Читаем без скачивания Сокол на запястье - Ольга Елисеева

— Менады. — констатировала Бреселида. — Совсем ополоумели! Уже в деревни врываются.

Радка продолжала, как зачарованная, смотреть на лежащих на земле людей.

— Эй, есть кто живой? — крикнула сотница. — Не бойтесь, мы люди царицы Тиргитао! — потом помолчала, прислушиваясь.

— Кажется, там стонут. — Радка показала рукой на лево, где лежало несколько коз с рогами, увитыми виноградной лозой.

Тронув пятками бока Пандоры, всадница подъехала ближе.

— Так и есть. Стонут. — она спешилась, и несколько женщин помогли ей раскидать трупы, начавшие уже костенеть на дневном ветру.

— Ты что ли живой?

Из-под завала всадницы извлекли на свет исцарапанного и избитого подростка лет 15, который потрясенно таращился на них и не мог вымолвить ни слова.

— Как тебя зовут?

— Э… Элак. — выдавил из себя юноша.

— Ну ты и счастливец, парень. — Бреселида отстегнула от пояса фляжку. — Обычно никто из тех, кого менады уводят в горы, не выживает. А ты, я вижу, был там. — она прищурилась, рассматривая венок на голове и обнаженное тело спасенного.

— Я не раб. — тихо выдохнул он. — Я сын жрицы, я сам ушел туда.

— И где же твоя мать, малыш? — скептически осведомилась Радка. — Мамы должны следить за детьми.

Элак вспыхнул. Он повернул гневное лицо к девушке, глаза его вдруг остекленели и губы, будто сами собой, выпалили:

— Молчи, начинка для жертвенного пирога! Не смей раскрывать рот в присутствии царицы!

Обступившие их всадницы дружно захохотали.

— Я не царица. — мягко поправила его Бреселида. — Я лишь командую этим отрядом. Ты не верно понял рисунки на наших щитах. Великой и могущественной Тиргитао здесь нет.

Но Элак уже снова пришел себя и виновато смотрел на Радку, которая побелела, как меловой склон.

— Откуда он знает, что меня дома чуть не убили? — зашептала она на ухо Бреселиде. — У нас действительно пекут такие пироги… Это не простой юноша. Смотри, какие у него ноги!

— Покажи свои ноги, мальчик. — потребовала Бреселида. — Да они у тебя, как у козла! Чур меня! — воскликнула она, когда Элак с трудом извлек из-под наваленных вокруг него тел свои затекшие конечности. — Слава богам, у тебя нет копыт!

— Убейте его! — закричали женщины вокруг. — Это горный дух прикинулся ребенком.

— Тихо! — цыкнула на них сотница. — Нельзя же убивать человека только за то, что у него волосатые ноги. Вставай, малыш. Мы не причиним тебе вреда, если ты честно расскажешь, что здесь произошло.

Как оказалось, Элак ровным счетом ничего не помнил. Последнее, что ярко отпечаталось у него в мозгу, была торжественная процессия козлоногих духов, во главе со своим предводителем уходившая вглубь горы. Мохнатый бог вел за руку раскрасневшуюся от счастья Алиду, которая отныне покидала мир людей и навсегда присоединялась к своему теплоносному супругу в краю вечного веселья.

— Моя мать там, в горе. — повторял Элак. — И отец тоже.

— Бедный, — протянула старая Гикая. — Он совершенно помешался от увиденного. Нельзя же бросить его здесь. Он погибнет. Возьмем его с собой, Бреселида?

«Среди вас-дур мне не хватало еще и мальчика-козла. — подумала сотница. — Что я с ним буду делать?»

— А я и так пойду с вами. — неожиданно подал голос юноша. — Мой отец Пан затворился в горе. Он уже стар и отдает эти леса на кручах мне во владение. Но я наполовину человек и должен искупить это, служа первому встречному. — он хитро посмотрел на Бреселиду. — Вы, госпожа, первая, кого я увидел, придя в себя.

«Так это еще и мой личный козел». — вздохнула всадница.

Элак умоляюще сложил руки.

— Я ухаживал за этим жеребцом. Его зовут Белерофонт. Без меня вам с ним не справиться.

— Ну хорошо-о. — без восторга протянула Бреселида. — Если ты и правда ухаживал за конем, садись на него, да смотри поаккуратнее, у него передняя правая хромает. Поехали. Будешь приглядывать за ним в дороге. А там решим…

— Спасибо, госпожа. — Элак встал и, растерев затекшие ноги, поплелся к Белерофонту.

— Дайте ему что-нибудь из одежды! — крикнула Бреселида. — Не может же он ехать голым.

Так и не отдохнув, ее отряд снова тронулся в путь.

III

— Они съели моего брата! Вы, самки ехидны! Отвечайте, чья это работа? — рослая плотная девушка в безрукавке из козьей шкуры выволокла из пещеры двух отбивающихся от нее женщин. — Сучье племя! Дочери ослиц! Я поубиваю здесь всех до одной! Признавайтесь, грязные потаскухи, где Бер? Что вы с ним сделали?

Лохматые девицы, бившиеся в ее медвежьих объятьях, визжали и кусались. Но Умма крепко держала их за волосы. Она даже ухитрилась поддеть ногой третью из преступниц, кинувшуюся на выручку сестрам. Получив мощный пинок поддых, женщина хрипло вскрикнула и с размаху села на землю.

В это время из главного лаза в пещеру стали появляться люди. Час был ранний, серое небо едва светлело и то лишь потому, что стойбище Собак громоздилось на открытом склоне горы. Глубоко в долине под ней еще лежал ночной сумрак.

— В чем дело, Умма? — недовольным голосом осведомилась пожилая хозяйка стойбища, на ходу укрываясь оленьей накидкой. — Почему ты орешь, как сова над пустым гнездом? И будишь нас в такой час?

Девушка зашлась нечленораздельной бранью и снова пнула захваченных ею сестер.

— Говорите, отродье шелудивой суки! Ни то я вырву вам кишки и намотаю на палку! Вы убили моего брата?!

— Умма, Умма! — попыталась урезонить ее женщина. — Отпусти моих дочерей и поговорим спокойно. — она оправила шкуру на плечах. — Мы понимаем, ты ослепла от горя, потеряв брата. Но нельзя бросаться на первого встречного и обвинять нас в убийстве. Мы тоже любили Бера…

— Так любили, что съели живьем? — взревела покрасневшая от ненависти Умма. Хищные твари! Мне говорили, что собаки в голодный год промышляют человечиной! Да я не верила. Поздно у меня глаза открылись! А ведь Бер дарил твоим сучкам часть добычи. Вот как вы его отблагодарили! — девушка подтолкнула своих пленниц к костровищу, разгребла босой ногой холодные угли и указала на несколько тускло поблескивавших среди золы обгорелых медных бляшек. — Или вы думаете, что я не узнаю украшений с пояса моего брата? Да я сама их нашивала! Все руки исколола! Бедный, бедный Бер! Говорила мать, не ходи поздно по чужим тропам, не бери себе милую с горы!

— Ты оскорбляешь нас, Умма! — вспыхнула пожилая женщина. — Я, Крайлад, мать рода Собак, запрещаю тебе говорить так о моих детях! Мало ли что тебе могло показаться. Откуда бляшки в костре? Да откуда угодно. Может и твоего брата. Он ходил к трем моим дочерям и в обмен приносил нам дичь с охоты. Оставлял и вещи. Вон его старый сломанный лук. Не будешь же ты говорить, что мы его съели, только потому, что женщины берегут оружие, оставленное им на хранение.