Читаем без скачивания Император Павел I - Геннадий Оболенский

Признаемся сразу же, что к Павлу и его политической системе мы готовы приложить различные отрицательные эпитеты, но при том видим в его действиях определенную программу, идею, логику и решительно отказываем в сумасшествии. Не все знавшие Павла признавали его безумие; горячий, экзальтированный, вспыльчивый, нервный, но не более того. Такой объективный наблюдатель, как Н. А. Саблуков, видит немало «предосудительных и смешных» сторон павловской системы, но нигде не ссылается на сумасшествие царя как на их причину. Заметим, что среди лиц, наиболее заинтересованных в распространении слухов о душевной болезни Павла, была его матушка, но и она никогда об этом не говорила. Изыскивая разные аргументы для передачи престола внуку, а не сыну, Екатерина II в своем узком кругу много и откровенно толковала о плохом характере, жестокости и других дурных качествах «тяжелого багажа» — так царица иногда именовала Павла, а порою и сына с невесткой вместе. В сердцах Екатерина могла бросить сыну: «Ты жестокая тварь», но о безумии ни слова.

«Малейший довод в пользу сумасшествия, и по известной аналогии с Англией или Данией можно объявить стране о новом наследнике. Однако не было у Екатерины такой возможности, особенно после того довольно благоприятного впечатления, которое Павел произвел в просвещенных, влиятельных кругах Вены, Парижа и других краев во время своей поездки 1782–1783 гг.».

По свидетельству историка Н. К. Шильдера со слов И. В. Лопухина, Павел был отравлен в 1778 году. С этого времени у него начались болезненные припадки. Он задыхался, откидывал голову, лицо искажалось. Придя в себя, он старался загладить последствия и отменял свои указания.

Он человек! Им властвует мгновенье.

А. Герцен писал о нем: «Павел I явил собой отвратительное и смехотворное зрелище коронованного Дон-Кихота». Как не вспомнить здесь И. С. Тургенева, который писал в 1860 году: «При слове Дон-Кихот мы часто подразумеваем просто шута, слово «донкихотство» у нас равносильно с словом нелепость. Однако этот сумасшедший, странствующий рыцарь — самое нравственное существо в мире. Самый великодушный из всех рыцарей, бывших в мире, самый простой душою и один из самых великих сердцем людей». Таким Дон-Кихотом и был Павел Петрович, предложивший вместо кровопролитных войн поединки «один на один в открытом поле».

Его отличают обостренное чувство долга, беспримерный среди монархов демократизм и глубоко рыцарское благородство, неведомое при развращенном дворе Екатерины II. Будучи высокого мнения о своем положении, Павел Петрович предъявляет к нему и строгие требования. По его убеждению, «долг тех, которым Бог вручил власть править народами, — думать и заботиться об их благосостоянии». И он всеми силами старался выполнить этот долг, как он понимал его. «Он проявлял громадную деятельность, — писал историк Н. Шильдер. — Мысль о народном благосостоянии была его постоянной мыслью. Он во всем хотел служить примером для всех».

«Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своей волей…»

Этот человек был глубоко убежден в том, что всю свою жизнь он посвящает благу родины, проводил за работой 14–16 часов в сутки, спал на солдатской постели, ел с величайшим воздержанием и не переносил запаха спиртного. «Он ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных».

Павел Петрович часто ошибался, но ошибался, честно и искренне признавая свои ошибки. Да, и в самих ошибках его были честные побуждения, были порывы благородные и великодушные, которые оправдывают его в глазах истории.

П. А. Вяземский: «Во всем поведении императора Павла было много рыцарства и утонченной внимательности. Эти прекрасные и врожденные в нем качества привлекали к нему любовь и преданность многих достойных людей, чуждых ласкательства и личных выгод. Они искупали частые порывы его раздражительного или, лучше сказать, раздраженного событиями нрава».

И, несмотря на то что он был ревнив к власти, «государь презирал тех, кто раболепно подчинялся его воле в ущерб правде и справедливости, и, наоборот, уважал людей, которые бесстрашно противились вспышкам его гнева, чтобы защитить невиновного».

Павел Петрович был прекрасным семьянином и ненавидел распутство, процветавшее при екатерининском дворе. Но какой же он Дон-Кихот без Дульсинеи Тобосской? И его не миновала романтическая любовь. Избранницей наследника стала воспитанница Смольного института благородных девиц Екатерина Ивановна Нелидова.

