Читаем без скачивания Последний заезд - Кен Кизи

Я увидел страх. Не хочу сказать, что впервые увидел страх в глазах человека; нет такого наездника на родео, который не пережил бы минуты страха за свою жизнь, очутившись в трудном положении из-за трудного животного. Это естественно! Ты можешь шею сломать! Но страх в глазах Сандауна был настолько глубже естественного страха за свою жизнь, что даже сравнивать их не имело смысла, и когда я подумал об этом, у меня кровь застыла в жилах. Вот почему мои храбрые приятели легли кверху лапами — они давно поняли то, что дошло до меня только сейчас: это вывернутое наизнанку существо способно не просто убить тебя, а гораздо хуже — оно способно тебя сломить.

Он швырнул нас в навоз, и я лежал там, парализованный страхом, как девочка. Я вспомнил слова сестры О'Грейди о том, что вред извне можно пережить, даже если он убьет тебя, но другой, нанесенный изнутри, убивает тебя, даже если ты продолжаешь жить, — и я почувствовал, что теряю контроль над кишечником. Потом, когда он нагнулся, чтобы снова сгрести нас в охапку, я увидел, как над обгорелой головой гиганта появился чудесный круг, словно золотой нимб. Он плавно опустился на тело гиганта и затянулся туго. Готч взревел и повернулся, чтобы увидеть, кто испортил ему развлечение. С другой стороны прилетела другая петля, ржаво-красная. Это было лассо из рыже-чалого конского волоса и принадлежало оно утконосому ковбою, который в первый день опередил меня на роупинге. Первое лассо тянулось к Бисону со сломанной ногой. Гипс на ней подтесали так, чтобы он мог босую ногу вставить в стремя. На лице у него была довольная ухмылка: его лошадь пятилась, подтаскивая борца к столбу, у которого привязывали телят. Готч опять заорал. Телята бросились из своего угла, пробежали мимо столба и прямо через нас. Перед разломанной калиткой они оробели и бросились назад. К тому времени, когда мы трое встали на ноги, разъяренного Готча захлестнули еще две петли. Вся голова у него стала красной, как шарик термометра. Он бушевал и рвался из арканов, как взбесившееся животное. Лошади вскидывались на дыбы, выкатывали глаза, но это были ковбойские лошади и знали, как выбирать слабину лассо. А ковбои, объезжая столб в центре загона с двух сторон, все ближе подтягивали к нему борца. Когда Готч почувствовал, что спина его прижалась к столбу, он рванулся с такой силой, что пуговицы, к которым пристегиваются подтяжки, отлетели — и передние, и задние. Брюки опустились на колени, и сам он — тоже. Когда ковбои надежно привязали его спиной к столбу, другой Бисон, проехав между телятами, здоровой рукой накинул ему на голову еще одну петлю. Приладил ее так, чтобы она проходила через рот, изрыгавший ругательства, обвел веревку вокруг столба, туго затянул и завязал узлом. Великан жевал и грыз веревку, пока изо рта не пошла пена.

Мы — телята, ковбои — все вместе стояли в оседающей пыли и смотрели на спутанного истукана. Внизу он был такой же безволосый. Первым заговорил Утконос.

— Ну, ребята, что предлагаете с ним делать?

Вопрос был явно обращен к Джорджу, старшему из ребят. Джордж подобрал щепку и, прислонясь к столбу калитки, пытался соскрести грязь с овчинных чапов. Он не торопился с ответом. Все стихло, даже телята. Осторожно принюхиваясь, они приближались к бесштанному человеку, потрясенные так же, как мы. Джордж наконец бросил скребок.

— Может, тут его и оставим? — благосклонно предложил он, — Этим голодным собачкам, похоже, нравится общество мистера Готча, а мистеру Готчу — их общество. И кто его знает? Может, эти милые создания отсосут немного яду из бедняги.

Он кинул Готчу проспоренный доллар и пошел прочь.

Глава восемнадцатая

Пора по сараям

С трепологией наконец было покончено. Мы могли приступить к тому, ради чего собрались. Об этом объявил во всеуслышание мистер Келл устами Сирены Клэнси. В езде на диких лошадях остались только Джордж, Сандаун и я — трое лидеров. Так что последний наш заезд должен был решить судьбу первенства. Лучше бы Келл промолчал. Другие наездники были уязвлены, а трибуны загудели. От трех наших мустангов радости тоже было не много. После Готча они казались ручными. Первым выехал Сандаун на Мистере Вьюне. Поначалу Мистер Вьюн довольно яростно извивался и корчился. Индеец держался на нем с такой похоронной торжественностью, что под конец Мистер Вьюн стал плестись, как лошадь перед катафалком.

И Джордж был прав насчет Торопыги. Конь выкамаривал, и Джорджу пришлось затейливо поработать шпорами, чтобы его затмить.

