Читаем без скачивания Ничейная земля - Илья Бушмин

Выудив из кармана рацию и пряча ее под капюшоном, чтобы не замочить прибор, Поляков пролаял:

— На позиции.

Сквозь звон усиливавшегося на глазах дождя и шум помех Поляков едва различил ответ:

— На позиции. Мы готовы.

— Хорошо. Начинаем!

Он бросил рацию в карман дождевика, энергично — чтобы разглядели — махнул рукой напарникам и первым засеменил к дому.

В этот момент воздух прорезали звуки выстрелов. Оглушительные, несмотря на беснующийся дождь. Поляков растерялся, не понимая, где и кто стреляет. Во дворе? На улице?

В доме разом погас свет. Полякова прошиб холодный пот от осознания того, что только что они лишились эффекта внезапности. Обитатели дома тоже услышали выстрелы!

— Начали, начали! — заорал он, вскидывая оружие.

Втроем они бросились к двери. Рация в кармане Полякова что-то захрипела, сквозь шум дождя он расслышал слабое:

— Группа три, срочно сюда! Нужна помощь! Как слышите?!

Та распахнулась, и на пороге возник смуглый, голый по пояс здоровяк с увесистой золотой цепью. Он даже сделал шаг вперед, на крыльцо, и лишь тогда увидел пришельцев в дождевиках и с оружием.

— На пол! Полиция! — во всю глотку заорал Поляков, слыша, что рядом с ним Коротов и Халилов кричали то же самое. — Быстро, на пол! Лежать!

Здоровяк обомлел, застыв с отвисшей челюстью, но руки машинально поднял. Поляков схватил его за запястье и дернул вниз, в грязь, освобождая проход. Халилов первым прыгнул на ступеньку крыльца и с пистолетом наперевес ворвался в двери дома.

Прогремел мощный ружейный выстрел. Тело Халилова с развороченной грудной клеткой, разбрасывая кровь и куски внутренних органов, вылетело из двери спиной вперед, перелетало через ступеньки крыльца и рухнуло в грязь.

Что-то орал Коротов. Шарахаясь назад и не веря своим глазам, не веря в происходящее, Поляков увидел рану размером с футбольный мяч в груди Халилова. Он умер еще до того, как рухнул на землю.

На пороге дома с помповым дробовиком в руках возник амбал с квадратной челюстью. И сразу открыл огонь. Поляков успел лишь укрыться за ошалевшим от происходящего здоровяком. Жахнул выстрел, и здоровяк заверещал. Он рухнул в грязь и принялся барахтаться и утробно — как люди делают в моменты адской боли, которая стремительно вытесняет все остальное, и человек сам становится этой болью — выть. Заряд дроби оторвал ему руку вместе с плечом. Разорванная в лоскуты, кровавая конечность валялась в луже.

Коротов открыл огонь одновременно с амбалом. Он всадил ему в грудь всю обойму, пока лязгающий затвор не застыл на задержке. Но и после этого Коротов жал на спусковой крючок табельного ствола и ревел, заглушая вой конвульсирующего в грязи и истекающего кровью здоровяка:

— АААА!

Выстрелы, сразу из нескольких стволов, загремели где-то на задней части двора, за домом. Бойня началась и там.

Поляков бросился к дверям, пока Коротов перезаряжал пистолет, продолжая кричать от сжиравшей его ненависти. Раздался звон стекла — кто-то внутри дома разнес прикладом дробовика одного из фасадных окон. Коротов вскинул оружие, но среагировать уже не успел. Прогрохотал выстрел, и заряд дроби разнес голову оперативника. Удар был настолько сильный, что уже мертвый обезглавленный Коротов отлетел назад и перекувыркнулся, прежде чем затихнуть навсегда.

Поляков влетел в дом, готовый стрелять во все, что движется. Внутри царила кромешная темнота. Поляков шел вперед, чувствуя, как его пальцы до боли сжимают рукоятку, и слыша лихорадочный стук крови в собственных висках. Дверь. Поляков направил оружие внутрь, но не было видно ни зги. Лишь густой мрак.

Рация в кармане хрипло заорала:

— «Скорую», нам нужно скорую! Группа три, «скорую» сюда! Вашу мать, где вы?!

Поляков почувствовал лед, пронзивший его позвоночник, когда в кромешной черноте перед собой увидел дернувшуюся на хрип рации тень. Поляков открыл огонь. Прогрохотали три выстрелы. Глухой стук падающего на пол дробовика, а через секунду — звук рухнувшего оземь тела.

Поляков сделал осторожный шаг в комнату. Адреналин кипел в жилах, подстегиваемый картинами кровавых увечий на телах Халилова и Коротова. Глаза Полякова адаптировались к мраку, и он разглядел еле заметный силуэт человека на полу. На нем была белая майка, в центре которой чернело пятно.

