Читаем без скачивания Стихотворения и поэмы - Ярослав Смеляков

162. ПОД ФОНАРЕМ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

Под фонарем на перекрестке,юнцу влюбленному под стать,я у вечернего киоскалюблю газеты ожидать.

Они сегодня запоздали,но расходиться — не расчет,и очередь, как и вначале,не убывает, а растет.

Здесь нет азарта, нету давкии жадных зайчиков в глазах,как вдоль мосторговских прилавкови в рыночных очередях.

На зимней площади столицыиль на окраине страныгазетной очереди лицавсегда достоинства полны.

Стоят в значительном покое,от суетности в стороне,старуха грузная с клюкою,мужчина в шляпе и пенсне,пацан в лиловых брюках лыжныхи в ботах с пряжками старик.

Мне хорошо стоять средь ближних,я к ним, как свойственник, привык.

Тут, словно бы в каком-то классе,отчетливая тишина,одно молчащее согласье,сосредоточенность одна.

Нам дорог строй газетной лиры,ее торжественность и прыть.Перед лицом всеобщим миранегоже мелочными быть.

163. РАЗГОВОР О ПОЭЗИИ

Ты мне сказал, небрежен и суров,что у тебя — отрадное явленье! —есть о любви четыреста стихов,а у меня два-три стихотворенья.

Что свой талант (а у меня он был,и, судя по рецензиям, не мелкий)я чуть не весь, к несчастью, загубилна разные гражданские поделки.

И выходило — мне резону нетиз этих обличений делать тайну, —что ты — всепроникающий поэт,а я — лишь так, ремесленник случайный.

Ну что ж, ты прав. В альбомах у девиц,средь милой дребедени и мороки,в сообществе интимнейших страницмои навряд ли попадутся строки.

И вряд ли что, открыв красиво рот,когда замолкнут стопки и пластинки,мой грубый стих томительно споетплешивый гость притихшей вечеринке.

Помилуй бог! — я вовсе не горжусь,а говорю не без душевной боли,что, видимо, не очень-то гожусьдля этакой литературной роли.

Я не могу писать по пустякам,как словно бы мальчишка желторотый, —иная есть нелегкая работа,иное назначение стихам.

Меня к себе единственно влекли —я только к вам тянулся по наитью —великие и малые событьячужих земель и собственной земли.

Не так-то много написал я строк,не все они удачны и заметны, —радиостудий рядовой пророк,ремесленник журнальный и газетный.

Мне в общей жизни, в общем, повезло,я знал ее и крупно и подробно.И рад тому, что это ремеслосозданию истории подобно.

164. ПЕРВЫЕ ДНИ

Мне с неподдельным увлеченьемпришлось недавно наблюдать,как город малого значеньяспешит столицей края стать.

Его заботит и тревожит,что он, желая новым быть,пока еще никак не можетвсё это новое вместить.

Ведь государственная милостьпо воле съезда самогосовсем негаданно свалиласьна жизнь заштатную его.

Он знает сам, что нуждам краятеперь, в иные времена,его медлительность былаянеподходяща и смешна.

Ему б, конечно, полагалось,дать время прошлое забыть,одуматься хотя бы малость,хотя б фасады подновить.

Но жизнь зовет неумолимо,предначертание не ждет,Сюда уже по-русски хлынул,как в песнях, всяческий народ.

От телеграфа до крайкома,на смех и шутки не скупа,держась привычно, словно дома,весь день курсирует толпа.

Она, на улицы июлянаружу вынеся свой быт,как будто борщ в большой кастрюле,безостановочно кипит.

Держа в руках буханки хлеба,она в положенный ей часест на ходу под пыльным небоми жадно пьет из кружек квас.

А ночью, постелившись жестко,спит неспокойно, второпяхв Дворце культуры на подмосткахи в техникумах на столах.

Наполненные силой ве́щей,вверху и сбоку, там и тутнад нею лозунги трепещут,цитаты к подвигам зовут.

И ветер первых пятилеток,полузабытый ветер тот,всю ночь качая тени веток,по длинным улицам метет.

165. «По траве той непомерной дали…»

По траве той непомерной дали,по цветам казахской сторонывы свое навеки отгуляли,конские степные табуны.

Там, где ваша вольница кружила,ныне средь распаханных широтчуть ли не последняя кобылаводу для механиков везет.

А вблизи, безмолвно и послушно,в блеске механических зарниц,вылетают из стальной конюшнидвадцать миллионов кобылиц.

Все они похожи и красивы,лошади земли и высоты,красные отсвечивают гривы,белые раскинуты хвосты.

Конница теперешнего века,вытоптав полынную печаль,русского уносит человекав черную космическую даль.

166. ДВА СРОКА

Не дай вам бог — в леске далекомиль возле водного пути —жить в доме отдыха два срока,два целых века провести.

В день, обозначенный в путевке,со всех сторон и всех широтеще с утра, без остановки,сюда съезжается народ.

Твою фамилию по честиконтора вносит в общий ряд.Ты принят. Ты со всеми вместе,свой отдыхающий, свой брат.

Ты, как участник общежитья,со всеми делишь круг заботи радость общую открытьяокрестных всяческих красот.

Уже на этой части суши,от мест родительских вдали,друг дружку родственные душисовсем нечаянно нашли.

Уже на вечере вопросови в разговорах — просто так —определился свой философи объявился свой дурак.

Людей случайное собраньесплотилось, словно бы семья:есть общие воспоминанья,чуть не история своя.

Ты с ними свыкся незаметно,тебе нужны и та и тот.Но вот окончен срок заветныйи день отъезда настает.

Несут в автобус чемоданы,бегут по лестницам.                                     А тыстоишь потерянно и странносредь возбужденной суеты.

По профсоюзному веленью,придя сюда своим путем,сменились, словно поколенья,твои соседи за столом.

Ты с ними общностью не связан,и, вероятно, потомутвои — из прошлого — рассказыне интересны никому.

Им невдомек и незнакомовсё то, к чему ты так привык,средь новых лиц большого домачужой зажившийся старик.

167. «Иные люди с умным чванством…»

Иные люди с умным чванством,от высоты навеселе,считают чуть ли не мещанствоммою привязанность к земле.

Но погоди, научный автор,ученый юноша, постой!Я уважаю космонавтовничуть не меньше, чем другой.

Я им обоим благодарен,пред ними кепку снять готов.Пусть вечно славится Гагарини вечно славится Титов!

Пусть в неизвестности державной,умнее бога самого,свой труд ведет конструктор Главныйи все помощники его.

Я б сам по заданной программе,хотя мой шанс ничтожно мал,в ту беспредельность, что над нами,с восторгом юности слетал.

Но у меня желанья нету,нет нетерпенья, так сказать,всю эту старую планетуна астероиды менять.

От этих сосен и акаций,из этой вьюги и жарыя не хочу переселятьсяв иные, чуждые миры.

Не оттого, что в наших кружкахнет слез тщеты и нищетыи сами прыгают галушкиво все разинутые рты.

Не потому, чтоб здесь спокойножизнь человечества текла:потерян счет боям и войнам,и нет трагедиям числа.

Терпенье нужно, и геройство,и даже гибель, может быть,чтоб всей земли переустройство,как подобает, завершить.

И всё же мне родней и ближезагадок Марса и Лунысудьба Рязани и Парижаи той испанской стороны.

168. ОДА РУССКОМУ ЧЕЛОВЕКУ