Читаем без скачивания Батарейцы - Николай Петрович Варягов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фашисты появились внезапно. Вначале с правой стороны кургана возник силуэт одного танка, потом второго. Вслед за ними показались штурмовые орудия. Последние замедлили ход и начали вести огонь по переднему краю из-под крон ракит.
— Вот заразы! — не выдержал разведчик-наблюдатель Зебров. — Далековато, сразу и не возьмешь.
Фашисты вели стрельбу по батарее капитана Чигрина. Первый снаряд разорвался на огневой, второй взметнул над землей ящики — очевидно, угодил в погребок с боеприпасами.
— Возьмем! — невольно вырвалось у Васнецова. — Еще как возьмем!
Васнецов сосредоточил огонь батареи по штурмовым орудиям. Казалось, разрывы легли рядом с целью, но гитлеровцы продолжали вести огонь. Второй залп тоже не принес результата. Видимо, оплошность не ускользнула от тех, кто наблюдал за происходящем с КП полка. Раздался звонок. Телефонист протянул трубку командиру батареи, и Николай услышал глуховатый голос подполковника Иванова:
— Долго мазать будешь, Васнецов? — И чуть тише: — Что там у тебя? Успокойся сам и людей успокой. Не первый же раз в подобной ситуации.
— Есть, успокоиться!
Укор подхлестнул Васнецова. Скорректировав огонь, он подал команду на его открытие. На этот раз снаряды легли точно. Одно штурмовое орудие, объятое огнем, закрутилось на месте.
Вновь зазвенел телефон. У аппарата был командир полка.
— Ну вот, значит, можете метко бить! — довольно произнес подполковник.
Тем временем из-за левой стороны холма появились танки противника. Батарее Васнецова вести огонь было несподручно. По ним ударили орудия старшего лейтенанта Николая Соловаря. И тут из березняка высыпала гитлеровская пехота. В артиллерийскую стрельбу вплелись пулеметные и автоматные очереди. Отменно били по врагу батарейцы.
Бой длился недолго. Минут пятнадцать — двадцать работали орудия, пулеметы, автоматы и винтовки. Два фашистских танка загорелись, остальные начали оттягиваться назад, за ними и штурмовые орудия. Оставшиеся в живых вражеские пехотинцы бросились к спасительному березняку.
— Не выдержали, гады! — приговаривая, толкал снаряд в казенник младший сержант Виктор Мазин. — Кишка тонка.
Это был перелом боя. Встали и с криком «Ура!» рванулись вперед стрелковые батальоны. Батареи продолжали обстреливать склоны холма, пока туда не подошли цепи наших пехотинцев.
Прозвучала команда сниматься с огневых и перекатами поддерживать пехоту. Началось преследование противника. Часам к шестнадцати батареи полка вместе со стрелками ворвались в Требендорф. На узких улочках — брошенные гитлеровцами мотоциклы, повозки с впряженными битюгами, машины с имуществом, тягачи с орудиями и тяжелыми минометами на прицепах.
Не останавливаясь, пехотинцы, а за ними и артиллеристы полка проследовали через населенный пункт. Главное было — не дать противнику опомниться. И все же, как ни стремительно действовали подразделения, фашисты сумели организовать сопротивление у небольшого фольварка. На огневую Васнецова прибыл заместитель командира полка.
— Быстрее кончайте с гитлеровцами здесь, — торопил он Николая. — Нужно успеть еще к Наубаутену.
— Пехота наша лежит, товарищ майор. Совсем в землю вжалась.
— Прибавь огонька, и царица полей встанет. Собьете заслон гитлеровцев и пойдете дальше.
Майор развернул карту.
— Смотри, Николай. Городишко небольшой, однако на перекрестке дорог. Фашисты наверняка будут драться за Наубаутен упорно. Следовательно, надо не дать им возможности осмотреться, ворваться на плечах отступающих в город. Иначе будут излишние потери. — Майор посмотрел на Васнецова. — Так что, Николай, разделывайтесь с фольварком и аллюром к Наубаутену. С командиром стрелкового батальона уже об этом говорил. Действуй.