Рядом зиял прямоугольник двери, за которым теплился робкий тусклый свет. Поляков шагнул в дверь и оказался в коридоре, который вел вглубь дома. И откуда-то оттуда доносился веял ветерок, доносивший шум дождя и приглушенные крики людей.

С каждым шагом Поляков слышал крики все сильнее и отчетливее. И вот рядом возникла распахнутая дверь, за которой ревел ливень. Готовый стрелять, Поляков высунулся наружу и окаменел. Темный силуэт человека дернулся впереди, вскидывая оружие. Узнав дождевик, Поляков заорал:

— Свои! Это я! Не стреляй!

Один из оперов, член второй группы, громко выматерился и, опустив оружие, бросился к черному пятну в грязи. Поляков сделал шаг под ливень и похолодел от представшей перед ним картины.

В коричневой жиже лежал, раскинув руки, человек в семейных трусах и распахнутом купальном халате. Судя по кровавым рваным ранам на его груди, в человека разрядили как минимум обойму. Поляков сразу узнал Санчеса. Рядом валялись два утопающих в грязи пистолета.

Санчес взял слишком большую цену за свою жизнь. Один из оперов лежал на боку. Его перекошенный в предсмертной гримасе рот наполовину утопал в грязи. Еще один оперативник стонал и скулил, держась за ногу. Даже в темноте было видно, как из раны на его бедре фонтаном бьет кровь. Пуля перебила артерию. Перед ним, плюхнувшись коленями в грязь, сидел третий опер и, хватаясь то за собственную голову, то за плечо раненого, бормотал, едва не плача:

— Держись… Твою же мать…! Они скоро… Держись…!

Четвертый опер, который едва не подстрелил Полякова, снова рванул из кармана рацию и заорал:

— «Скорая» едет? Где е… ная «скорая»?!

Все позади. Когда Поляков осознал это, в его груди взорвался жар. Он вцепился в дверной косяк, чтобы не упасть. Желудок конвульсировал, готовый вывернуться наизнанку. Рвотный позыв согнул Полякова вдвое, но изо рта ничего не вышло — лишь слюна. В желудке было пусто.

— Б… дь, — сплевывая, прохрипел он. И, пошатываясь, вдоль стены побрел к фасадной стороне дома.

Как пьяный, Поляков остановился на углу. Глаза выхватывали дикие картины, которые Поляков не мог представить даже в самом жутком бреду. Коротов с разнесенной ружьем головой. Халилов, которого от мощного заряда дроби, выпущенного в упор, не спас тонкий кевлар — бронежилет просто разорвало. Здоровяк с отстрелянной рукой потерял сознание или помер от болевого шока. Он застыл, свернувшись в позе зародыша около в метре от красных ошметков собственной руки. Все было кончено.

— Б… дь… — выдохнул Поляков. Его голос дрожал, отказываясь подчиняться, как ноги паралитика. Что-то животное внутри продолжало биться в агонии, не веря, что опасность миновала. Полякова снова скрутило, и сжавшийся в комок желудок все-таки исторгнул из себя какие-то ошметки. Поляков сплюнул в грязь.

Грохнула калитка. Во двор ворвались черные тени с автоматами наизготовку. Закрепленные под стволами яркие фонарики слепили. Поляков, не разгибаясь, поднял руку с пистолетом вверх, давая понять, что свой. Хотя сейчас — после всего, что произошло вокруг — ему было наплевать, пристрелят его собственные коллеги или нет.

Его снова скрутило.

Бойцы бросились в дом, лучи света зашарили за окнами. Другие спецназовцы метнулись за дом. Один из автоматчиков склонился над Поляковым и тронул его за плечо, что-то говоря. Поляков вздрогнул и отшатнулся.

— Что?

— Я говорю, не ранен?

— Живой…

Спецназовец собрался оставить его, когда Поляков вспомнил, с чего все началось. Холодея от страшных предчувствий, Поляков схватил бойца за руку.

— На улице — что там? — стараясь перекричать дождь, захрипел он. — Были выстрелы…! Все началось со стрельбы на улице…! Кто стрелял?

Спецназовец покачал головой, показывая, что все плохо.

— Тебе лучше самому посмотреть.

«Катя. Нет. Только не это. Лучше бы пристрелили меня», — проносились лихорадочные мысли в голове Полякова. Он бросился — насколько позволяли непослушные, негнущиеся ноги — к калитке и выбежал за ворота.

Автомобиль с полным приводом стоял, как и раньше — пять минут назад, показавшихся Полякову нескончаемым безумным адом — через дорогу. Водительская дверца была распахнута. Парнишка, пришедший в Промышленный ОВД всего лишь полтора года назад младший опер по имени Артем, был мертв. Его ноги оставались в салоне, а тело вывалилось наружу, упираясь неестественно вывернутой головой в месиво из грязи. В руке Артем сжимал пистолет.