Читаем без скачивания Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев

— Считайте меня последним кретином, но теперь я понимаю даже меньше, чем в самом начале. Или вариативная хронофизика вообще за пределами моих возможностей, либо Антон нас крепко натягивает…

— Ты, главное, успокойся, — вмешался Новиков, с сочувствием глядя на изможденное лицо друга. — Выпей как следует и ложись спать. Никто нас не гонит. Завтра хоть до обеда отдохни… — И повернулся к Воронцову: — Проследи за ним, капитан, власть свою используй, вплоть до ареста при каюте с приставлением часового. — И снова обратился к Левашову: — Не терзай ты себя. Занимайся потихоньку корабельными делами, навигационную и сервисную электронику отлаживай, а физику — ну ее к …! Скажи попросту — какие шансы у нас есть и на что. Просто чтоб слегка планировать… И в каком смысле Антон нас может «натягивать»? Выход возможен, но он его блокирует, или подсовывает тебе неверные данные, или, наконец, компьютер перепрограммирован, а?

Послушавшись доброго совета, Левашов выпил предупредительно поданный Шульгиным фужер, в который вместо употребляемого остальными хереса Сашка щедро плеснул коньяку, и почти сразу не то чтобы повеселел, а расслабился, черты лица обмякли, повлажнели губы, приобрели нормальное выражение глаза.

— Да вот, понимаешь… Я действительно по ночам все сижу, считаю, хроноинтерги… тьфу, интегрирую… как влез, так и не могу остановиться. Все время то вот-вот получится, то такая… пардон, начинает вылезать! И вот если себя не обманывать, — Шульгин еще раз плеснул в фужер, и Олег одним глотком, не поморщившись, выпил. — Если не обманывать — лично у меня, наверное, не выйдет. На моей установке. Тупик сплошной. Словно вокруг нас действительно никакого реального времени не осталось…

— Но Сашка же в Лондон ходил! И Андрей с Ириной в Москву… — с недоумением сказал Берестин.

— Лучше и не вникать. Там совсем на другом уровне дела. Далеко за пределами и моего понимания, и моей техники. Якобы, по словам Антона, прямой пробой через иные измерения и бог знает сколько слоев параллельных реальностей. Такой пробой существует ограниченное время и требует, кроме жуткого количества энергии, обязательного возвращения объекта переброса, который как бы является неотъемлемой частью этого самого канала. Если он, то есть объект, останется там после свертывания канала, то превратится в некую гигантскую шаровую молнию, сгусток плазмы, лишенный стабилизирующего поля… Что, кстати, случилось со звездолетом наших потомков. Отчего я тогда и перепугался, ну, когда Андрей в Москву ушел. Приборы все как с ума посходили.

— Выходит, если что, мы с Ириной рванули бы, как атомные бомбы? Так я тебя тогда понял?

— Примерно так. Похожая штука могла произойти, когда я Ирину за Алексеем отправлял… — Левашов с виноватой улыбкой развел руками. — Однако шансы все-таки есть! — с неожиданным вызовом продолжил он. — Не зря я голову ломал. Выскочить отсюда можно. Там математически хоть и сложно, но на доступном вам уровне можно так изложить: имеются некоторые разрежения в едином хронополе, вроде как проталины во льду. И их пробить, пожалуй, удастся. Но куда вынесет? Я пробовал график построить. Тут Антон не сбрехал. Зависимость выходит нелинейная, но в двадцатом веке есть две-три точки, в девятнадцатом еще пять просматриваются, ну и так далее…

— Вот тебе другой ответ на наш вопрос, — ткнул пальцем в сторону Берестина все это время молчавший Воронцов. — Мы готовимся к жизни именно в двадцатом веке, потому что только в нем сможем нормально адаптироваться. В двадцатом и в последнем десятилетии девятнадцатого.

— Ищу под фонарем, потому что там светло, — вставил Шульгин.

— Вот-вот. Сможем адаптироваться психологически, а главное — социально. Имея нормально выглядящий пароход, воспринимая этот мир как свой, мы сможем жить в нем легально! Легенда, документы — это мелочи, главное, что и в пятом, и в двадцатом, и в сорок пятом годах мы, считай, свои… А уже в тысяча восемьсот… ну, хоть пятидесятом нам нормально жить вряд ли удастся. Вот тогда придется на самом деле превращаться в каких-то графов Монте-Кристо… Необитаемый остров, пароход как база, материальная и моральная, а выходы в свет… Чисто эпизодические, чтобы обстановку сменить.

— Да, очень доходчиво, — кивнул Берестин.

