Читаем без скачивания Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века - Е Курганов

В ответ на это издатель письменно же спрашивал: «Когда желаете получить деньги, в понедельник или во вторник, и все ли двести рублей вам прислать разом, или пока сто?»

На этот запрос последовал лаконичный ответ Пушкина:

«Понедельник лучше вторника тем, что ближе, а двести рублей лучше ста тем, что больше». [132, с. 220.]

К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо, большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом. Вот случай с казанской поэтессой, девицей А. А. Наумовой.

Наумова, перешедшая уже в то время далеко за пределы девиц-подростков, сентиментальная и мечтательная, занималась тоже писанием стихов, которые она к приезду Пушкина переписала в довольно объемистую тетрадь, озаглавленную ею «Уединенная муза закамских берегов». Пушкин, много посещавший местное общество в Казани, познакомился также с Наумовой, которая как-то однажды поднесла ему для прочтения пресловутую тетрадь свою со стихами, прося его вписать что-нибудь.

Пушкин бегло посмотрел рукопись и под заглавными словами Наумовой быстро написал:

Уединенная музаЗакамских береговИщи с умом союза,Но не пиши стихов.

[132, с. 222.]

Благодаря своему острому языку, А. С. наживал себе часто врагов.

Во время пребывания его в Одессе жила одна вдова генерала, который начал службу с низких чинов, дослужился до важного места, хотя ничем особенно не отличился. Этот генерал в 1812 году был ранен в переносицу, причем пуля раздробила ее и вышла в щеку.

Вдова этого генерала, желая почтить память мужа, заказала на его могилу богатейший памятник и непременно желала, чтобы на нем были стихи. К кому же было обратиться, как не к Пушкину? Она же его знала. Александр Сергеевич пообещал, но не торопился исполнением.

Так проходило время, а Пушкин и не думал исполнять обещание, хотя вдова при каждой встрече не давала ему покоя.

Но вот настал день ангела генеральши. Приехал к ней и Пушкин. Хозяйка, что называется, пристала с ножом к горлу.

— Нет уж, Александр Сергеевич, теперь ни за что не отделаетесь обещаниями, — говорила она, крепко ухватив поэта за руку, — не выпущу, пока не напишете. Я все приготовила, и бумагу, и чернила: садитесь к столику и напишите.

Пушкин видит, что попал в капкан.

«Удружу же ей, распотешу ее», — подумал поэт и сел писать. Стихи были мигом готовы, и вот именно какие:

Никто-не знает, где он рос,Но в службу поступил капралом;Французским чем-то ранен в нос,И умер генералом!

— Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух — не знаю, — рассказывает поэт, — потому что, передав их, я счел за благо проскользнуть незамеченным к двери и уехать подобру-поздорову.

Но с этих пор генеральша оставила в покое поэта. [136, с. 9–10.]

Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1836 году, один тамошний помещик приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк.

Он имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого гостя.

Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе альбом, перо и чернильницу.

Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом: «Пушкин был у А-ва в бане». [136, с. 12–13.]

Дельвиг, ближайший друг Пушкина, имел необыкновенную наклонность всегда и везде резать правду, притом вовсе не обращая внимания на окружающую обстановку, при которой не всегда бывает удобно высказывать правду громко.

Однажды у Пушкина собрались близкие его друзья и знакомые. Выпито было изрядно. Разговор коснулся любовных похождений Пушкина, и Дельвиг, между прочим, сообщил вслух якобы правду, что А. С. был в слишком интимных отношениях с одной молодой графиней, тогда как поэт относился к ней только с уважением.

— Мой девиз — резать правду! — громко закончил Дельвиг.

Пушкин становится в позу и произносит следующее:

— Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно ее не будет существовать: ее окончательно зарежет Дельвиг. [136, с. 13–14.]

Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Кандыба, спросил его:

— Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба.

— Дурак Кандыба, — отвечал поэт.

— Нет, не то, — сконфузился офицер. — Ну, а рыба и рак?

— Кандыба дурак! — подтвердил Пушкин. Картина. Общий смех. [136, с. 16.]

Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходною, и кто получал эту должность, тот имел всегда в виду поправить свои средства. Вот экспромт по этому случаю, сказанный Пушкиным.

Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора. Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выражает удовольствие мурлыканьем, а хозяйка пристает с просьбою сказать экспромт.

Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая хозяйки, обратился к коту:

Кот-Васька плут,Кот-Васька вор,Ну, словно обер-прокурор.

[136, с. 21.]

Спросили у Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она?

— Не знаю, — отвечал Пушкин, очень строго и без желания поострить, — ведь я с ней говорил по-французски. [136, с. 22.]

Тетушка Прасковья Александровна (Осипова) сказала ему (А. С. Пушкину) однажды: «Что уж такого умного в стихах «Ах, тетушка, ах, Анна Львовна»? а Пушкин на это ответил такой оригинальной и такой характерной для него фразой: «Надеюсь, сударыня, что мне и барону Дельвигу дозволяется не всегда быть умными». [61, с. 158.]

Однажды Пушкин между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина; наконец не выдержал и сказал ему: «А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек». Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его.

Нужно при этом напомнить, что Пушкин не бывал никогда за границею, что в то время русские путешественники отправлялись обыкновенно с любекскими пароходами и что Любек был первый иностранный город, ими посещаемый. [29, с. 168.]

(Пушкин) жженку называл Бенкендорфом, потому что она, подобно ему, имеет полицейское, усмиряющее и приводящее все в порядок влияние на желудок. [15, с. 49.]

— Как ты здесь? — спросил (М. Ф.) Орлов у Пушкина, встретясь с ним в Киеве.

— Язык и до Киева доведет, — отвечал Пушкин.

— Берегись! Берегись, Пушкин, чтобы не услали тебя за Дунай!

— А может быть, и за Прут! [100, с. 214.]

Пушкин говорил про Николая Павловича: «Хорош-хорош, а на 30 лет дураков наготовил». [115, с. 158.]

Пушкин говаривал про Д. В. Давыдова: «Военные уверены, что он отличный писатель, а писатели про него думают, что он отличный генерал». [113, с. 355.]

У княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельничные; на одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел «Чернь» и, кончив, с сердцем сказал: «В другой раз не станут просить». [65, с. 175.]

Это было на новоселья Смирдина. Обед был на славу: Смирдин, знаете, ничего в этом не смыслит; я (Н. И. Греч), разумеется, велел ему отсчитать в обеденный бюджет необходимую сумму и вошел в сношение с любезнейшим Дюмэ. Само собою разумеется, обед вышел на славу, прелесть! Нам с Булгариным привелось сидеть так, что между нами сидел цензор Василий Николаевич Семенов, старый лицеист, почти однокашник Александра Сергеевича. Пушкин на этот раз был как-то особенно в ударе, болтал без умолку острил преловко и хохотал до упаду. Вдруг, заметив, что Семенов сидит между нами, двумя журналистами, которые, правду сказать, за то, что не дают никому спуску, слывут в публике за разбойников, крикнул с противоположной стороны стола, обращаясь к Семенову: «Ты, брат Семенов, сегодня словно Христос на горе! Голгофе». [65, с. 265–266.]

Пушкин спрашивал приехавшего в Москву старого товарища по Лицею про общего приятеля, а также сверстника-лицеиста (М. Л. Яковлева), отличного мимика и художника по этой части: «А как он теперь лицедействует и что представляет?» — «Петербургское наводнение». — «И что же?» — «Довольно похоже», — отвечал тот. [29, с. 331.]

N. N. (П. А. Вяземский)

За границею из двадцати человек, узнавших, что вы русский, пятнадцать спросят вас, правда ли, что в России замораживают себе носы? Дальше этого любознательность их не идет.

N. N. уверял одного из подобных вопросителен, что в сильные морозы от колес под каретою по снегу происходит скрип и что ловкие кучера так повертывают каретою, чтобы наигрывать или наскрипывать мелодии из разных народных песней. «Это должно быть очень забавно», — заметил тот, выпуча удивленные глаза. [29, с. 482.]