Читаем без скачивания Нищий, вор - Ирвин Шоу

Она повернулась к нему, лицо ее исказилось.

— Позволь мне кое-что тебе сказать, Уэсли, — проговорила она все тем же свистящим шепотом. — Ничего более мерзкого я не видела за всю свою жизнь. Кто позвал туда эту проститутку — ты? Кто собирался спать с ней первый — ты или этот солдат? — От ярости она забыла все свои благочестивые эвфемизмы. — И это в ту самую ночь, когда сын ее отца и ее брат, отдавший жизнь за родину, только что предан земле… Расскажи я мистеру Крейлеру, что творится в его доме, он тебя выпорет.

— Я ничего не собираюсь объяснять, мама, — сказал Уэсли. — А мистеру Крейлеру можешь передать, что, если он посмеет до меня дотронуться, я его убью.

Она отпрянула, словно он ее ударил.

— Я не ослышалась? Ты сказал «убью», правильно?

— Правильно.

— У тебя всегда была душа убийцы. Мне надо было оставить тебя гнить во французской тюрьме. Там твое настоящее место.

— Не передергивай, — осадил ее Уэсли. — К тому, чтобы вытащить меня из тюрьмы, ты не имела никакого отношения. Это сделал мой Дядя.

— Пусть твой дядя и берет на себя ответственность за все последствия. — Она подалась всем телом вперед, лицо ее было искажено. — Я сделала все, что от меня зависело, и потерпела неудачу. С этой секунды чтоб ноги твоей в этом доме не было. Никогда.

— Прекрасно. Как раз вовремя.

— И я предупреждаю тебя, что мой адвокат приложит все силы к тому, чтобы ты не получил ни единого цента из грязных денег твоего отца. При твоем прошлом совсем нетрудно будет убедить судью в том, что нет никакого смысла отдавать целое состояние в руки законченного убийцы. Прочь, убирайся отсюда, иди к своим проституткам и бандитам. Твой отец может тобой гордиться.

— Подавись ты этими деньгами!

— И это последнее слово, которое ты говоришь матери? — спросила она театрально.

— Да. Мое последнее слово.

Он вышел, а она продолжала стоять посреди гостиной, тяжело дыша, словно у нее вот-вот начнется сердечный приступ. Не постучав, он вошел в свою комнату. Дорис уже не было. Хили полулежал на высоко взбитых подушках. Он курил, по-прежнему без рубашки, но в брюках.

— Черт побери, — сказал он, — твоя мамаша ворвалась сюда в самый неподходящий момент.

— Да-а, — буркнул Уэсли, швыряя вещи в небольшую сумку.

Хили с любопытством наблюдал за ним.

— Куда это ты собрался, приятель?

— Куда глаза глядят. Прочь отсюда, — ответил Уэсли. Он заглянул в бумажник, чтобы убедиться, что список, к которому он постепенно добавлял все новые фамилии с тех пор, как вышел из тюрьмы, на месте. Он никогда не расставался с бумажником, чтобы мать не могла его обнаружить.

— Прямо ночью?

— Сию минуту.

— Да-а, я тебя понимаю. За завтраком здесь утром будет весело. — Он засмеялся. — В следующий раз, когда меня пошлют сопровождать гроб, я потребую полные биографические данные на всех членов семьи. Если будешь в Александрии, разыщи меня.

— Разыщу, — сказал Уэсли. Он огляделся, проверяя, не забыл ли что-нибудь важное. Вроде ничего не забыл. — Будь здоров, Хили.

— Будь здоров, приятель. — Хили стряхнул пепел сигареты на пол. — Не забудь, что я тебе говорил насчет Парижа.

— Не забуду. — Застегнув молнию на старой куртке, чтобы не замерзнуть на улице, он молча вышел из комнаты, спустился по темной лестнице и закрыл за собой дверь дома.

Подгоняемый ветром, он шел с сумкой через плечо по темной улице и вспоминал слова отца о том, что одним из лучших дней его жизни был тот день, когда он понял, что перестал ненавидеть мать. Но это наступило не сразу, сказал тогда отец.

И у меня это наступит не сразу, подумал Уэсли.

А через день он был уже в Чикаго. В ту ночь он сидел в закусочной на окраине Индианаполиса, когда там появился шофер грузовика, сказавший девушке за стойкой, что едет в Чикаго. Можно начать и с Чикаго, подумал Уэсли, и спросил шофера, не возьмет ли он его с собой. Шофер ответил, что будет рад компании, и, если не считать того, что Уэсли пришлось выслушать рассказ водителя о том, как он мучается со своей семнадцатилетней дочерью, оставшейся дома в Нью-Джерси, Уэсли получил от поездки удовольствие.

Водитель высадил его недалеко от Ригли-филд, и, заглянув в свой список, Уэсли увидел адрес Уильяма Эббота. Начну отсюда, подумал он, и направился по этому адресу. Был уже почти полдень, однако Эббот все еще разгуливал в пижаме и потрепанном купальном халате. Его жалкая однокомнатная квартирка была завалена бутылками, пластмассовыми стаканчиками из-под кофе; возле пишущей машинки валялись газеты и скомканные листы бумаги.