Васнецов выдвинул орудия к самой цепи пехотинцев. После третьего залпа батарейцев стрелки атаковали фольварк. Под огнем противника пехотинцы ворвались в дом.
В Наубаутене пришлось намного тяжелее. Пехота залегла. Огнем прямой наводки артиллеристы уничтожили несколько дзотов. Однако противник упорствовал.
Наступила ночь. Несколько раз стрелковый батальон поднимался в атаку, но продвинуться никак не удавалось. Пехотинцы перешли к обороне.
Под утро стрельба немного стихла. Трое суток люди не выходили из боя. Наконец-то они смогли немного отдохнуть.
Утром город был взят. Отходя, фашисты взорвали несколько крупных зданий, добили почти всех своих раненых.
— Какая бесчеловечность, какая жестокость! — всплеснула руками санинструктор Маша Кузьменко, войдя в помещение госпиталя: на койках лежали мертвые гитлеровцы — солдаты и офицеры.
— Изверги, дочка, что и говорить, — тронул ее за плечо красноармеец Филиппов.
Кузьменко — маленькая, полненькая, с острым носиком — так и не приобрела той лихости, которой любили щеголять в армии девушки. Да и форма военная Маше не особенно шла. Было в ней что-то домашнее, доброта, казалось, так и струилась из ее глаз. «Наша Кнопочка», — ласково называли санинструктора батарейцы. Чужое горе всегда становилось ее горем, чужая беда — ее бедой. А ведь и своего горя, своих бед у нее хватало: всех близких унесла война. Оставшись одна, уходила девчонка от фашистов. Обезумев от ужаса, металась по берегу Днепра под немецкими бомбами, гоняли ее по степям Украины гитлеровские асы, охотившиеся за беззащитными беженцами. Измученная, голодная, в рваном платьишке, прибилась она к группе колхозников, гнавших скот на восток. Эти добрые люди накормили и напоили девушку, к делу пристроили. С ними и добралась она до Сталинградской области.
Бои под Новороссийском стали для нее школой военной выучки. Много потом их было, и каждый по-своему сложен, каждый нес смерть и кровь. Но война так и не смогла ожесточить ее душу, казалось даже — наоборот, сделала ее более чуткой, более восприимчивой.
Был в полку сержант Селивестров, чудесный рассказчик. Бывало, выпадет свободное время на формировке или привале, соберутся все — и к нему:
— А ну-ка, сержант, выдай для души!
Сержант не заставлял себя упрашивать, начинал без раскачки. Маша старалась не пропустить ни одного его слова, устраивалась поудобнее и вся превращалась в слух.
— Судите меня, судьи, военный трибунал!.. — начинает Селивестров и дальше ведет свой рассказ о большой, красивой любви красного командира к сельской учительнице: — Выкроит командир часок, прискачет на горячем коне к любимой. Посидят на крылечке, по роще пройдутся. Споет она ему песню его любимую: «Позарастали стежки-дорожки…» И опять командир на коне, опять в погоню за бандой. Уходит банда от красных конников, каким-то чудом уходит. Жгут бандиты села, убивают активистов и бесследно исчезают. «Кто предупреждает? Кто предатель?» — думают-гадают бойцы. И вот тайна открыта: учительница — правая рука атамана, шпионка. По знакомой дорожке ведет арестованную бандитку командир с предписанием сдать ее в военный трибунал, а она вдруг поворачивается и с насмешливой улыбкой запевает: «Позарастали стежки-дорожки, где проходили милого ножки. Позарастали мохом-травою, где мы гуляли, Степа, с тобою…» Не выдержало командирское сердце, выхватил он наган и вогнал все семь пуль в свою светлую мечту, в свою большую любовь.
В этом месте рассказчик
