Читаем без скачивания Черный мотылек - Барбара Вайн

— Записали?

— Конечно, — сказал Джейсон. — Попробую разобраться. А как насчет «Белой паутины» и убийства в Хайбери?

— Это пока можете не трогать. Займитесь мотыльками. В конце недели я позвоню вам из Девона.

Убийством в Хайбери она займется сама. Сара долго смотрела на зеленую картонную папку, которую вручил ей Фабиан, почему-то не решаясь открыть. Может быть, она не зря колеблется. Мотыльки — мирные, безвредные существа, даже не кусаются, но убийство — это опасно. У любого читателя непременно возникают чудовищные предположения и подозрения. Разумеется, отец не имел никакого отношения к этому страшному делу и уж никак не по этой причине сменил имя, ведь убийство произошло спустя годы после того, как он поступил на работу в «Вестерн Морнинг Ньюс» и стал Джеральдом Кэндлессом. Тем не менее он создал роман, сюжет которого так напоминал подробности убийства в Хайбери, что критики сразу отметили совпадение и обсуждали его даже после того, как автор публично опроверг связь сюжета с реальным происшествием.

Он выждал более тридцати лет, прежде чем написать эту книгу. Почему? Не хотел ворошить прошлое, пока были живы причастные к убийству люди? Или эта история так мучила его, что он попытался освободиться, превратив жизнь в роман? Излить все на бумаге — и забыть? Но от чего он хотел избавиться? Не от вины — в этом Сара была уверена.

Значит, от страха? От боли? Когда человеку предстоит мучительная, трудная работа, он старается уверить себя, что надо подготовиться, сделать предварительные шаги, оправдать отсрочку. Сара поступила точно так же, как поступал Джеральд, если сам вид какой-то бумаги или документа тревожил его: он накрывал его чем-то другим, и Сара положила сверху папку с заметками Мелли Пирсон.

С глаз долой — из сердца вон, по крайней мере, на время. В качестве подготовки надо перечитать «Белую паутину».

История двух мальчиков, познакомившихся в школе в Норфолке, «на болотах». Отец Денниса был сельскохозяйственным рабочим, отец Марка — егерем в заповеднике, тогда (действие книги происходило после Второй мировой войны и в пятидесятые годы) подобных заповедников было немного. Мальчики полюбили друг друга, сами того не понимая, их любовь не находила выражения в словах или действиях. Деннис в пятнадцать лет уже осознал свою гомосексуальную ориентацию и оставался ей верен; Марк отрицал свои склонности.

Мир, в котором они росли, и законы государства практически не изменились с прошлого столетия. В приличном обществе о гомосексуализме не заговаривали. Реакционеры приравнивали его к уголовному преступлению, только что не к убийству, и даже либералы считали «извращением», болезнью, психическим отклонением, следствием слабости и развращенности субъекта.

В Лондоне гомосексуалист еще мог наладить личную жизнь, в деревне он либо превращался в аскета, либо пытался — без особого усердия и успеха — ухаживать за женщинами. Деннис, пока жил дома, следовал первому пути и, как только смог, уехал; Марк выбрал второй вариант. Для него это было не столько выбором, сколько суровой необходимостью.

Перечитывая страницу за страницей, Сара вспоминала содержание, и ей снова казалось, что отец, вопреки обыкновению, написал роман о чем-то совершенно чуждом его личному опыту. Она снова взялась за наброски Мелли Пирсон и перечитала заметку о Psyche casta, странном крылатом создании, почему-то избегающем половой жизни.

17

Трудно привыкнуть к мысли, что этому человеку ты попросту не нравишься.

Они пошли в ресторан поблизости от гостиницы Урсулы, и за обедом она поведала Сэму такие подробности о своем браке, какими никогда ни с кем не делилась. Он тоже рассказал ей о себе, а потом спросил, чего она хочет для себя теперь.

— Чего я хочу?

— Чего вы хотите от жизни. Чего ждете от будущего. Вот сейчас — что вам нужно?

— Избавиться от дома, — ответила она. — Вернуть себе прежнее имя, наладить отношения с дочерьми, забыть Джеральда. Это будет непросто.

— Наверное, не стоит и пытаться. Прошлое станет менее болезненным, когда устроится настоящее.

— Не знаю, не знаю. Я все время думаю о прошлом. Нужно отделаться от него. — Она растерянно поглядела на Сэма и вновь, уже не в первый раз за этот вечер, ощутила то сексуальное притяжение к нему, которое впервые охватило ее в дюнах Гонтона, и этому чувству, как всегда, сопутствовала тоска по упущенному времени, утраченным возможностям. — А теперь вы мне скажите — чего вы хотите?