Уильям Эббот, делавший вид, что знает о Томасе Джордахе больше, чем знал на самом деле, не произвел на Уэсли благоприятного впечатления, и он постарался как можно скорее уйти.

Следующие два дня он пытался найти какую-нибудь работу в супермаркетах, но им никто не требовался, да к тому же его всюду просили предъявить профсоюзную карточку. Деньги у Уэсли были на исходе, и он решил, что Чикаго не для него. Он позвонил за счет абонента дяде в Бриджгемптон предупредить, что едет к нему, потому что больше ехать было некуда.

Рудольф говорил с ним по телефону как-то странно, натянуто, словно боялся, что их подслушивают.

— В чем дело? — спросил Уэсли. — Если вы не хотите, чтобы я приезжал, я не приеду.

— Не в этом суть. — Рудольф был явно обеспокоен. — Два дня назад сюда звонила твоя мать, интересовалась, нет ли тебя здесь. У нее ордер на твой арест.

— Что-о?

— На твой арест, — повторил Рудольф. — Она думает, что я тебя где-то прячу.

— На арест? За что?

— Она говорит, что, уходя из дома, ты украл полтораста долларов из кувшина, что стоит над плитой на кухне и где она держит деньги на хозяйство. Грозится тебя проучить. А ты действительно взял эти деньги?

— Уж лучше бы я их взял, — с горечью отозвался Уэсли. Проклятый Хили, подумал он. Научился в армии пользоваться случаем. Или нет, наверно, эта дешевка Дорис.

— Я так или иначе все это улажу, — успокоительным тоном сказал Рудольф. — Но сейчас лучше тебе, пожалуй, не приезжать сюда. Тебе нужны деньги? Дай мне знать, где ты находишься, и я тебе переведу по почте.

— Да нет, ничего, — смутился Уэсли. — Если я буду в Нью-Йорке, я вам позвоню. — И не успел Рудольф что-либо сказать, как он повесил трубку.

Вот этого кувшина в Индианаполисе мне только и не хватало, подумал он.

И тогда он решил отправиться в Нью-Йорк. В Нью-Йорке кроме Рудольфа у него еще были знакомые. Он припомнил славную девушку из журнала «Тайм», которая сказала ему, что, если ему понадобится помощь, он может обратиться к ней. И никому не придет в голову искать его в журнале «Тайм».

На следующее утро он был уже в пути.

2

После телефонного звонка из Чикаго он не разговаривал с дядей около двух месяцев.

Приехав в Нью-Йорк, он сразу же направился в редакцию к Элис Ларкин. После дней, проведенных в дороге, выглядел он, наверное, ужасно, потому что, когда он вошел к ней в тот закуток, она ахнула, словно кто-то вылил на нее ведро холодной воды. Несколько дней он почти ничего не ел, спал в кабинах грузовиков, был небрит, воротник его рубашки обтрепался, а брюки были в масляных пятнах после того, как он помогал одному шоферу под Питтсбургом менять колесо на огромном трайлере; в кармане у него оставалось сорок пять центов.

Оправившись от изумления, мисс Ларкин явно обрадовалась ему и сразу же потащила его в кафетерий, хотя он даже не успел сказать, зачем он к ней пришел.

Поев и почувствовав себя вновь человеком, он рассказал ей почти обо всем. Он старался делать вид, что все происшедшее с ним не имеет столь уж большого значения, шутил над своими злоключениями: ему не хотелось, чтобы эта милая девушка считала его великовозрастным младенцем. Разговаривать с ней было легко: глаза ее за стеклами очков смотрели внимательно.

Она не прерывала его, только время от времени вздыхала или качала головой в знак сочувствия или возмущения.

— И что ты намерен делать? — спросила она, когда он закончил свой рассказ.

— Я ведь говорил вам еще в прошлый раз, когда здесь был, — сказал он, — что мне уже давно хочется разыскать людей, которые знали моего отца, и понять, каким он им казался, ну, я имею в виду — разным людям в разные периоды его жизни. Я-то знал его меньше трех лет. — Он сейчас говорил очень серьезно, не стараясь казаться ни ироничным, ни взрослым. — И поэтому у меня в голове как бы пустота в том месте, которое он должен был бы занимать… вот я и хочу по мере возможности заполнить эту пустоту. Наверное, это все очень глупо звучит…

— Нет, — возразила она, — вовсе не глупо.

— Я говорил вам, что у меня есть список людей… — Он вынул из кармана бумажник и положил на стол мятый, протершийся на сгибах листок бумаги с фамилиями. — Журнал, наверное, может отыскать любого, кто им нужен, — сказал он, — вот я и подумал, что если это вас не слишком затруднит, то, может быть, в свободное время…