Читаем без скачивания Золотые яблоки - Виктор Московкин

Жил теперь Федор с матерью и пятилетней дочкой.

Он уже спал, когда постучала Тайка. Пришлось ему подниматься с постели. Вышел всклокоченный, в наброшенном на плечи пиджаке.

— Ладно, запрягу, — сказал он, узнав, в чем дело. Она не заметила недовольства в его голосе и благодарно улыбнулась заблестевшими глазами.

— Спасибо тебе за все.

Когда вернулась домой, Роман сидел за столом и смотрел на спящего Егорку.

— Вылитый отец, — сказала Тайка. — Что нос, что глаза.

Ей было приятно, что он смотрел на сына, о чем-то думал. Показалось, что Роман сейчас опять такой же, как два года назад: сильный, ласковый. Два года, несмотря ни на что, представляла она его таким.

— Их, маленьких, никогда не разберешь, — запоздало ответил Роман. — Сначала вроде и на отца, а потом весь в мать.

— Посмотри получше, — сердито начала она и не договорила. Взгляд ее остановился на шестке. Там от жары медленно оплывал леденцовый петух, так неосторожно оставленный ею. Тайка подошла к печке и незаметно от Романа переложила остаток леденца в блюдце. Но потом и этого показалось мало: поставила блюдце на подоконник, боясь, как бы к утру, когда проснется Егорка, от леденца не осталась одна лучинка и лужица сладкой подкрашенной воды. Растай он — и уже ничто не напомнит о приходе Романа.

— Выбрось, — сказал Роман. — Как-нибудь занесу в другой раз.

Тайка пристально посмотрела ему в глаза: «Эх, Роман, опять ты ничего не понял!»

— В другой раз я тебя не пущу, — глухо сказала она, и опять ей захотелось плакать, не за себя — за сына, к которому Роман остался равнодушен.

— Не поймешь вас, баб. То бегаешь, как собачонка, теперь — не пущу. Да я, может, и сам не приду, мне теперь никак нельзя…

— Женишься, что ли, больно часто повторяешь?

— Это еще не решено… Может, еще и с тобой все налажу, может, еще у нас все по-хорошему получится. Как ты на это?

— Нет, Роман, не получится у нас с тобой, — грустно сказала Тайка.

Она прислушалась. Около дома скрипнула колесами повозка. Распахнулась дверь и ввалился злой Федор, в уже потемневшей от дождя брезентовой куртке, в картузе, с которого стекали ручейки. Он неторопливо отряхнул картуз, потом оглядел обоих, дольше остановился на Романе, на его мокром полупальто, грязных сапогах, и шумно вздохнул:

— Поехали, что ли, — хрипло сказал он.

Роман поднялся. Стала одеваться и Тайка.

— Оставь, — мягко задержал ее Федор. — Я сам…

Он вышел первым, Роман за ним. Тайка прильнула к окну. Она видела, как они уселись и Федор хлестнул лошадь кнутом.

Потом она опустилась на лавку, где только что сидел Роман, склонила голову на скрещенные руки и стала думать о том времени, когда еще жива была мать, когда жилось так хорошо и она много смеялась… Сейчас они, наверно, подъезжают к лесу, дальше пойдет болотина километров на пять, до самой деревни, где живет Роман. Подумать только, в Петровки они бегали туда! И ничего! Да и то сказать, девчонками были… Проберется ли Федор по такой грязи?

Лошадь шла тихо, осторожно ступая в раскисшую грязь. По бокам высились черные ели и плотный кустарник, гибкие ветки которого клонились к дороге. Дождь все сыпал и сыпал. Иногда лошадь задевала за ветки, и тогда их окачивало, как из ушата. Федор ежился и зевал, с Романом он не сказал и слова. А тот, закутавшись с головой своим полупальто, пробовал понять, почему нынче Тайка разговаривала с ним не как обычно и грозилась не пустить в следующий раз. Перемена в ней смутно тревожила его, тревожила тем, что он не мог разобраться, что с нею случилось.

Когда стали выбираться из болотины, Федор остановил лошадь.

— Самую грязь провез. Выходи.

— Что, уж до конца не можешь? — недовольно поморщился Роман. — Осталось ничего.

— Вот «ничего» и пройдешь.

Роман неловко спрыгнул, и сейчас же ноги поехали, он чуть не упал.

— Ну, спасибо и на том, — с обидой сказал он, понимая, что настаивать бесполезно: Федор сильно не в духе.

— Вот еще что, — сказал ему Федор, и в голосе его Роман услышал угрозу. — Не появляйся больше у Таисии. Нашкодил — пес с тобой, но не дразни.

— А ты что со мной так разговариваешь? — огрызнулся Роман. — Муж ейный?

— Больше, чем муж… Увижу у деревни — вот этими руками задушу.

