Читаем без скачивания Сказания древа КОРЪ - Сергей Сокуров

В жгучий полдень косцы находили тень под телегами и в густой мешанине кустов и водолюбивых деревьев, перевитой хмелем. Перекусывали подсоленным ржаным хлебом, запивая прохладной, из ледников, простоквашей, принесённой жёнами и дочками. Ещё вкуснее казалась ключевая вода для тех, кто в силах был сбегать вверх к родникам. Ужинали после заката при свете костров, поедая из общего котла кашу из полбы деревянными ложками.

В семье Бориса, Иванова сына, охотой не увлекались. Негде было гоняться за зайцами, а птица пролетала над Ивановкой так быстро, что, догони её заряд дроби, она упала бы на территории соседа. К тому же ружейные заряды обходились в копеечку. А на четверых недорослей была в наличии одна пара зимних сапог. Став владельцем доходной вотчины, сын Борисов в руки ружья не брал, не привычно было. И душа, видно, не желала лишать жизни русака или болотную курочку. Немало дичи покрупнее, двуногой, настрелял огненного боя мастер на пространстве между Москвой и Парижем. Не привлекли его внимание и ягоды. Таскать в дом бураками и вёдрами землянику, малину, ежевику, даже полюбившуюся ему полевую клубнику отставной штабс-капитан предоставил дворовым женщинам, да дочкам и охочей до этого дела супруге. Сыновья к собирательству были равнодушны. А вот грибная охота и в гораздо большей степени ловля рыбы вызывали счастливую улыбку на широком, крепком лице природного хозяина и хранителя земли.

Во времена легендарные одной из причин выхода рек из берегов наши деды называли большой приплод в иные годы у водоплавающих тварей. Крестьяне бросали все дела и устремлялись к берегам кто с чем, только не с удочками. Засмеют. Тащили неводы, бредни, какие-то загадочные вятели и недотки, перегораживали ими реки. Слава Богу, динамита ещё не придумали. Особый охотничий азарт испытывали ребятишки и бабы, устанавливая ловушки из связанных юбок и решет, полос холста. Нетерпеливые выхватывали рыбу из воды прямо руками, ибо добычи некуда было деваться от тесноты. Забьётся сообразительный налим под корягу, в норку к перепуганному раку – и там жадные человеческие пальцы достанут. Заодно и рака прихватят: не к хлёбову придётся, так сгодится для наживки на крючок.

Корнин относился снисходительно к такому истреблению живого сверх потребности в пище, понимая охотничий азарт. Но сам в безумной бойне не участвовал. Он предпочитал выследить и отловить на удочку своего особого язика, свою плотицу, своих щук и жерехов, окуней, линей. Даже пескари и лошки у него были свои, узнаваемые в «лицо». Он представлял их в своём воображении заранее, насаживая на крючки разных размеров шарики из хлебного мякиша, червячков, нарезку из раковой шейки. И удочек у него был целый арсенал – в особом шкафу. Отдельный выдвижной ящичек Корнин приспособил под грузила и поплавки разного цвета, замысловатой конфигурации. А лесу изготовлял собственноручно из волос лошадиных хвостов. Прикрепив к ним крючки и грузила, поплавки, наматывал снасти на специальные катушки. Их изготовляли по его заказу в столярной мастерской. Выходя или выезжая на рыбалку со слугой или с детьми, укладывал до дюжины катушек в особую сумку на плечевом ремне. Не та, так другая пригодится. Жена Александра страсти мужа к ужению не разделяла.

Легко представить, начитавшись русской классики и хотя бы немного поудив наяву, что чувствовал в часы уженья хозяин верховья Аши-реки. Кто останется равнодушным, увидев на только что безмятежной глади воды вдруг резко нырнувший поплавок и последующее его дрожание, с погружением и выныриванием в концентрических кругах мелких волн!? Наверное, нам передался восторг далёких предков, жизнь которых нередко зависела от одной-единственной рыбёшки, способной восстановить силы для дальнейшей добычи пищи. Вот гнётся удилище от невидимой ещё силы, тянущей крючок; и вот, наконец, трепещет над поверхностью воды твоя рыба!

Подобное же, не в столь острой форме, переживал Корнин, выискав опять-таки свой груздь. Он не испытывал просто хотения сходить по грибы. Он ждал сигнала, если лето было особенно жаркое, наполненное электричеством в лиловых облаках на горизонте. Вдруг обрушивался ливень под молнии и гром, будто катил Илья-пророк по уральским хребтам пустые железные бочки, высекая огонь. Потом непродолжительное затишье, когда зарождаются и почти сразу созревают грибы. Если знаешь потаённое место, запасись лукошком, иди на сырой, острый запах и ломай хрупкие грузди. Их гнёзда скрывают папоротники и прошлогодние листья. Подобно тому, как Андрей Борисович обязательно съедал или отдавал на чей-нибудь стол пойманную им рыбу, грибы из его лукошка попадали в сметану, в кипяток или в рассол. Никогда не выбрасывались, не сгнивали, забытые под крыльцом. Хозяин башкирской вотчины обладал здоровым инстинктом охотника.

