Читаем без скачивания Жанна дАрк - Марк Твен

Затем она обратилась к священнику:

— Встаньте завтра пораньше и будьте при мне целый день. Мне много предстоит работы, и я буду ранена между шеей и плечом.

ГЛАВА XXII

Встали мы на рассвете и после обедни собрались в путь. В зале мы встретили хозяина дома; он, добрая душа, был опечален, что Жанна отказывается позавтракать в начале такого трудового дня, и просил ее подождать и откушать; но у нее не было времени — или, вернее, не было терпения: она так и рвалась поскорее напасть на последнюю оставшуюся бастилию, которая стояла на ее пути к завершению первого великого подвига, направленного к освобождению и возвеличению Франции. Буше пустил в дело новый довод:

— Подумайте же: мы, бедные осажденные горожане, почти не вкушавшие рыбы в течение стольких месяцев, снова имеем это лакомство — и благодаря вам! Есть у нас на завтрак чудные свежие сельди — подождите, не упорствуйте.

Жанна возразила:

— О, рыбы скоро будет вдоволь: лишь только закончится сегодняшняя работа, весь речной берег будет в вашем полном распоряжении.

— О, конечно, я не сомневаюсь, что вы отлично выполните эту задачу, превосходительная госпожа. Но мы даже от вас не смеем ждать столь многого: не день на это потребуется, а целый месяц. А потому уступите — повремените и откушайте. Есть поговорка, что если человеку предстоит в один и тот же день два раза переплыть через реку в лодке, то он должен поесть рыбы во избежание несчастья.

— Ну, ко мне это не подходит, так как я собираюсь сегодня сесть в лодку только один раз.

— О, не говорите этого! Разве вы к нам не вернетесь?

— Вернусь, только не в лодке.

— Как же тогда?

— По мосту.

— Скажите пожалуйста, по мосту! Перестаньте-ка шутить, милый полководец, и лучше последуйте моему совету. Рыба отличная.

— В таком случае будьте столь добры и оставьте мне немного к ужину; а я приведу с собой одного из англичан и поделюсь с ним.

— Ну, поезжайте, если нельзя иначе. Однако тот, кто постится, не может браться за многое и скоро устает. Когда вы вернетесь?

— Когда освобожу Орлеан. Вперед!

Мы отправились. На улицах толпились горожане, пестрели отряды солдат, но на всем была печать уныния. Нигде не видно было улыбки — повсюду угрюмые лица. Словно какая-то непоправимая беда умертвила всякую радость и надежду. Мы не привыкли к этому и были удивлены. Однако народ оживился, лишь только показалась Дева; и из уст в уста начал передаваться трепетный вопрос:

— Куда она идет? Какова ее цель? Жанна услышала и сказала, повысив голос:

— Как вы думаете, куда я иду? Я отправляюсь брать Турелли!

Невозможно описать, с какой быстротой эти слова превратили всеобщую скорбь в ликование, восторг, в неистовую радость; невозможно описать, как стихийно разнеслось «ура» по всем улицам и переулкам, мгновенно пробуждая эту бездушную толпу к деятельной кипучей жизни. Солдаты побежали под наши знамена, а многие из горожан спешили раздобыть пики и алебарды, чтобы присоединиться к нам. По мере того как мы продвигались вперед, наше войско непрерывно росло, а буря ликований усиливалась; мы ехали, окруженные как бы облаком шума, и этому немало способствовали открытые окна домов, откуда неслись восторженные приветствия.

Дело в том, что совет приказал запереть Бургундские ворота, приставив к ним значительный отряд под начальством очень дюжего воина, Рауля де Гокура, орлеанского бальи{42}; ему было приказано воспрепятствовать Жанне выехать и предпринять нападение на Турелли; этот позорный поступок и поверг город в отчаяние и печаль. Но теперь настроение это рассеялось. Они верили, что Жанна сумеет справиться с советом, — и они были правы.

Когда мы подъехали к воротам, Жанна приказала Гокуру отворить их и пропустить ее.

Он возразил, что не может сделать этого, потому что получил приказ от совета, и приказ строго определенный. Жанна сказала.

— Только власть короля выше моей. Если у вас есть приказ короля, то извольте его представить.

— Я не говорю, что у меня есть королевский приказ, ваша светлость.

— Тогда пропустите меня, иначе вам придется взять на себя ответственность за превышение полномочий.

Он начал оспаривать ее требование, потому что он, как и вся остальная шайка, всегда был готов сражаться на словах, а не на деле. Однако Жанна прервала его на полуслове, кратко скомандовав:

— В атаку!

