Читаем без скачивания Звезда Парижа - Роксана Михайловна Гедеон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эдуард настойчиво повторил:
— Да нет, мама, есть один такой ребенок, которого я с полным основанием считаю своим, которого я признал официально, не говоря вам об этом так же, как и его матери…
— Его матери? — переспросила графиня де Монтрей побледнев.
— Его мать — это женщина, которая очень нравилась мне когда-то и которая подарила мне очень много счастья. Раньше… ну, скажем, раньше она была достойна любых титулов, уж поверьте мне на слово. — Эдуард еще миг раздумывал, потом решительно добавил: — Это Адель Эрио, мама, она родила девочку, назвала ее Дезире и, как мне говорили, это чудесный ребенок с нашими, монтреевскими глазами…
Он осекся, ибо мать взглянула на него так, как еще никогда не смотрела. Вся кровь отхлынула от лица Антуанетты де Монтрей, у нее побелели даже губы, а кожа стала такая же, как и светлые, тронутые сединой, волосы. Она заметно пошатнулась, будто Эдуард своими словами сбил ее с ног, потом лицо ее пошло пятнами.
В крайнем замешательстве, потрясенная, она поднесла руку ко лбу:
— Как же… как же вы можете говорить такое, Эдуард. Ничего нелепее и быть не может. Этот ребенок… Ах, мой дорогой мальчик, я ведь вовсе не заслужила такого наказания!
— Наказания? — переспросил он, не веря своим ушам.
— Неужели я вырастила вас таким? Неужели ваш бедный отец будет вправе упрекнуть меня? О Господи!
Она резко высвободила пальцы из руки сына и вышла очень поспешно, не сказав больше ни слова, будто от обиды ей сдавило горло.
Глава шестая
Мадам де Гелль
Раны любви если не всегда убивают,
то никогда не заживают.
Дж. Байрон
1
Все двенадцать дней святок были заполнены в Париже балами, приемами и зваными вечерами в Опере. Для полного создания рождественской атмосферы не доставало только легкого-легкого снега, который покрывал бы крыши домов и тротуары — в Париже погода в эти дни держалась теплая и слякотная.
Адель, стоя перед зеркалом, наводила последний блеск на свой туалет. Наряд ее был сегодня ярок, почти ослепителен: бальное платье, открывающее плечи и руки, из снежно-белого атласа с кроваво-красной муаровой отделкой и такого же цвета шлейфом.
Совсем недавно Адель решилась, наконец, проколоть себе уши и теперь, открыв коробочку сандалового дерева, достала тяжелые рубиновые серьги, подаренные Тюфякиным. Никаких других драгоценностей она больше не надевала, полагая, что ее тончайшая талия, сливочно-золотистая кожа и природное великолепие делают любые драгоценности ненужными. Она склонилась к зеркалу, ловко вдевая серьги в уши, и прошептала собственному отражению: «Поздравляю! Сегодня тебе, моя милая, восемнадцать лет — пора, давно пора становиться взрослой».
Сегодня действительно был день ее рождения. Странно, что, хотя это событие было важно для нее, она даже как-то скрывала этот факт от весьма широкого круга своих знакомых: может быть, не хотела, чтобы люди, втайне ее не любившие или презиравшие, навязывались с поздравлениями. Но от Тюфякина она добрые пожелания охотно приняла, и сейчас, отправляясь на бал к Габриэлю Делессеру, богатейшему банкиру, депутату и вообще важному человеку, считала это неожиданное приглашение подарком: банкир, казалось, начинал допускать мысль, что Адель несколько умнее иных проституток и годна еще на что-то, кроме ее основного занятия. Адель была, впрочем, готова к любому приему, но отрицать то, что Делессер начинает ее ценить, было нельзя.
Жюдит, стоявшая позади своей хозяйки, странным тоном проговорила:
— Мадемуазель, мне надобно кое-что вам сказать.
— Нельзя ли потом, дорогая? Я почти опаздываю.
Она уже отправилась, шурша шлейфом, к двери, но горничная снова попыталась остановить ее:
— Только одно слово, мадемуазель. Я уже давно хочу вам сказать, вернее, поставить вас в известность…
— Какой официальный подход! О чем же речь?
— О том, что я беременна, черт побери, и, наверное, вам вскоре придется искать другую горничную.
— Другую горничную?!
Адель резко обернулась, глаза ее были расширены, ноздри трепетали от гнева:
— Ты что же, идиотка, не умела этого делать осторожно?!
Жюдит пожала плечами, но ничего не ответила. Для ее хозяйки не было секретом то, что эта юная уроженка Нормандии не тратила времени зря и использовала любую возможность, чтобы заработать деньги. Адель не удивилась бы, узнав, что служанка уже имеет ренту: еще бы, она бесчисленное количество раз заменяла свою госпожу там, где мадемуазель Эрио находила недостойным расточать свои ласки.
— Ты сошла с ума! — заявила Адель безапелляционно. — Другая горничная! Ты думаешь, я могу доверить свою жизнь, все эти детали и мелочи какой-то девчонке с улицы или из агентства? Я привыкла к тебе. Да и не всякая горничная мне подойдет. И речи быть не может о нового прислуге, будь в этом уверена. Выкручивайся как хочешь, но я нуждаюсь в твоих услугах… — Она грозно взглянул на служанку: — Что это ты, черт побери, вздумала? Забеременеть! Какая глупость!
Жюдит весьма дерзко возразила:
— Вы, мадемуазель, тоже однажды совершили такую глупость.
— Я была глупа, как мадемуазель Мари д'Альбон! А ты? Разве можно, живя в борделе, ни в чем не разбираться?
Помолчав, она спросила:
— Надеюсь, у тебя есть на примете один такой болван, которого можно было бы убедить в отцовстве?
— Я даже знаю отца ребенка! — возмущенно вскричала нормандка.
— Прелестно! Поздравляю тебя. И кто же он?
— Мартен. Я уверена, ребенок от него.
Адель пожала плечами:
— Вот уж невезение. С Мартена тебе будет нечего взять.
— Я хочу выйти за него замуж.
Пока Адель обдумывала это заявление, Жюдит рассудочно, как и подобает выросшей в деревне девушке, растолковала ей, какой выгодный это будет брак: поженившись, они еще больше привяжутся к своей хозяйке, будут служить ей вместе.
Адель выслушала ее без особого энтузиазма, потом холодно сказала:
— Ах, Жюдит, если хочешь моего совета, то я тебе его дам. Не выходи замуж. Это слишком большая обуза для женщины, знающей себе цену. А Мартен… О-ля-ля, я представляю, какая из вас будет парочка! Он бегает за каждой юбкой, а ты без ума от всех мужчин… Впрочем, это только тебе решать. Если хочешь, можешь выходить за него, только уж я не ожидала от тебя такой глупости. Но, — она предостерегающе подняла палец, — и речи быть не может об отлынивании от службы. Ребенок и беременность тут ни