Роман не столько видел, сколько ощутил тяжесть вытянутых рук.

— Где же мне ходить? — сказал он.

— А где хочешь, — беспечно отозвался Федор. — Если тебе наша местность неизвестна, присоветую: мимо лесного пруда ходи. По тропке оно и суше.

— Эк, присоветовал! — с неловкой усмешкой сказал Роман. — Что это я лишний крюк буду делать?

— Торговаться с тобой не намерен, — объявил Федор, — а что сказал, обдумывай сам…

В деревне не было ни огонька. Поставив лошадь, Федор прошел до Тайкиного дома. В доме было тихо, и только капли, падавшие с крыши, звонко шлепали по большому плоскому камню, лежавшему у завалинки.

Чужой

Катер ткнулся в песчаный берег, заскрежетала галька о днище. Матрос, остроносый, рябой, в брезентовой, плохо гнущейся куртке, с веселыми глазами, неловко спрыгнул на землю, закрепил чалку за вывернутый корявый пень, похожий на хищную, поникшую клювом птицу. Лямин в это время выдвинул трап, повернул его ступнями книзу и уткнул нижний конец в жесткий, хрустящий песок. Из рубки вышел механик. Втроем взяли с палубы тяжелые квадратные весы, поставили на трап и, придерживая, стали спускать юзом.

Нинка подтащила поближе рюкзак и корзину с посудой. Огляделась. На берегу было одно-единственное здание — просевший складской сарай с тусклым окошком в сторону моря. Сзади стоял лес, казавшийся непролазным: сначала густой ольховник с прошлогодним перепутанным малинником, потом темные ели. И хотя в дневнике у Нинки (она решила все лето вести подробный дневник) было записано: «На летние каникулы я устроилась приемщицей рыбы на Южный мыс, если бы кто знал, как я рада…» — почему-то радости она сейчас не испытывала. Лес глухо гудел, над ним нависла сизая туча; видимо, грянет проливной дождь.

Весы по гладкой доске соскользнули на землю, зарывшись углом в песок. Мужики подхватили их и, тужась и в то же время поглядывая на тучу, торопливо понесли к сараю, под навес. Потом они с такой же спешкой перетаскивали корзины под рыбу, большие кули с солью. Напоследок Лямин спустился в кубрик и вынес оттуда мешок с продуктами и закопченное эмалированное ведро. Нинку он упорно не хотел замечать.

— Прыгай, Каношина, — сказал механик. — Дальше некуда.

Нинка пошатнулась, когда сходила по трапу, рябой матрос ловко поддержал ее, засмеялся.

— Осторожно, лесная царевна… Тут-то еще можно споткнуться, только нос покарябаешь. Не споткнись, как Томка Зарубина…

Нинка резко вывернулась из его рук, покраснела. Сказала обозленно:

— Вахлак карпатый!

Матрос состроил смешливую гримасу, взбежал вслед за механиком на катер и потянул за собой трап. Натужно завыла сирена. Матрос что-то кричал. По рябой роже было видно: охальное.

— Значит, Каношина? — Лямин стоял рядом и смотрел на катер, который развернулся и стал удаляться, оставляя за собой белые полосы взбаламученной воды. — Давай устраиваться, Каношина.

Он пошел к сараю, в переднюю его часть, которая была приспособлена под жилье. Здесь у стен были устроены широкие лавки-нары, у окошка стоял грубо сколоченный стол; с потолка из неотесанных горбылин свисала черная паутина. Тяжелая дверь в стене вела в склад, где, присыпанный опилками, лежал лед. Южный мыс служил перевалочным пунктом. Бригады, ловившие поблизости, сдавали рыбу сюда, не тащились каждый раз в поселок. Так было быстрей и удобнее. Отсюда рассортированную рыбу катер увозил на завод. На случай непогоды, других непредвиденных причин был оборудован холодильник.

Нинка не шла, и Лямин выглянул из двери. В стороне от сарая она ставила палатку, торопилась до дождя. Лямин удивленно смотрел на нее.

— Замерзнешь, да и комары съедят, что выдумала? Ляжешь в помещении, ничего с тобой не случится.

— Это для вас палатка, — пояснила Нинка, не переставая натягивать боковины и забивать колышки.

— То есть как? — поразился Лямин.

— Директор так сказал… Да вы не беспокойтесь, — поспешила она добавить, слишком уж растерянным казалось ей крупное лицо Лямина. — Тут спальный мешок есть, не замерзнете.

— Ну, директор! — Лямин тупо посмотрел на удалившийся, но еще видный катер, на едва заметный противоположный берег с темной кромкой леса и почувствовал бешеную злобу. — Ну, директор! — повторил он, от злости не находя других слов.

— Да что вы так испугались? — опять сказала Нинка, сияя улыбкой на узком, с рыжими крапинами лице. — Мы в походах всегда в палатке, и ничего.