Читаем без скачивания Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

– Все хорошо! – неискренне заверил Митя.

– Говори.

Митя молчал.

– Говори!!! – заорал отец, и все сразу стало привычно и гораздо проще.

– Мы играли на улице…

– Что? Ваш конкурс – на улице?

– Нет, я же говорил – у нас сегодня свободный день. Мы поехали в Ригу и играли на улице…

– …!!! …!!! – Отец от души выматерился. – Мой сын, будущий великий музыкант, играет – на – улице!!!

– Елена Самуиловна тоже пела на улице, – робко начал объяснять Митя.

– Это кто?

– Элина преподавательница по вокалу…

Отец саркастически засмеялся:

– И где она после этого сидит? В болоте? В вашей музыкалке? Вот и ты, давай, давай, сына, играй на улицах, в переходах, глядишь, и тебя в музыкальную школу когда-нибудь возьмут – учить всяких дебилов! Ты что? Ты что себе позволяешь? Я зачем тебя отпустил туда? Чтобы ты позорил фамилию Бубенцовых? Бубенцовы себя не продают! Вот я себя продаю, скажи мне?

– Нет, батя…

– Нет! Нет! У меня есть гордость! И все это знают! И ко мне никто без поклона подойти не может! И я ни у кого заказов не выклянчиваю! Я свой талант не размениваю! Я поделками не промышляю! Я лучше зубы на полку буду сидеть, чем свой талант продавать! А ты, сосунок, кусок сухого дерьма, посмел меня опозорить! Мой сын – милостыню просит на улице! Смотрите!

– Батя, я ничего не просил…

– А вам что, денег не давали?

– Давали…

– Значит, просил! Клянчил! Ты – урод, не научил я тебя еще! Не выбил из тебя это нищенство! Знаю, откуда это, говорить не хочу сейчас. – Отец, тяжело дыша в трубку, отпил что-то, Митя слышал, как он громко глотнул.

– Бать, ты не волнуйся, слышишь…

– Сколько заработали? – спросил Филипп.

– Что? – Митя не ожидал такого вопроса.

– Сколько?! Заработали!!! – снова заорал Филипп. – Сколько ты денег насобирал на улице?!! Теперь слышишь?!!

– Да. Не знаю…

– Посчитай!!! Я жду!!!

– Батя… Деньги у Эли…

– А она где?!

– Она… не знаю…

– А ты – где?!! Почему деньги у нее?!!

– Я ушел.

– А! Плохо себя вела, что ли?

– Ну да. Мужик какой-то к ней привязался… Спрашивал… про пение… там…

– А-а-а… – захохотал Филипп. – Я понял! Ну ты, сына, попал! Ну тебя, лошка такого, подвязали! Все сейчас выпьешь, до донца! До дней последних донца! Гореть – и никаких гвоздей! Вот лозунг мой и солнца! Ха-ха-ха… Говорил я тебе! Я достаю из широких штанин… Ха-ха-ха… Читайте, завидуйте!!! Ха-ха-ха… Наелся, сынок? Дерьма наелся, как? Или не хватило еще? Как со штанами – все в порядке? Бати-то нет рядом, никто не посоветует! Напарила тебя девка, да? Деньги отобрала да смылась? Или тебя, сосунка – смыла? В толчок спустила! А и правильно! Туда тебе и дорога, если под бабу так подставился! На улицу она его повела играть! Моего сына! И деньги забрала! С мужиками какими-то пошла! Вот шушера, а! Вот шмара! Говорил я тебе, от этих богатых ублюдочных шлюх толка не будет! Попроще там девушки не было? А? Вообще тебе никто не нужен, я же тебе, кусок ты дерьма, говорил уже!!! Говорил?

– Говорил, батя. Ты только так не пережив…

– Заткни-и-ись! – заорал Филипп. – Да мы тут с матерью на пшене сидим, чтобы ты там гулял по Европам, ни в чем себе не отказывал. Я тебе все отдал, все!

– Да, батя…

– Да! Да! Да! – Филипп еще покричал и замолчал. – Поговорили, – буркнул он наконец. – Спасибо, сына. Порадовал отца.

– Бать, бать… Я… – Митя не знал, что сказать. Логический тупик, в который он попал, от разговора с отцом стал еще темнее и безвыходнее. Все – плохо, все – не так. Все – не то.

Отец посопел, повздыхал в трубку, потом сказал:

– Езжай в гостиницу и репетируй, репетируй. Чтобы завтра всем доказать, чтобы все увидели, кто к ним приехал. Ты меня понял?

– Да, батя.

– И деньги у нее забери. Ей зачем деньги? У них и так все есть, наворовали на чужом горе уж как пить дать.

Митя неопределенно промычал.

– Все, сына. Целую. Люблю тебя.

– Я тебя тоже люблю, батя.