Дружно устремившись вперед, мы быстро исполнили все, что нужно. Забавно было видеть изумление бальи. Он не привык к такой незатейливой расторопности. Впоследствии он говорил, что его перебили на середине фразы — на середине довода, которым он доказал бы, что ему действительно нельзя пропустить Жанну и на этот довод Жанна не сумела бы ничего ответить.

— Тем не менее она, кажется, ответила, — возразил на это собеседник бальи.

Мы молодцевато проскочили через ворота, не стесняя себя соблюдением тишины — было над чем похохотать; и вскоре наш авангард, переправившись через реку, подходил к Туреллям.

Сначала нам надо было взять вспомогательное укрепление, так называемый больверк{43} — другого имени ему не было; не выполнив этого, нельзя было напасть на главную бастилию. Задняя часть укрепления сообщалась с бастилией посредством подъемного моста, перекинутого через быстрый и глубокий приток Луары. Больверк был прочно сооружен, и Дюнуа сомневался, хватит ли у нас сил взять его. Но Жанна была чужда подобных сомнений. Все утро она обстреливала больверк из орудий, а около полудня приказала наступать и сама возглавила атаку. Сквозь дым и тучи метательных снарядов мы бросились в ров, а Жанна, ободряя солдат восклицаниями, начала взбираться по штурмовой лестнице; вот тут-то и случилось то несчастье, о котором мы знали заранее: стрела, пущенная арбалетом, вонзилась ей в шею, около плеча, пробив насквозь ее кольчугу. Когда она почувствовала острую боль и увидела струю крови, залившую ей грудь, то она испугалась, бедняжка, и, упав на землю, принялась горько плакать.

Англичане возликовали, и их отряд хлынул вниз, чтобы захватить Жанну; на несколько минут вся борьба сосредоточилась на этом месте. Не на живот, а на смерть сражались англичане и французы над ее телом: ведь для тех и других она была все равно, что Франция; кто завоевал бы Францию и оставил бы ее за собою навеки. На этом маленьком клочке земли в течение десяти минут решалась и была решена окончательно судьба Франции.

Если бы англичане взяли тогда Жанну в плен, то Карл VII обратился бы в бегство, договор, заключенный в Труа, не был бы расторгнут, и Франция, и без того уже находившаяся во власти англичан, неоспоримо превратилась бы в английскую провинцию, чтобы остаться таковой до дня Страшного Суда. Тут ставкой служили народность и королевство, и на это дано было столько же времени, сколько нужно, чтобы сварить яйцо вкрутую. Для Франции то были самые знаменитые десять минут, какие были или будут когда-либо отмечены стрелкой часов. Если вам случится читать в исторических книгах о часах, о днях, о неделях, в течение которых решалась судьба какого-нибудь народа, то вспомните — и пусть при этой мысли быстрее забьется ваше французское сердце! — вспомните о тех десяти минутах, в продолжение которых Франция, иначе именуемая Жанной д'Арк, лежала во рву, истекая кровью, между тем как два народа сражались за обладание ею.

Не забудьте и о Карлике. Он стоял над ней и работал за шестерых. Обеими руками заносил он свой топор и, опуская его, неизменно произносил два слова: «За Францию!» — и шлем разлетался в куски, словно яичная скорлупа, а заключенная в нем голова, познав премудрость, навеки проникалась уважением к французам. Перед собой он нагромоздил целую стену из закованных в железо мертвецов и продолжал сражаться, стоя за этими укреплениями. Наконец, когда победа осталась за нами, мы сплотились вокруг него, чтобы не подпустить врага. Он взбежал по лестнице, подхватив Жанну на руки словно ребенка, и вынес ее за пределы свалки. Большая толпа последовала за ним, тревожась, так как Жанна была с ног до головы залита кровью — не только своей, но и кровью англичан: ведь тела убитых врагов падали прямо на нее.

Железная стрела все еще не была вынута из раны; по словам иных, она торчала сзади, у плеча. Возможно — я не мог смотреть, и не пытался. Стрелу вытащили, и снова бедная Жанна закричала от боли. Иные говорили, что она сама вытащила стрелу, так как все отказывались сделать это, не смея причинить Жанне боль. На этот счет мне ничего не известно; знаю только, что стрела была извлечена и что рану, смазав маслом, тщательно перевязали.

Жанна, ослабевшая, страждущая, лежала на траве несколько часов подряд, но все время настаивала, чтобы битва продолжалась. Мы старались, но проку было мало, потому что только на ее глазах воины из трусов превращались в героев. Они были подобны Паладину: он, кажется, боялся собственной тени — я имею в виду время после полудня, когда тень его сильно удлинилась: а между тем, ободряемый взором Жанны, воодушевляемый ее великим мужеством, на что бы он не отважился? На все что угодно — могу сказать без преувеличения.