Читаем без скачивания Крысолов. На берегу - Невил Шют

Лейтенант танкист ушел обратно в канцелярию. Через несколько минут дверь снова распахнулась и арестованным было приказано стать смирно. Фельдфебель подошел к двери.

— Folgen Sie mir! Halt! Riihrt Euch![103]

Они очутились в канцелярии, напротив длинного стола. За столом сидел ротмистр, который допрашивал их в коридоре. Рядом — немец постарше, у этого грубо вылепленная голова, короткая стрижка, свирепое лицо, пронизывающий взгляд. Он держался очень прямо, деревянно, будто затянутый в корсет; мундир на нем был тоже черный, но более щегольского покроя и с портупеей черной кожи. Этот человек, как потом узнал Хоуард, был майор гестапо Диссен.

Он уставился на Хоуарда, разглядывая его с головы до ног — его одежду, бретонскую шляпу, куртку кирпичного цвета, всю в пятнах, грязный синий комбинезон.

— So, — и он заговорил по-английски, жестко, но вполне сносно выговаривая чужие слова. — Некоторые английские джентльмены еще путешествуют по Франции. — Короткая пауза. — Ницца и Монте-Карло, — продолжал он. — Надеюсь, вы очень приятно провели время.

Старик молчал. Бессмысленно отвечать на насмешки. Офицер повернулся к Николь.

— Вы француженка, — сказал он зло, напористо. — Вы помогали этому человеку тайно действовать против вашей страны. Вы предаете дело перемирия. За это вас следует расстрелять.

Ошеломленная девушка безмолвно смотрела на него.

— Незачем ее запугивать, — сказал Хоуард. — Мы готовы сказать вам правду.

— Знаю я вашу английскую правду, — возразил гестаповец. — Я доберусь до своей правды, хотя бы пришлось эту особу сечь хлыстом, пока на ней живого места не останется, и сорвать все ногти.

— Что именно вы хотите знать? — негромко спросил Хоуард.

— Я хочу знать, каким образом вы ее заставили помогать вам в вашей работе.

Тут старика тихонько, но настойчиво потянули за рукав. Он опустил глаза, и Шейла шепотом потребовала внимания.

— Сейчас, — мягко сказал он. — Подожди немножко.

— Я не могу ждать, — был ответ. — Мне надо сейчас.

Старик обратился к гестаповцу.

— Тут есть маленькое неотложное дело, — сказал он кротко. И указал на Розу. — Можно ей вывести отсюда на минуту эту малышку? Они сейчас вернутся.

Молодой танкист широко улыбнулся; даже черты гестаповца чуть смягчились. Лейтенант сказал два слова караульному, тот выслушал, стоя навытяжку, и вывел девочек из комнаты.

— Я отвечу вам так подробно, как только могу, — сказал Хоуард. — Никакой работы во Франции у меня не было, просто я пытался вернуться в Англию с этими детьми. Что до этой девушки, то она была большим другом моего погибшего сына. Мы с нею были знакомы и раньше.

— Это правда, — сказала Николь. — Когда всякое сообщение с Англией прервалось, мсье Хоуард пришел к нам в Шартр. А Фоке я знаю с детства. Мы просили его доставить мсье и детей в Англию на лодке, но он не согласился, потому что это запрещено.

Хоуард стоял молча и только восхищался девушкой. Если ей поверят, она полностью выгородит Фоке.

Офицер язвительно усмехнулся.

— Не сомневаюсь, что мистер Хоуард желал вернуться в Англию, — сухо сказал он. — Здесь становится слишком жарко для субъектов его сорта. — И вдруг резко бросил: — Чарентона мы поймали. Завтра его расстреляют.

Короткое молчание. Немец так и впился глазами в арестованных, пронизывал взглядом то старика, то Николь. Девушка в недоумении наморщила лоб. Молодой танкист с бесстрастным лицом чертил что-то на промокашке. Наконец Хоуард сказал:

— Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю никакого Чарентона.

— Вот как, — сказал немец. — И конечно, вы не знаете вашего майора Кокрейна, и комнаты номер двести двенадцать на втором этаже вашего Военного министерства на Уайтхолле.

Старик ощутил на себе испытующие взгляды всех присутствующих.

— Я никогда не бывал в Военном министерстве, — сказал он, — и понятия не имею, что там за комнаты. Я был знаком с одним майором по фамилии Кокрейн, у него был дом возле Тотна, но тот Кокрейн умер в двадцать четвертом году. Ни с какими другими Кокрейнами я не знаком.

Офицер гестапо хмуро усмехнулся.

— И вы думаете, я вам поверю?

— Да, так я думаю, — сказал старик. — Потому что это правда.

— Позвольте мне сказать два слова, — вмешалась Николь. — Право же, здесь недоразумение. Мсье Хоуард приехал во Францию прямо с Юры, остановился только у нас в Шартре. Он и сам вам скажет.

