Читаем без скачивания Наследница. Графиня Гизела - Евгения Марлитт

Госпожа Гельвиг поднялась со своего кресла.

— Вернуть? — повторила она, как бы желая удостовериться, не ослышалась ли. — Но кому же?

— Ну, конечно, наследникам рода Гиршпрунг.

— Как, мы должны отдать целое состояние первым встречным бродягам и тунеядцам, которые предъявят свои права? Сорок тысяч талеров остались Гельвигам после того, как…

— Да, после того как Павел Гельвиг, честный, истинный и праведный борец во славу Господню, присвоил себе двадцать тысяч талеров! — перебил ее профессор, дрожа от негодования. — Ты сказала, что душа моей бабушки должна быть в аду за то, что она, по неведению, пользовалась украденными деньгами. Чего же заслуживает тот, кто крадет чужое имущество?

— Да, он поддался искушению, — сказала она, не теряя самообладания. — Он был тогда еще молодой человек. Дьявол выбирает лучшие, благороднейшие души, чтобы совратить их, но Павел раскаялся в своем грехе. А в Писании говорится, что все ангелы Господни возрадуются о спасении одного грешника. Он неустанно борется за святую веру, в его руках деньги очищены и освящены, так как он употребляет их на богоугодные дела.

— Я вижу, что и мы, протестанты, имеем свой иезуитский орден! — горько засмеялся профессор.

— Не то же ли произошло и с деньгами, попавшими к нам? — продолжала старуха. — Посмотри вокруг — разве не видна во всем Божья рука? Если бы на этих деньгах лежало проклятье, они не могли бы приносить таких прекрасных плодов… Мы, ты и я, своим старательным служением Господу превратили в благословение то, что было когда-то преступлением.

— Прошу оставить меня в покое, — перебил ее глубоко возмущенный профессор.

В сторону протестующего сына скользнул ядовитый взгляд, но тем не менее госпожа Гельвиг продолжала, повысив голос:

— Мы не имеем права выбрасывать на ветер средства, которыми служим святому делу. Это главная причина, из-за которой я всеми силами буду сопротивляться возбуждению этой старой истории, а затем ты опозорил бы этим своего предка.

— Он сам опозорил себя и всех нас, — сказал сурово профессор. — Но мы можем еще спасти нашу честь, если не сделаемся укрывателями.

Госпожа Гельвиг покинула свое место и встала перед сыном с сознанием своего превосходства и достоинства.

— Хорошо, предположим, что я уступила бы тебе, — сказала она холодно. — Мы отдали бы сорок тысяч талеров, потеря которых, кстати сказать, сильно ограничила бы наши средства. Но что, если бы наследники потребовали и накопившиеся проценты? Что бы мы стали делать?

— Я не думаю, что они имеют на это право, но если это случится, мы должны помнить, что грехи родителей взыщутся на детях.

— Я не урожденная Гельвиг, не забудь этого, мой сын, — перебила она его резко. — Я принесла в семью Гельвиг незапятнанное, знатное имя, на меня этот позор не падает. Поэтому я не намерена приносить каких-либо материальных жертв. Не думаешь ли ты, что я должна на старости лет терпеть нужду из-за чужого греха?

— Терпеть нужду, когда ты имеешь сына, который в состоянии заботиться о тебе? Мама, неужели ты думаешь, что я не могу сделать совершенно беззаботной твою старость?

— Благодарю, — сказала она холодно. — Я предпочитаю жить на свою ренту и быть самостоятельной. Я ненавижу зависимость от кого бы то ни было. Со смерти твоего отца я знала только волю моего Господа и мою собственную, так и должно остаться… Я заявляю тебе, что считаю всю эту историю вымышленной больным мозгом старухи из мансарды. Ничто в мире не заставит меня признать, что это случилось в действительности.

В этот момент дверь бесшумно отворилась и вошла советница. Она плакала; это видно было по покрасневшим векам и ярким пятнам на щеках. Она увидела на столе роковую книгу и вздрогнула. Медленно, как кающаяся, подошла она к профессору и подала ему руку. Он не ответил на этот жест.

— Прости меня, Иоганн, — попросила она. — Я была взбешена и не могу себе этого простить. И как только я могла так рассердиться? Но во всем виновата эта несчастная история. Подумай, Иоганн, мой дорогой папа скомпрометирован этой отвратительной книгой. Я во что бы то ни стало хотела избавить тебя от этого удручающего открытия. Я думаю, что Каролина нарочно извлекла этого ужасного свидетеля для того, чтобы перед своим уходом доставить нам большую неприятность.

— Остерегайся клеветать, Адель, — воскликнул профессор угрожающе и так сердито, что она испуганно замолчала. — Я тебе прощу, — прибавил он после короткой паузы, с трудом овладевая собой, — но с одним условием… Ты расскажешь без утайки, каким образом ты узнала эту тайну.

Она немного помолчала, потом сказала печально:

— Во время последней болезни папы, когда ожидали смертельного исхода, он приказал мне принести из его письменного стола различные бумаги. Я должна была уничтожить их на его глазах; это были документы Гиршпрунгов… Сделала ли его общительнее близость смерти или у него была потребность поговорить об этом случае, но он посвятил меня в эту тайну.

— И подарил тебе браслет? — прибавил злобно профессор.

Она молча кивнула головой и умоляюще посмотрела на него.

— После этого объяснения ты все еще считаешь этот случай вымыслом больного ума? — обратился профессор к матери.

— Я знаю только, что эта особа, — она указала, дрожа от гнева, на молодую женщину, — своей вздорной болтовней и легкомыслием превосходит всех, кого мне до сих пор приходилось встречать. Дьявол тщеславия не дает ей покоя, она надевает редкий браслет для того, чтобы им все любовались и заметили бы, между прочим, красивую белую руку.

— Я не хочу подробно разбираться, Адель, как ты при твоем характере, чистоту и невинность которого подчеркиваешь на каждом шагу, могла носить краденое украшение, — сказал профессор как будто спокойно, но в его голосе слышался глухой рокот приближающейся грозы. — Я предоставляю тебе самой решить, кто больше достоин наказания — бедная ли мать, которая крадет хлеб своим голодающим детям, или богатая, элегантная женщина, которая живет в довольстве и покровительствует воровству? Но то, что ты имела наглость пытаться надеть это похищенное украшение на чистую руку девушки, которая спасла твоего ребенка, что ты осмелилась ставить себя на пьедестал безукоризненного происхождения, иметь притязания на все добродетели и приписывать молодой девушке испорченность только в силу ее темного происхождения, зная в то же время о поступке твоего отца, — это возмутительная низость, для которой нет достаточно строгого осуждения.

Советница пошатнулась и схватилась за стол, чтобы не упасть.