Читаем без скачивания Замуж — никогда - Винк Таня

— Киса, я готов. — Виктор вышел из спальни в свежей рубашке с короткими рукавами и с большой сумкой в руках.

Покачивая крутыми бедрами, затянутыми в стрейчевую джинсовую юбку, «Киса» поплыла к входной двери.

— Аня, мы уезжаем на выходные к морю, — сказал Виктор, задумчиво хлопая себя по карманам брюк. — Так… кажется, все взял. — Он сунул пальцы в карман рубашки, что-то там нащупал. — Да, все…

В коридор выбежал Женя:

— Папа, а я?

Шурка с каменным лицом топталась у входной двери.

— А что ты? — весело переспросил Виктор. — Ты остаешься дома. — Он быстрым движением взлохматил Женьке волосы. — Слушайся сестру.

…Незадолго до дня рождения Женьки Виктор и Шурка расписались в загсе. Свадьбы не было. Аня думала, что Галя будет приезжать в гости, но девочка не приезжала — Шура запретила.

— Не смей даже звонить! — рыкнула сестра, и Галя не могла ее ослушаться.

Катерина в ту пору пребывала не в лучшей поре своей безрадостной жизни. А вот жизнь ее старшей дочери пошла вверх — Виктор дал ей доверенность на машину и, вроде, обещал прописать…

И как-то незаметно Аня поняла, что Шура у них в доме главная.

Шурка Сергиенко, она же Шурка Гвоздь, рыжеволосая, пышногрудая, длинноногая обладательница тонкой талии и рельефных бедер, поднялась с четверенек, отряхнула тряпочку, которой протирала лакированный плинтус, отошла к двери, прищурилась и недовольно скривилась — уже отшлифовали паркет, уже заграничным лаком его вскрыли, а царапины, оставленные Рексом, все равно видны. Да еще как видны! Шура как зайдет в гостиную, так обязательно их заметит, и настроение тут же испортится — ох и мерзкий пес! Ну, ничего, ненависть у них была взаимная.

— Такое доброе и ласковое существо было, никогда не лаял, — делилась тетя Оля с соседками, — а теперь не узнать Рекса, как подменили.

Она так и говорила — существо, а не пес, потому как многие сходились на том, что человеческая душа по ошибке досталась собаке. И еще тетя Оля прекрасно понимала, почему с Рексом произошла такая перемена, ведь раньше он не лаял — ни когда поселился в этом доме, ни когда внезапно умерла его хозяйка. Лаять он начал только после того, как квартиру оккупировала Александра Васильевна. Глагол «оккупировала» был вполне уместен. Он прекрасно характеризовал то, как Шурка «повела» этот дом и куда. Впервые переступив порог дома Инны Щербак и Виктора Довгого, молодая женщина поняла: не за горами тот день, когда ее заветная мечта станет реальностью и обретет вполне конкретные формы.

…Кто-то выходит замуж по любви, кто-то «из-за…», «потому что…», а Шура вышла «для…». Для того, чтобы вернуть украденное. Да, Анькин папаша все у нее украл — мать, отца, дом и деньги. Катерина, узнав, за кого Шурка замуж вышла, так и завертелась по комнате:

— Ты что ж это, девка, делаешь?

А девка ничего плохого не делала и ответила твердым голосом:

— Ты всю нашу жизнь развалила, так что закрой рот!

И Катерина закрыла рот, предварительно влив в него стакан водки.

…Катька, постепенно спивавшаяся ткачиха, даже в девятиметровую комнату в общаге приводила мужиков и плевать хотела на дочерей, и это еще больше отвратило Шурку от матери. Галя, наверное, тоже переживала, но старшая сестра с ней такие вопросы не обсуждала, она вообще мало разговаривала и, стиснув зубы, ждала окончания девятого класса, чтобы поступить в училище, а там прилепиться к какому-нибудь мужику и вычеркнуть из жизни и мать, и Галку, и деревню.

Надо сказать, Шурка ужасно стыдилась своего происхождения и всего, что было связано с селом. Во-первых, оно отождествлялось у нее с этой самой девятиметровой комнатой в старом обшарпанном общежитии ткацкой фабрики, построенном в тридцатые годы для приезжих и кишащем крысами, тараканами и клопами, потому как городские — умные и на фабрику задавятся, но не пойдут. В этом общежитии селились девки и бабы около сорока, с детьми, мужьями и без оных, и ничего, кроме убогой квартиры в панельном доме на краю города, да и то к пенсии, им не светило. Во-вторых, село ассоциировалось у Шурки с задранными носами и презрением ее одноклассников из городских, и, в-третьих, с бесцеремонной родней, наезжающей исключительно с утра и без предупреждения.