Митя со вздохом убрал телефон. Нет, все как-то не так. Как будто он идет не по той улице. И ведь знает, что та где-то рядом, а найти ее не может. В чем тут дело? В Эле? Надо было сидеть дома, у себя в комнате, за стеной батя, шаг вправо, шаг влево – расстрел, сидеть и репетировать, репетировать, готовиться в консерваторию… Сначала Мерзляковка – училище при консерватории, потом консерватория, потом аспирантура, наверное, так отец говорил – нарабатывать репертуар, и чтобы степень профессора потом дали, чтобы самому преподавать в консерватории. И концерты, концерты, конкурсы, победы – все это его ждет, путь долгий, но Митя дойдет, у него хватит сил, с ним всегда рядом отец. А женщины и правда мешают, отец верно говорит. Зачем ему Эля – от нее только одни нервы и переживания, это отнимает его творческие силы…

Митя шел и шел, не понимая, куда он идет. Карты у него не было, но заблудиться тут невозможно, центр города небольшой, можно и спросить, где вокзал, хотя спрашивать, как будто он маленький потерявшийся мальчик, как-то неудобно…

Он свернул в следующий переулок. В конце его был открыт салон-мастерская, около него сидел мужчина и что-то делал руками. Нет, Мите это совсем неинтересно, никакие дешевые поделки ему не нужны. Митя прошел мимо, нарочно отвернувшись. Глаз его зацепился за что-то, он прошел и остановился. За что? Да ничего особенного. Руки мужчины были в глине, он быстро, ловко лепил что-то, молниеносно меняя линии, смахивая лишнее, подравнивая… Вот уже профиль, вот уже нос с легкой горбинкой, лохматые волосы… Это что такое?

Митя посмотрел в смеющиеся глаза скульптора.

– Это я? – спросил Митя, неуверенный, что тот его поймет.

– Да… – ответил ему скульптор и подмигнул. – Похожий?

– Похожий… – ответил ему в тон Митя.

Он не мог оторвать глаз даже не от своей головы, которую скульптор ловко вылепил, пока Митя задумчиво брел по переулку. Понятно же, это фокус, аттракцион, он балуется, делает такие штуки, поделки для туристов, вон двое немцев, рассматривавших какие-то блюдца, уже застыли с открытыми ртами, переговариваются, смотрят то на голову, то на Митю… Что за дешевый цирк… Нет, Митю это не волнует вовсе. Его волнует светлая прохладная масса глины, которая теплеет под руками, как живая, она поддается, она меняет форму по твоему желанию, она – твоя, она хочет, чтобы ты ее взял, размял, тут же изменил, вытащил из нее то, что там спрятано, что никому не видно, кроме тебя…

Митя не понял, как он очутился рядом со скульптором, присел, поставил рядом виолончель. Скульптор молча взглянул на Митю, на его руки, которые сами тянулись к глине. Нет, конечно, он не будет ничего делать. С чего бы это! Просто посидит, посмотрит, смотреть тут не на что, конечно…

– Можно? – спросил Митя. – Я попробую…

Скульптор словно и не удивился, улыбнулся ему, кивнул.

Это птица, это большая птица, которая хочет лететь, но не может больше. У нее не сломаны крылья, она видит, слышит, но она не может петь, не может лететь. Она летела-летела, врезалась на полном лету в дом, никогда здесь не было дома, и вдруг вырос, она же всегда здесь летала – свободно и легко, с поля пролетала на другое, над лесом. А теперь здесь вырос дом – красивый, с яркой, отражающей свет крышей. И она ударилась о стену дома, упала и больше никогда не полетит. Больше никогда не запоет. У нее еще открытые глаза, еще теплое тело. Но она больше не полетит.

– Зачем? – спросил скульптор Митю. – Почему так страшно?

Митя пожал плечами.

– Это здесь было. – Он показал на оставшийся кусок глины.

– Нет, – покачал головой скульптор. – Нет! Здесь была фигура маленького мальчика, у которого еще все впереди, ему пять лет, он умеет бегать, смеяться, не умеет еще драться, слышит красивые звуки, сам поет…

– Нет, – теперь уже Митя резко качнул головой. – Он не поет! Ему – не о чем петь!

– Плохо… Очень плохо… Ты сядь. Птица хорошая… Что ты делаешь? – ужаснулся скульптор, видя, как Митя изо всех сил сжал только что вылепленную фигуру. – Зачем?

– Птица плохая. Я – бездарен. Это все, – он показал рукой вокруг себя на фигурки, выставленные на стеллажах открытой мастерской, – никому не нужно.

Латыш внимательно смотрел на Митю.

– Я плохо понимаю по-русски, наверно, – сказал он. – И очень плохо говорю. Может быть, делаю плохие сувениры для людей, вот это все… Но послушай меня, это было очень хорошо, то, что ты сделал. Почему ты говоришь так? Почему ты… – Скульптор не мог найти слова, показал руками, как Митя уничтожил свою скульптуру. – Зачем?

Митя молча достал платок, быстро вытер руки, негромко проговорил: «Извините», – взял виолончель и ушел.

Эля, наблюдавшая издалека эту сцену, поспешила за ним. Проходя мимо лавочки скульптора, она, не удержавшись, купила двух милых котов, лежащих на боку, посветлее и потемнее, похожих, но не совсем одинаковых. Коты были такие толстые, что могли сойти за свинок. И если бы не лукавые глаза, можно было бы подумать, что они никогда не встают, так и переваливаются с боку на бок, уютно, привычно…