И оба были правы насчет Капитана Кидда. Его бы следовало назвать Рипом Ван Винклем. Мне пришлось пришпорить его, чтобы разбудить, и шпорить дальше. К тому времени, когда ударил колокол, он вошел в раж, но поздновато. Я знал, что очков наберу несравненно меньше, чем они. Я отмахнулся от подборщика [48], соскочил сам, швырнул в Капитана ком земли, как Джордж накануне, и, ковыляя, ушел с арены. Я был сильно разочарован.

Публика — тоже. Зрители ворчали, недовольные этим неопределенным финалом. На помосте мистер Келл и остальные четверо судей совещались, сбившись в кучку перед испещренной цифрами доской. Люди кричали им со всех сторон. Голос Нордструма утратил всю свою приветливость; он визжал, как истеричная домохозяйка:

— Нечестно! Эту лошадь давно пора на мыло. Она брыкалась, как инвалид. Дайте парню нормальную лошадь, иначе это не соревнование.

С другой стороны кричал Меерхофф, сложив рупором ладони:

— Да? А кто у нас соревнуется? Лошади или наездники? Джордж был лучшим — Джордж Флетчер!

Мистер Хендлс лаял:

— Индеец! Индеец!

Он сделал паузу, ожидая, что вступит босс, но Буффало Билл был занят другим: оглядывал загоны в поисках Готча.

— Ясно как день, что индеец — первый, — продолжал зазывала. — Нигер вытрющивался, а парень еле полз.

Последний акт нашей конской мелодрамы грозил рассыпаться перед самым финалом. Пятеро судей уже орали друг на друга, толкались, и помост кренился, как корабль в бурю. Посреди этой мужественной заварухи на помост, словно розовое масло на бушующие волны, вылилась делегация слабого пола. Это наездницы напомнили нам о том, что совсем упустили из виду в перепалке: что предстоит еще женская эстафета. Стадион вздохнул с облегчением: это был как раз тот перерыв, который нужен был судьям, чтобы выбраться из досадного тупика. Они сгрудились еще теснее, а наездницы, ковбои и тридцать тысяч раздраженных зрителей ждали окончания дискуссии. Сара посмотрела на меня поверх ограды и подавила скучающий зевок. Наконец мистер Келл поманил Сирену Клэнси. Тот спустился из своего вороньего гнезда, выслушал его, кивая и улыбаясь, после чего взобрался обратно к рупору.

— Сегодня езду на дикой лошади выиграл! Джордж Флетчер из Пендлтона, Орегон! Джексон Сандаун из Кулдесака, Айдахо, — второй и Джон Спейн из Теннесси — третий. Однако! — Он поднял руку, предупреждая протесты, — В общем зачете Мирового чемпионата по родео!.. после тщательнейших подсчетов… зафиксирована тройственная ничья!

Публика заворчала и загудела.

Клэнси поднял обе руки.

— Но, учитывая посредственное качество жеребцов в последней жеребьевке, принято беспрецедентное решение! В шляпу будут положены три самых лучших, самых диких мустанга в Орегоне! Для выявления победителя! В дополнительном! Последнем заезде!

Когда одобрительный рев смолк, диктор продолжил речь:

— А также, леди и джентльмены… пока идет подготовка к последнему и решительному состязанию, перед вами предстанут эти красивые дамы… в Первой мировой женской! Эстафете!

Это всех устроило. Женская делегация спустилась по лестнице с помоста, зрители уселись на свои места. А любопытная тучка подплыла поближе: будет что-то интересненькое, а потом еще!

Я не стал дожидаться, когда нам подберут лошадей, и сразу пошел на нашу «галерку» у поворота — туда, откуда обычно наблюдали участники. К ограде было не подступиться. Все участники и волонтеры отставили свой покер, свои бутылки и тары-бары и пришли смотреть. Ведь ожидался в некотором роде парад-алле. Я вытягивал шею над толпой, но вскоре меня заметили, ковбои расступились и освободили мне место. Меня хлопали по спине, мне жали руку, желали удачи — и моей милашке тоже.

Сью Лин и ветхий часовой-китаец шли сквозь толпу и обихаживали усталых наездников. Старик нес корзину со скатанными горячими полотенцами и с легким поклоном вручал каждому из нас. Сью Лин шла следом за ним с подносом чая и угощений; она дала мне чашку и печеньице с запиской-гаданием.

— Ваш палец болит сильно, Джон-Э?

— Палец немного побаливает, Сью Лин. Спасибо.

— Вы пришел смотреть, как едет ваша девушка? Она хорошо едет, наверно, для вас, я думаю.

Ковбои заржали, а меня бросило в жар. Вот тебе и тайное свидание. С таким же успехом я мог дать объявление о помолвке.