— Кончаем, мужики, этот треп никчемный, — неожиданно заявил Шульгин. — Ей-богу, надоело. Вот есть у нас дело — и занимаемся им. Корабль доведем, на ходу испытаем, тогда станем дальше думать. Лучше давайте, в натуре, расслабимся, преферансик затеем, сто лет не играли, а к завтрему мне каждый свои очередные предложения по снабжению доложит. Кому что еще нужно по профессии и для души. А то и вправду как бы не вышло: «Не было гвоздя, подкова пропала…» Дальше не продолжаю, сами должны знать классику. Я вон давеча в каталог залез — так мы столько всего упустили, просто и в голову не приходило, сколько еще нужных вещей на свете бывает…

…После первого выхода в открытый океан, когда Воронцов наконец смог раскрутить турбины на проектную мощность и добиться желанных сорока узлов, причем ни гула, ни вибрации в пассажирских помещениях и на мостике практически не ощущалось, он даже внешне изменился.

Построил себе парадный черный мундир с золотыми нашивками, какую-то необыкновенную фуражку «изумительных аэродинамических качеств» с огромным козырьком, которую никаким шквалом не сорвет, начал отпускать шкиперскую бороду. А если учесть, что в глазах его появился холодноватый блеск, то замечание Шульгина: «Да ты у нас совсем как Волк Ларсен» — оказалось довольно метким.

Но, к чести Воронцова, все эти перемены в его облике никак не отразились на взаимоотношениях с друзьями. Для реализации адмиральских замашек ему вполне хватало биороботов.

Новиков, последнее время испытывавший постоянно усиливающееся беспокойство в отношении психологического климата и состояния нервной системы обитателей Замка — все же каждый из них пережил целый год непрерывных стрессов, — с интересом наблюдал, как Воронцов устраивает общие построения экипажа, боевые, водяные и пожарные тревоги, а также заставляет роботов решать бесчисленное количество задач по курсу ППСС (правила предупреждения столкновения судов), и пытался угадать, развлекается ли таким образом Дмитрий или это у него тоже признаки нервной перегрузки.

На вскользь заданный вопрос Воронцов ответил с непроницаемой серьезностью:

— Любой член моего экипажа должен быть непоколебимо убежден, что если в восемь ноль-ноль не состоится подъем флага, то в восемь ноль одну наступит конец света. А я должен быть уверен, что каждый из них мыслит именно так.

— Так ведь это либо есть в программе, либо нет. И при чем тут твои тренировки?

— При том самом. Чтобы знать, насколько надежны программы. Не хочу в самый неподходящий момент обнаружить, что мой матрос не знает, как в шторм заводить пластырь, или не готов с восторгом сложить голову за Бога, царя и Отечество…

— Ну и как он, готов?

— А вот будет случай, тогда и узнаешь…

Андрей собрался было спросить, с кем и, главное, для чего собирается воевать Воронцов, но передумал. Решил понаблюдать еще. В тот же день он получил возможность выяснить, что не одного Дмитрия обуревают милитаристские замыслы.

Спускаясь по трапу с солнечной палубы к себе в каюту, Новиков увидел облокотившегося на планширь Берестина. Алексей скучающим взглядом следил за скользящей у самой поверхности воды тройкой крупных дельфинов. Постояли вместе, покурили, потом Берестин предложил зайти к нему. Как-то так выходило, что не меньше недели им не приходилось разговаривать наедине. Видимо, оба по-прежнему подсознательно ощущали некоторый дискомфорт. Хотя поставить окончательную точку в проблеме с Ириной стоило бы уже давно. Например — после московской ночи. Но Андрею как «победителю» затевать такой разговор казалось бестактным, Берестин же или ни о чем не догадывался, или не хотел унизить себя еще и попыткой «выяснить отношения».

Входя вслед за Алексеем в проем единственной в поперечном коридоре двери, Новиков ожидал увидеть более или менее роскошную каюту и даже испытывал определенный интерес — а что же именно придумал для себя профессиональный эстет?

Но оказался он в обширном зале, похожем на учебный класс.

Большие квадратные иллюминаторы выходили на кормовую часть верхней палубы, и сейчас в них засвечивало закатное солнце, бросая яркие блики на светло-каштановый узорчатый паркет. В центре зала стоял огромный стол, который Новиков вначале принял за бильярдный. А переборки между иллюминаторами сплошь занимали глухие дверцы шкафов, открытые полки с какими-то папками и книгами, встроенные телевизионные экраны. К столу примыкал пульт, напоминающий те, что бывают в радиостудиях. И только в дальнем углу разместились старомодный письменный стол и слоноподобные кожаные кресла.