— Я? Я хочу влюбиться, — бесхитростно ответил Сэм.

— Что?

— В прошлый раз это было замечательно. Честно говоря, это был первый раз. Мне хочется повторить. Что в этом странного?

— Обычно люди такого не говорят.

— Нет, они говорят, что хотят секса или «кого-то» найти. Но я хочу влюбиться. Я хочу отдаться во власть этого чувства, и пусть небеса все время меняют цвет и солнце светит как сумасшедшее. Я хочу нетерпеливо мерить шагами комнату, дожидаясь звонка. Я хочу, чтобы при звуке ее голоса у меня перехватывало дыхание, чтобы при виде нее у меня заплетался язык. Я хочу стать ею и чтобы она стала мной.

— Вы поразительный человек! — не удержавшись, Урсула рассмеялась вслух. — И вы уже пробовали?

— Как видите, не преуспел. Пойдемте, провожу вас в гостиницу.

Они распрощались в фойе, договорившись встретиться утром и позавтракать вместе. Сэм обещал прийти к девяти. Урсула поднялась в свою комнату, приняла ванну и, поскольку ночную рубашку она с собой не взяла, завернулась в махровый гостиничный халат. Завтра она расскажет Сэму про миссис Эади. Ему об этом можно рассказать, вот только разобраться бы самой, что рассказывать, какие последствия имела та встреча.

Что она значила для самой Урсулы?

Женщина была так вежлива. Так любезна. При виде незнакомой, хорошо одетой дамы с бледным встревоженным лицом она сразу же поздоровалась и спросила, чем ей помочь. Урсула, заикаясь, выговорила свое имя. Слова не шли с языка. В жизни она не падала в обморок, но теперь боялась, что с ней это может случиться.

— Вам, кажется, плохо. Зайдите в дом, присядьте.

Урсула покачала головой. Если ей предстоит объясняться с дочерью этой женщины — разумеется, тут замешана дочь, — она предпочитает сделать это по всем правилам, резко и гневно, а не пользоваться ее гостеприимством. Но и эти соображения отступили перед накатившей дурнотой. Урсула, спотыкаясь, прошла в дом, в маленькую гостиную, ничего не видя вокруг. В глазах потемнело, она почти ослепла. Она не ожидала от себя такой слабости, не знала, что настолько не готова встретиться с этим домом и его обитательницами. Во всяком случае, не предполагала полной капитуляции, не думала, что страх и потрясение загонят ее в чужое кресло, заставят низко опустить голову, сжав ее обеими руками, и оставаться в такой позе, пока не отступит обморочная дурнота.

Она почувствовала легкое прикосновение к плечу, подняла глаза и увидела протянутый ей стакан воды.

— Спасибо. Извините.

— Вы посидите спокойно, — посоветовала старуха. — Сейчас станет легче. Я миссис Эади.

Ей давно миновало семьдесят; поверх темного джемпера и юбки она носила фартук, закрывавший ее почти целиком, словно комбинезон без рукавов — такой носила Урсулина бабушка, не столько ради того, чтобы не испачкать одежду во время уборки или за едой, а как домашнюю повседневную одежду. Красная, лоснящаяся кожа лица имела нездоровый вид, руки тоже были красные, большие, со скрюченными пальцами. На безымянном пальце левой руки красовался золотой ободок кольца, и почти такое же кольцо — на правой руке. Белые волосы сияли словно лед.

Когда Урсула смотрела на нее снизу вверх — хозяйка стояла рядом, ожидая, пока освободится стакан, — старуха казалась высокой, почти шести футов ростом, крепкие, широко расставленные ноги слегка искривлены, прежде им приходилось, верно, носить более грузное тело, но теперь на больших, выпирающих костях почти не осталось плоти.

— Так-то лучше, — почти ласково произнесла миссис Эади. — Щеки уже порозовели.

Урсула вернула стакан и еще раз поблагодарила. Она понимала, что сама миссис Эади не спросит, зачем она пришла, а просто примет все как есть.

— Миссис Эади, — заговорила она. — Я Урсула Кэндлесс. Миссис Джеральд Кэндлесс. Джеральд Кэндлесс — мой муж.

Разумеется, она ожидала увидеть какие-то признаки растерянности на спокойном, неподвижном лице. Увидеть, как на миг скосятся глаза, подожмутся губы, слегка склонится седая голова. Но — ничего. Миссис Эади поставила стакан на полочку над столом, где стояли фотография в серебряной рамке, фотография в рамке из черепахового панциря и одинокая роза в зеленой с блестками вазе, и опустилась на стул напротив Урсулы.