Главной заботой Корнина оставалась пашенная земля. Также требовали хозяйского внимания пчельник и скотный двор, конюшня и каретник, хлебные амбары, сад, в котором царствовали любимые всеми Корниными яблоки разных сортов. Ещё теплицы, где выращивались наряду с зимними овощами, экзотические фрукты вроде лимонов и апельсинов, виноград. Всего сразу не упомнишь, планируя с вечера новый день. Выручали ноги. При ежедневном обходе хозяйства, они сами вели нахоженными путями от строения к строению, от одного плетня к другому. На месте вспоминалось, что за этими стенами, что за тем забором.

Был ещё один особый объект. Он находился под надзором Степана Михайловича, пользующегося полным доверием владельцев Борисовки. Но всё-таки Корнин не мог не уделять ему внимания. Что на прииске происходит? Какой доход он приносит? Тем более что доходом интересовалась губернская администрация. Время от времени из Уфы наведывался неподкупный (читалось по глазам) чиновник: «Ну-с, господин Ротшильд, чем порадуете казну? Где тут у вас прииск?». Каждый страж государственной казны подозревал в налогоплательщике потенциального казнокрада. Подать в пользу казны с каждого добытого пуда драгоценного металла была не мала. Где гарантия, что золотопромышленник Корнин, владелец прииска, не утаивает самородки из той заветной железной кружки с крышкой, на замке, куда ссыпается промытый осадок жёлтого цвета?

Корнин приглашал остроглазого, с лисьим нюхом, гостя в крыло дома, занимаемое Золоторёвыми. Если рудознатец оказывался на месте, оставлял у него контролёра. Не всякий появлялся на прииске открыто. Бывало, специальный чиновник прибывал с тайной миссией – схватить за руку золотопромышленника и отдельных старателей, утаивающих золото в складках одежды. Только Золоторёв редко оказывался дома. Таня махала рукой в сторону увалов: «Степан Михайлович там».

«Там» значило на вскрытой шурфами россыпи. После смерти Хрунова своякам легко было придерживаться договоренности на условиях Золтарёва. Добычу золотого песка вели в малом объёме на одном из золотоносных участков, выявленных в первый год. Рудознатец не сомневался нисколько, что все пятьдесят тысяч хруновских десятин – сплошная золотоносная полоса с рассыпным и жильным металлом. О своей догадке пока помалкивал, ничего определённого Корнину не говорил. Свояки вскрыли наиболее богатую россыпь, распустив слух, что «жёлтый дьявол» только и затаился здесь, в северо-восточном углу вотчины. Будь среди пришлых крестьян хоть мало-мальски сведущие в золотоискательстве, как почти все уральские жители, они обнаружили бы в конце концов, что у них под ногами. Но Борисовка погуторила взволнованными голосами и затихла. Золотарёв же вновь сколотил малую бригаду из проверенных старателей, привязал их к шахте, пробитой на месте поисковых шурфов, хорошим окладом. Тут же возвели им общую усадьбу на несколько семей, своего рода слободу. И под угрозой увольнения запретили общаться с борисовскими. Самоуправление включало старосту, из старателей, мужика с характером, Степану Михайловичу преданного. Да и Золотарёв здесь дневал и ночевал. Он оставался в одном лице управляющим прииска, горным инженером, штейгером и выполнял обязанности «объездного» с кружкой. Картина неминуемого разрушения, словесно нарисованная им много лет назад Хрунову и Корнину, не только не тускнела в памяти последнего, но расцвечивалась багровыми красками беды по мере того, как он привязывался к этому похожему на рай уголку пашенной земли. Пока жив, никакого расширения добычи!

В большом доме всеми распоряжалась жена. «Парижский период» в её жизни скоро закончился. Она увлеклась «детьми природы», чьи островерхие, покрытые белым войлоком кибитки появлялись на границе корнинских владений то здесь, то там. В сезон дойки кобыл Александра с дочерьми и сыновьями выезжала на кумыс конным караваном, с няньками и гувернёрами, с экскортом любимчиков из дворовых. Питьё это вызывало у экс-штабс-капитана, привычного к недорогим французским винам и отечественным наливкам, изжогу. Он неохотно сопровождал семью в ритуальных поездках, находил какой-нибудь предлог возвратиться домой после вежливой дегустации национального напитка аборигенов.