— Совершенно верно, — сказал Хоуард. — Если угодно, я вам расскажу, как я оказался во Франции.

Немецкий офицер демонстративно посмотрел на свои ручные часы и с наглым скучающим видом откинулся на спинку стула.

— Можете, — сказал он равнодушно. — Даю вам три минуты.

Николь тронула Хоуарда за локоть.

— И расскажите, кто все эти дети и откуда они, — настойчиво сказала она.

Старик чуть помолчал, собираясь с мыслями. Не по силам было ему, в его годы, втиснуть все, что с ним случилось, в три минуты; мысль его работала слишком медленно.

— Я приехал во Францию из Англии в середине апреля, — начал он. — Ночь или две провел в Париже, потом поехал дальше и переночевал в Дижоне. Видите ли, я направлялся в Сидотон, это такое место на Юре, хотел немножко отдохнуть и половить рыбу.

Гестаповец внезапно выпрямился, будто его подкинуло током.

— Какую рыбу? — рявкнул он. — Отвечайте, живо!

Хоуард изумленно посмотрел на него.

— Голубую форель, — сказал он. — Иногда попадается хариус, но это редкость.

— И какой снастью их ловят? Живо!

Старик смотрел на него в замешательстве, не зная, с чего начать.

— Да вот, — сказал он, — нужна девятифутовая леса, но течение обычно очень сильное, так что «три икс» вполне достаточно. Конечно, муха натуральная, вы понимаете.

Немца словно отпустило.

— А какую муху вы берете?

Ну, об этом поговорить было даже приятно.

— Да вот, — с удовольствием начал объяснять старик, — лучше всего форель ловится на «темную оливку» или на «большую синюю». Две или три я поймал на наживку, которая называется «дикий петух», но…

Гестаповец перебил его.

— Врите дальше, — грубо сказал он. — Некогда мне слушать про ваши рыболовные подвиги.

И Хоуард углубился в свою повесть, сжимая ее как только мог. Оба немецких офицера слушали все внимательней и все недоверчивей. Минут через десять старик добрался до конца.

Гестаповец, майор Диссен, посмотрел на него презрительно.

— Ну-с, допустим, вам можно будет вернуться в Англию, — сказал он. — И что вы станете делать со всеми этими детьми?

— Я думал отправить их в Америку, — ответил Хоуард.

— Почему?

— Потому что там безопасно. Потому что детям нехорошо видеть войну. Лучше им быть подальше от нее.

Немец уставился на него.

— Прекрасно сказано. А позвольте спросить, на чьи деньги они бы поехали в Америку?

— О, я оплатил бы проезд, — сказал старик.

Гестаповец презрительно усмехнулся, его все это явно забавляло.

— А в Америке что им делать? Подыхать с голоду?

— Конечно, нет. Там живет моя замужняя дочь. Она их приютит, пока не кончится война.

— Мы даром тратим время, — сказал немец. — Вы что, дураком меня считаете? По-вашему, я поверю такой басне?

— Представьте, мсье, это чистая правда, — сказала Николь. — Я знала сына и знаю отца. Конечно, и дочь такая же. В Америке есть люди, которые щедро помогают беженцам, детям.

— So, — фыркнул Диссен. — Мадемуазель поддерживает эту басню. Что ж, поговорим о самой мадемуазель. Мы слышали, что мадемуазель была подругой сына сего почтенного джентльмена. Очень близкой подругой… — И внезапно рявкнул: — Любовницей, конечно?

Николь выпрямилась.

— Можете говорить все, что вам угодно, — спокойно сказала она. — Можете назвать заход солнца каким-нибудь грязным словом, но его красоту вы этим не запятнаете.

Наступило молчание. Молодой танкист наклонился к гестаповцу и что-то прошептал. Диссен кивнул и снова обратился к старику.

— По датам, — сказал он, — вы успели бы вернуться в Англию, если бы ехали прямо через Дижон. А вы этого не сделали. Вот оно, уязвимое место в вашей басне. Тут-то и начинается вранье. — Он повысил голос. — Почему вы остались во Франции? Отвечайте, живо, хватит болтать чепуху. Даю вам слово, вы у меня заговорите еще до вечера. Так выкладывайте сейчас, вам же будет лучше.

Хоуард был огорчен и сбит с толку.

— В Дижоне эта малышка заболела, — он указал на Шейлу. — Я ведь только что вам рассказал. Нельзя было везти такого больного ребенка.

Побелев от бешенства, гестаповец нагнулся к нему через стол.

— Слушайте, — сказал он, — опять предупреждаю, в последний раз. Со мной шутки плохи. Таким враньем не проведешь и младенца. Если бы вы хотели вернуться в Англию, вы бы уехали.