На выпускном экзамене она покорила присутствующих своим обаянием, грацией в танцах и живостью характера. Императрица здесь же поручила известному художнику Левицкому написать ее портрет во весь рост, танцующей менуэт. По этому и другим известным ее портретам легко представить себе эту маленькую прелестную девушку с японским разрезом глаз и с иронической, но теплой и нежной улыбкой.

В семнадцать лет Нелидова назначается фрейлиной к Марии Федоровне, но только спустя почти десять лет, в 1785 году, тридцатилетний Павел Петрович обращает свое внимание на 26-летнюю фрейлину своей жены. Вот как описывает ее Н. А. Саблуков: «Нелидова была маленькая, смуглая, с темными волосами, блестящими черными глазами и лицом, полным выразительности. Она танцевала с необыкновенным изяществом и живостью, а разговор ее, при совершенной скромности, отличался изумительным остроумием и блеском».

Их нежная дружба, не омраченная грубой чувствительностью, продолжалась четырнадцать лет! Уезжая в Финляндию на театр военных действий, Павел Петрович оставляет Нелидовой записку: «Знайте, что, умирая, я буду думать о вас».

Тайна этой долгой и нежной привязанности была не только в том, что Павел восхищался остроумием и живостью характера Нелидовой, но и в том, что эта обаятельная женщина полюбила его самоотверженно и бескорыстно.

Они оба оказались достойными этой любви — их целомудренная связь никогда не была нарушена, хотя многие пытались истолковать ее весьма цинично.

Две искренне любящие Павла Петровича женщины — Мария Федоровна и Нелидова заключили между собой союз, стараясь оградить его от подозрительной мнительности и от необдуманных поступков.

«Как интересны письма Марии Федоровны к Нелидовой, — писал в своем дневнике великий князь Константин Константинович 28 января 1896 года. — Из них совершенно ясно, что между последней и Павлом I никогда ничего не было, кроме самой законной дружбы».

Но влиянию Нелидовой был положен предел, когда Павел Петрович стал подозревать Марию Федоровну в сговоре с матерью с целью отстранения его от престола. Нашлись клеветники, которые внушили императору, что жена его не чужда честолюбия. К этому времени и супружеские отношения между ними были прерваны — врачи боялись, что очередная беременность может привести к смертельному исходу.

…Если внешняя канва жизни Павла Петровича удивительно напоминает жизнь Гамлета, то внутренняя — Фауста, душа которого живет и в Гамлете, и в Дон-Кихоте, и в Чацком. Эта душа как раз и сильна своими противоречиями, потому что в ней идет постоянный и глубоко честный поиск истинных целей жизни. В ней нет ничего общего со слабостью или отсутствием целеустремленности, она чужда пассивности и мечтает о великих подвигах. Эта душа неизбежно вступает в конфликт со своим окружением, которое живет по принципу «остановись, мгновение», что хуже смерти душе фаустовской.

Павел Петрович — упорный правдоискатель, правдолюб. Его ум не скован привычными догмами и всегда ищет решений, сообразных действительности, но именно это многие объявляют чудачеством, странностью или даже безумием. «Если бы Павел в несправедливых войнах пожертвовал жизнью нескольких тысяч людей, его бы превозносили, — замечает современник, — между тем как запрещение носить круглые шляпы и отложные воротнички на платье возбуждало против него всеобщую ненависть».

На российский престол вступил человек, несший в себе черты личности эпохи «души сознательной». В дневнике Гёте имеется следующая запись от 7 апреля 1801 года, в день, когда он узнал о трагической гибели Павла I: «Фауст. Смерть императора Павла». Вряд ли здесь лишь простое совпадение, как утверждают многие. Кому, как не Гёте, дано было распознать, где в его время проявляется фаустовская душа? Гёте не только пристально изучал все обстоятельства убийства Павла, о чем сохранились записи в его бумагах, но и при жизни «романтического императора» проявлял к нему большой интерес, о чем свидетельствуют многие записи в его дневнике.

Павел — русский ученик Фауста. «В нем проявление того, что впоследствии стало главным элементом русского духа; интеллектуальность, которая в то же время является мистикой, мистика, которая в то же время есть интеллектуальность».