Читаем без скачивания Комдив. От Синявинских высот до Эльбы - Борис Владимиров

Как же тяжело было под Лонно! Хотя и предыдущие бои под Высоково и Закибье, надо сказать, мало чем отличались от этого. Противник и там и здесь дрался не на жизнь, а на смерть. Казалось, что все в конечном счете решат нервы — у кого они окажутся крепче. Надо было дать хоть немного отдохнуть бойцам, а потом организованно и надежно атаковать, но село Лонно надо было освобождать.

Несколько раз вызывал меня к телефону командир корпуса генерал A. C. Грязнов. Он плачущим голосом жаловался на неудачи всех соединений корпуса, упрекал меня в том, что дивизия сдала село и ему, как командиру, за такие дела не поздоровится, что его снимут с должности.

Я не хотел оправдываться, лишь успокаивал его, говоря, что на войне всякое бывает, что свою волю противнику надо диктовать силой, огнем и броней. Я пообещал, что через день-два Лонно будет нашим.

Генерал Грязнов был своеобразным человеком, большим оригиналом. Он никогда не повышал голоса на подчиненных, не грозил карами небесными, не оскорблял. Он совершенно не вмешивался в боевые дела командиров дивизий. Обычно он просил «постараться» овладеть тем или иным пунктом. Лично себя он не утруждал ни рекогносцировками, ни работой, не думал об опасности. Все это он предоставлял делать своим подчиненным в полном объеме. И все-таки, надо сказать, для нас он был много лучше тех начальников, которые любили не в меру вмешиваться в дела подчиненных, рисоваться, бравировать своей удалью. Он был прост. С ним было легко работать и воевать. Он не отрывал нас от дела, не тратил драгоценного времени на бесполезные рекогносцировки вдали от противника, на постановку боевых задач на местности. Может быть, просто он не умел этого делать как надо, но нам импонировало то, что он ничего не делал «для галочки». Генерал Грязнов доверял нам, и я старался оправдывать его доверие.

Но не все терпимо относились к нему. В состав корпуса кроме нашей 311-й дивизии входили еще две дивизии — 229-я и 265-я. 229-й командовал молодой полковник, грузин, фамилию которого, к сожалению, не помню. Он был хорошим командиром, но вспыльчивым и горячим по характеру. Когда ему делали замечание, он выходил из себя. Грязнов же иногда любил показать, что и он не лыком шит, и начинал поучать, что приводило командира 229-й дивизии в бешенство. Может быть, благодаря моему ровному, спокойному характеру Грязнов относился ко мне с доверием и даже любил отдыхать у нас от своих слишком нервных подчиненных.

Во время подготовки атаки на Лонно он приехал на мой НП поздно вечером в крестьянских санях. Видя, что он продрог, я предложил ему немного выпить для «согреву», как говорили бойцы. Я только хотел наполнить стакан водкой, как он взял у меня из рук флягу со словами:

— Нет, нет, я сам.

Он налил в стакан немного водки, покрыв лишь донышко.

— Я так люблю, понемногу, — сказал он. Выпив, тут же налил в стакан такую же маленькую дозу и выпил, как пьют горячий чай. Меня удивил такой способ пить водку, и, пока мы разговаривали, я с интересом наблюдал, как он все время прикладывался к стакану, пока не осушил всю флягу. Он не пьянел и только после того, как хорошо согрелся от двойного жара — водки и горячей железной печурки, — начал излагать причины, побудившие его приехать ко мне.

— Сегодня, — сказал Грязнов, — позвонил я в 265-ю дивизию т. У. и спросил его, почему он топчется на месте и не продвигается, и сказал, что приеду и погляжу, как он управляет боем. А нахал У. ответил: «Приедешь — повешу!» Вот я и собираюсь к нему, чтоб на месте расстрелять его.

— Да он не в своем уме! Нормальный человек так бы не ответил, — сказал я, пораженный наглостью У.

— Я хочу, чтобы ты сейчас поехал со мной и поучил бы этого дурака, как надо управлять боем дивизии.

После этих слов я понял, что слово «расстрелять» было сказано Грязновым для того, чтобы подчеркнуть свою значимость.

Полковник У. в прошлом, по-видимому, работал в штабах и совсем недавно был назначен командиром дивизии. Попав на эту не очень, прямо скажем, легкую должность, да еще в обстановке тяжелых боев, он, естественно, растерялся, а помочь ему было некому. Затея Грязнова ехать с ним в 265-ю дивизию мне не нравилась: у меня самого дела шли неважно и надо было готовиться к атаке на Лонно. Я так и сказал ему.

— Ничего, мы долго там не будем, скоро вернемся, — ответил мне Грязнов.

Делать было нечего: просьба начальника — приказ.

Вскоре мы подъехали к лесу, где размещался не то наблюдательный, не то командный пункт дивизии, а скорее всего, своеобразный цыганский табор. В лесу стояла лагерная палатка, а вокруг и внутри нее толкалось десятка два бойцов. У. сидел в полушубке на табуретке возле центрального столба палатки и вел бесконечные телефонные переговоры с командирами полков. В одном из углов палатки, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись тулупом, спали девушки, очевидно, телефонистки и санитарки. Неподалеку сидели связные от частей и офицеры связи, дымя вовсю махоркой. Рядом спали, заливаясь храпом, ординарцы, посыльные и еще бог весть кто. Все, по-видимому, чувствовали здесь себя как дома.

Приветствовал нас У. слабым кивком головы, не выразив никаких эмоций. Раздумал, наверное, казнить Грязнова, как обещал. Выглядел он бледным и осунувшимся, только глаза горели. Он непрерывно разговаривал по телефону с командирами полков примерно так:

— Иванов, Иванов, как у тебя дела? Хорошо. Когда будешь готов, доложи. Петров! Готов к атаке? Нет? Долго готовишься. Я еще позвоню. Сидоров! Людей накорми! Что ты тянешь с этим делом?

И так все время по замкнутому кругу — Иванов, Петров, Сидоров. Командиры полков жаловались ему же, что им некогда работать, так как приходится все время проводить у телефона. Сидя в лесу в палатке, как в норе, У. ничего вокруг себя не видел, а только помыкал командирами, которые должны были проводить большую и серьезную работу по подготовке своих полков и поддерживающих средств к наступлению. Я не мог без возмущения смотреть на то, что творилось.

Воспользовавшись внезапной паузой в переговорах, я попытался сказать У., что организацией боя надо заниматься на месте, в полках, а не у телефона. Он меня практически не слушал, продолжая разговаривать с командирами, не выпуская трубку из рук. В палатке стоял густой, кислый от сыромятных полушубков дух, и я предложил Грязнову выйти и подышать свежим зимним воздухом, тем более что не видел смысла в дальнейшем общении с У.

— Это не командир, а «гроб с музыкой». Его надо не учить, а немедленно снимать с должности, пока он не загубил дивизию, — сказал я Грязнову.

— Действительно, «гроб с музыкой», — рассмеялся командир корпуса. — Нам здесь делать нечего, поедем. В штабе решу, как с ним быть.