Читаем без скачивания Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии - Василий Иванович Немирович-Данченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но оказалось, что ни беременных женщин, ни отчаянной головы с веревочной петлей, ни дуэлей с настоящими офицерами молодому артисту не надо.
XXV
Direttore второго журнала и тоже театральный агент был в другом роде.
Этот не прятался за стол, потому что, во – первых, сам был достаточно силен, а во – вторых, у него состояли на жаловании двое громил, вполне благонадежных, ибо и тот и другой уже побывали в каторге, на островах Тремити. Они у него на всякой случай сидели у дверей. Direttore был громадного роста. Он начал артистическое поприще лакеем в Триесте, продолжал его шулером в Ницце – ремесло, которому он был обязан чрезвычайно благородным выражением лица и аристократическими манерами. И в Триесте, и в Ницце у него вышли недоразумения с полицией, и потому он устроился в Милане и открыл агентство и журнал на «серьезных» началах. Он составлял труппы для Америки и Испании – самые хлебные, и потому, мало – помалу, богател, получил орден и на карточках ставил «cavaliere». Обращался с артистами столь высокомерно, что они перед ним дрожали, поощрял неопытных певиц, если они обладали красотою, а несклонных умел прижать к ногтю. С балеринами и совсем не стеснялся, вызывал их по телефону на ужины с необходимыми ему людьми. Этот очень спокойно выслушал Брешиани и даже не ответил ему на вопрос: «как вы могли дать место такой клевете», присел к столу, погрузился в какие – то вычисления и, окончив их, коротко и ясно проговорил:
– Двести семь франков и пятьдесят сантимов.
– Что такое? – отступил изумленный Брешиани.
– Внесите в кассу, представьте мне квитанцию, и Фаготти окажется негодяем, а вы – чище альпийского снега.
– Да, но я не хочу покупать правды деньгами.
Он уж забыл, что абонировался в другом агентстве.
– Это ваше дело. Тогда начинайте процесс со мною… Проиграете всё равно.
– Фу, какая это гадость.
Благородный экс – шулер улыбнулся одними глазами и поклонился: «ваше дело»… Потом он, впрочем, удостоил неопытного молодого человека некоторых объяснений.
– Видите ли, у нас заведено дело серьезное, на строгих коммерческих основаниях.
– Но ведь это безнравственно… Это шантаж.
Direttore пожал плечами.
– Глупые слова. Актер торгует слезами, чувствами, негодованием, великодушием, подлостью, ну, а мы честью, добрым именем, благополучием… Одно другого стоит. Я нахожу только, что мы берем дешевле вас. Нынче, в XIX веке, биржа – бог. Она на всё назначила цену. Таксировала даже человеческую душу. Угодно – платите, угодно – нет. Мы не насилуем никого…
Этторе задумался…
– Нет, разумеется! Я у вас прошу извинения, что побеспокоил вас напрасно…
– Вы не хотите?
– Нет. Опомнился. Я не понимаю, что со мною сделалось. Эти платные клеветы и расцененные по строчкам оправдания… О, Боже мой, как глупо и гнусно… Прощайте, синьор – диреттор.
Бывший лакей величественно кивнул ему головою, и, когда Брешиани был уже в дверях, он остановил его:
– Видите, в исключительных случаях, мы берем и дешевле.
– Ни дороже, ни дешевле…
– Знаете, что я вам скажу…
– Что?
– Хотя вы и сын великого отца, но вы никогда не сделаете карьеры.
– В вашем смысле – и слава Богу.
Когда он вышел отсюда, ему вдруг сделалось гадко на душе. В самом деле, он смотрел еще на театр, как на храм, в котором ему суждено быть первосвященником живого и единого Бога. Он чувствовал присутствие Его, и всякий раз, еще издали, но пыльная и неосвещенная сцена, молодого человека уже охватывала благоговением. Душа уносилась в необъятную высоту, откуда в окружающий мрак щедро и таинственно лились дивные лучи красоты, любви и правды… Он испытывал невыразимый восторг. Отсюда, из этого алтаря, он будет влиять на тысячи сердец и очищать их огнем негодования, слезами раскаяния. Из его уст прольются жгучие речи, от которых всколыхнется не одна совесть. Очнется и, пробужденная, взовьется обожествленная мысль человека, чтобы увидеть вечное небо с его беспредельностью и счастьем. О, какое призвание, какой великий подвиг. К нему надо готовиться с чистою душою и незлобивым сердцем. Тут не должно быть места вражде, зависти и мести. С этой трибуны он будет призывать рабов ломать оковы, ленивых идти на тяжкий, но благотворный труд. Нет на свете выше назначения.
Но в дверях этого храма – христопродавцы, воры, мошенники, спекулирующие частицами мощей, реликвиями, святынями. И вдруг ему вспомнилась одна картина, которая в далеком – далеком детстве поразила его воображение. Он с матерью был тогда в Лорето. Августейший собор его осел на седловине горы, откуда видны Апеннины в одну и Адриатика в другую сторону. Этот собор драгоценным киотом покрыл дом Богородицы – камень за камнем доставленный сюда из Палестины. Так ли это – другое дело. Но люди, под тусклым блеском золотых лампад, плачут и молятся. И сам он видел сотни таких, в величайшем умилении распростершихся на тысячелетних каменных плитах. Казалось, только тела их оставались в уничижении и неподвижности, а душа уносилась в бездну света, откуда, во веки веков, раздаются божественные глаголы…
Выйдя отсюда, он увидел: по громадной площади к порталу этой великолепной каменной громады ползут на коленях тысячи таких же богомольцев и богомолок, держа в руках зажженные свечи и стройным хором сливаясь в гармоническое славословие Пречистой. И вдруг, в