостановилось движение, расчистили полосу.

— С хода заходите на посадку, — распорядился Луи Дельфино, оставшийся за командира полка.

Де Сейн делает уже четвертый разворот и снова уходит на круг.

— Доложите, что случилось? — волнуется Дельфино.

— Пары бензина проникают в кабину. Плохо вижу землю.

— Подводите машину к полосе по моим командам. Следующая попытка приземлиться тоже не удалась.

— Пары заполняют кабину, — как сквозь вату передал де Сейн.

Дело принимало трагический оборот. Нависла угроза взрыва самолета или удушения летчика. Ситуация, схожая с той, в какую попал Лефевр.

О случившемся немедленно доложили генералу Хрюкину. Правда, ему не сообщили, что на борту, в нарушение существующих правил, находится советский механик.

— Прикажите де Сейну покинуть самолет, — решительно ответил командарм.

Дельфино, часто глотая воздух, сказал в микрофон:

— Слышишь, Морис, командующий приказал прыгать.

Тишина. Де Сейн снова заходит на посадку. И опять безуспешно.

— Морис, наберите высоту и немедленно покидайте самолет.

Снова ни звука. Потом голос де Сейна:

— На борту Володя. Без парашюта.

Дельфино скрипнул зубами: ситуация безвыходная. Он не может приказать своему пилоту бросить русского механика! Передает микрофон Агавельяну.

— Вы — представитель советского командования. Решайте сами.

Сергей Давидович так сжал трубку микрофона, что послышался хруст пальцев.

Минуту молчал. Мобилизовал все инженерные познания и опыт, чтобы помочь де Сейну избежать беды. Но ничего, абсолютно ничего не придумал. Никакого варианта, кроме как ценой жизни механика спасти пилота, не оставалось. Дальнейшее промедление грозило гибелью обоих. Лучше бы не родиться Агавельяну, не доживать до такого часа, когда приходится выносить смертный приговор своему лучшему механику!

Пересиливая себя, с трудом ворочая неподчиняющимся языком, Сергей Давидович медленно, с растяжкой произносит:

— Морис, дорогой, прыгай. Это приказ! Ты обязан выполнить. Прыгай!

Все окаменели в ожидании развязки.

Наступил момент, когда только сам де Сейн мог решить, как ему поступить. Выполнить приказ и остаться жить? А Володя?

Это был первый и единственный приказ, который де Сейн не выполнил.

Теряя сознание, не видя земли, он идет на снижение. В ста метрах от земли машина начала резко рыскать то влево, то вправо.

— Убери обороты, держись прямо, — попробовал подсказывать Дельфино. Но летчик, по всей вероятности, уже ничего не слышал. Неуправляемый «як» накреняется, задирает нос, опрокидывается, падает на спину, скрывается в клубе огня, дыма и поднятой пыли.

Не помня себя от увиденной картины, все рванулись к месту взрыва. Надеялись на чудо. Не хотели верить в гибель двух верных друзей.

Но чуда не произошло. Силой удара Мориса де Сейна и Владимира Белозуба выбросило из самолета. Они, раскинув руки, лежали почти рядом на обожженной траве. Их похоронили в Дубровке в одной могиле. Дольше всех оставался возле нее дед Митрич.

— Ты прав, Володя, у нас у всех одна золотая рыбка, — шепотом повторял он слова де Сейна.

Через два часа в Микунтанах полк «Нормандия» в торжественном строю минутой молчания почтил память Мориса де Сейна и Владимира Белозуба. Спустя несколько дней в приказе по армии и во фронтовой газете подвиг де Сейна был отмечен как образец мужества и взаимовыручки.

Микунтаны — маленькое селение, многим отличающееся от Дубровки. Здесь добротные кирпичные дома под черепицей, богатые фермы, вокруг холмистая, поросшая лесом местность, маленькие чистые озера. А главное — подвалы жителей набиты продуктами. Оказывается, сюда за всю войну не заглядывал ни один захватчик.

— Это одно из доказательств, что оккупация такой обширной страны, как СССР, — весьма обременительное для агрессора дело, — пришел к заключению Жозеф Риссо.

Единственное, в чем нуждались здешние жители — в одежде. Они охотно меняли свиней, домашнюю птицу на любые вещи. В результате французы с аппетитом вдыхали почти забытые ароматы вкуснейших блюд, мастером изготовления которых оказался летчик 2-й эскадрильи Марк Вердье.

Весь полк разместился на просторной ферме. Один день на устройство, второй — для передышки. И снова взялись за боевою работу. Обеспечивали форсирование Немана, прикрывали тогдашнюю столицу Литвы — Каунас. Уничтожили несколько вражеских самолетов. Было и огорчение: гитлеровцы заставили лейтенанта Ширраса возвращаться в полк пешком.

У Немана фашисты мертвой хваткой цеплялись за каждый клочок земли. Усиленно действовала их авиация.

Марсель Альбер, Жозеф Риссо, Ролан де ля Пуап, охваченные «лефевровской горячкой», не могли усидеть на земле. Вылетали по пять-шесть раз в день. И лишь тогда, когда изматывались до изнурения, не стесняясь, обращались к Пуйяду: «Командир, выдохся, надо передохнуть». Пьер Пуйяд в таких случаях ни о чем не расспрашивал, только отвечал: «Хорошо». Он понимал, что есть предел физическому и нервному напряжению.

Комполка считал своим долгом беречь оставшихся в живых носителей героических традиций «Нормандии». Это не значило, что он сдерживал их, не посылал на ответственные задания; все было как раз наоборот, но на одну-единственную льготу они имели безоговорочное право: не хотели лететь — не летели.

Кто знает, может, именно поэтому множились победы Альбера, Риссо, де ля Пуапа, а сами они до конца войны оставались недосягаемыми для вражеских пуль и снарядов. Во всяком случае ветераны всегда подавали хороший, надежный пример молодежи. Почти каждый день кто-нибудь из них докладывал о сбитом самолете противника. Через некоторое время то ли от партизан, то ли от пехотинцев приходило подтверждение, и эти сведения заносились в маршевый журнал. Но однажды случилось иначе. В полк приехали советские летчики и попросили показать тех, кто выручил их в последнем воздушном бою. Ими оказались Жозеф Риссо и Ролан де ля Пуап.