Явившись в количестве трех, а то и пяти человек, тетки шумно вваливались в их крошечную комнатушку, расположенную в конце длиннющего коридора, пили чай и самогон, пересказывая сплетни о соседях и о перспективах на урожай свеклы. Неодобрительно цокали языками, мол, мама дочерей балует, уже восьмой час, мы уже на базаре побывали, продали фрукты-ягоды, а они еще не проснулись как следует. Особенно доставали Шурку, мол, здоровая кобыла, на ней пахать можно, а она тут разлеглась. Девушка зубы стиснет, зыркнет исподлобья, выберется из-под одеяла, накинет халат поверх ночной рубашки и на кухню пойдет. Приготовит себе чай, сидит, макает в него сухари и клюет носом. И чувствует себя крайне неуютно — ну не нравятся ей эти тетки, с которыми ее связывали кровные и не кровные узы. Да и односельчанки приезжали не из любви, а по делу. Правда, каждый раз они подкидывали им то овощи, то фрукты, то сало, то курочку, но не по-родственному и не за «спасибо» — за все это Катерина отдавала им то, что приносила под полой с фабрики. А приносила она много красивого и разного: и натуральные ткани, и синтетические, и махру, и кружева разные — все ужасный дефицит и обычным гражданам, даже городским, недоступное. Рассмотрев подарки, поделив их и распихав по сумкам, гостьи поудобнее устраивались на стульях и на скрипучем диване, на котором спали мама и Шура — то рядом, то «валетом», в зависимости от степени опьянения Катьки (Галка спала в раскладном кресле), — и беседовали «за жизнь», о мужиках, что все они козлы, а под конец:

— Ну, Катерина, показывай, что нового себе купила.

Нового было негусто — платье, кофта, бюстгальтер, туфли, но она охотно демонстрировала все это, потому что даже новые колготки вызывали у ее односельчанок прилив желчи и злость в глазах. И Катерине это очень нравилось. Шуре это тоже нравилось, до мурашек, и ради этих мурашек она и научилась шить. А почему бы и не научиться — тканей полный шкаф. Шила Шура вручную (о швейной машинке она и мечтать не смела), до крови прокалывая иглой подушечки пальцев — пользоваться наперстком она не любила, он ей мешал. Шила без выкройки, на глаз, и здорово получалось. Сначала был халат из штапеля — мама похвалила, но Шура штапель перед раскроем в воде не намочила, и после стирки халатик можно было подарить девятилетней соседке, ей бы он пришелся впору. Шура покусала ноготь и дотачала рукава и подол кружевами — мама снова ее похвалила, за находчивость. Вторым изделием, довольно симпатичным, стала сумка из плотного льна, который фабрика отправляла за границу — его для обивки диванов и стульев использовали. К ней Шурка прикрепила длинную ручку из бельевой веревки, на сумке вышила ворону, ту, что в любимом мамином мультике к двум собакам задирается, и снова удостоилась похвалы. За сумкой последовали кофточка из сатина и юбка из очень модного вельвета. На все ушло два дня, а тут суббота, вечер. Шура наскоро пришила пуговицы к кофточке, молнию из старой маминой юбки вставила в вельветовую, и во двор. Не тот, что рядом с общежитием, а где городские пасутся. Притаилась в глубине двора и смотрит на девочек, топчущихся возле скамейки, а те на нее зыркают, но делают вид, что не замечают. И тут одна заводила уставилась на Шуру исподлобья, руки в бока уперла и зашипела, как кошка:

— Иди в свои трущобы!

У Шуры внутри все похолодело от злости и негодования.

— А ты мне не указ, где хочу, там и хожу! — и тоже руки в тощие бока упирает.

Городская, видимо, такого отпора не ожидала, стоит, растерянно глазами хлопает, а ее подружки в сторонке топчутся, не вмешиваются. Шура осмелела, вышла из закутка, ухмылку на лицо нацепила и бесстрашно направилась прямо к задире. Та стоит как вкопанная. Шура подошла и как толкнет ее плечом! Заводила хватает чужачку за грудки, и тут происходит непредвиденное: наспех пришитые пуговицы одна за другой отрываются и с мелким стуком сыплются на асфальт. Шура бьет задиру кулаком в плечо, отталкивает. Одной рукой придерживает полы кофточки, а другой пытается собрать пуговицы. Девочки оживились, смеются, топчут пуговицы, отбрасывают носками туфель в стороны. Одна девочка толкнула Шуру, Шура — ее… Вдруг — треск. Шура ахнуть не успела, как ее новая юбка лопнула по шву… Всю жизнь она будет помнить, как ее трясло, как стучали зубы, как хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, разорвать плотное кольцо из неизвестно откуда набежавших мальчиков и девочек. Как она одной рукой пыталась закрыть заштопанную дырочку на застиранных трусиках, а другой продолжала придерживать кофточку на груди. Как эту кофточку все время хотели сорвать и больно поцарапали плечо.