Читаем без скачивания Преступления Сталина - Лев Троцкий

Комиссия знает из представленных мною документов, что Седов не мог быть даже в самой известной "троцкистской" кондитерской, ибо он вообще не был в Копенгагене. В "Красной книге" самого Седова эпизод с отелем "Бристоль" отмечен скорее как курьез, характеризующий крайнюю неряшливость работы ГПУ. Главное же внимание сосредоточено на доказательстве того", что Седов в ноябре 1932 года находился в Берлине: многочисленные документы и свидетельства не оставляют на этот счет места ни малейшему сомнению. Нас хотят таким образом заставить поверить, что призрак Седова нашел вход в призрачный вестибюль кондитерской, которую воображение агентов ГПУ превратило с запозданием в отель.

Гольцман совершил свое мнимое путешествие отдельно от Седова и, разумеется, по фальшивому паспорту, чтоб не оставить никаких следов. Приезд иностранцев регистрируется ныне во всех странах. Показания Гольцмана можно было бы проверить в течение немногих часов, если б знать, по какому паспорту он проехал из Берлина в Копенгаген. Можно ли себе представить такого рода суд, где прокурор не задал бы в подобном случае подсудимому вопроса об его паспорте? Гольцман, как известно, категорически отрицал свою связь с гестапо. Тем больше оснований было у прокурора спросить Гольцмана, кто именно доставил ему фальшивый паспорт? Однако Вышинский этих вопросов, конечно, не задал, чтобы не саботировать собственной работы. Гольцман должен был, по всем данным, переночевать в Копенгагене. Где именно: может быть, в кондитерской "Бристоль"? Вышинский не интересуется и этим вопросом. Функция Вышинского состоит в том, чтоб охранять подсудимых от проверки их показаний.

Конечно, ошибка насчет отеля "Бристоль" компрометирует обвинение. Ошибка насчет свидания с отсутствующим Седовым компрометирует процесс вдвое. Однако больше всего компрометирует процесс и самого Вышинского то обстоятельство, что он не задает подсудимому вопросов об его паспорте, об источнике, из которого паспорт получен, о месте ночлега, несмотря на то что все эти вопросы властно навязываются сами собою. Молчание Вышинского разоблачает его и в этом случае как участника судебного подлога.

РАДЕК

В своей обвинительной речи (28 января) прокурор говорил: "Радек -- один из виднейших и, надо отдать ему справедливость, талантливых и упорных "троцкистов"... Он неисправим... Он один из самых доверенных и близких к главному атаману этой банды -- к Троцкому -- людей". Все элементы в этой характеристике ложны, за исключением, разве, ссылки на талантливость Радека; но и здесь надо прибавить: как журналиста. Только! Говорить об "упорстве" Радека, об его "неисправимости" как оппозиционера и об его близости ко мне можно разве лишь в порядке неуместной шутки.

Радек характеризуется на самом деле импульсивностью, неустойчивостью, ненадежностью, склонностью впадать в панику при первой опасности и исключительной болтливостью в минуты благополучия. Эти качества делают его газетным Фигаро высокой квалификации, неоценимым информатором для иностранных журналистов и туристов, но совершенно непригодным для роли конспиратора. В кругу осведомленных людей просто немыслимо говорить о Радеке, как о вдохновителе террористических покушений и организаторе международного заговора!

Прокурор не случайно, однако, наделяет Радека чертами, которые прямо противоположны его действительному характеру: иначе невозможно было бы создать хоть подобие психологической базы для обвинения. В самом деле, если я выбрал Радека в качестве политического руководителя "чисто троцкистского" центра и если именно Радека я в первую голову посвятил в свои переговоры с Германией и Японией, то совершенно очевидно, что Радек должен был быть не только "упорным" и "неисправимым" "троцкистом", но и "одним из самых доверенных и близких" ко мне людей. Характеристика Радека в обвинительной речи есть необходимая составная часть всего судебного подлога.

Радек, по словам прокурора, -- "хранитель в... "троцкистском" центре портфеля по внешней политике". Вопросами внешней политики Радек действительно занимался близко, но исключительно как журналист. Правда, в первые годы после октябрьского переворота он состоял одно время в коллегии народного комиссариата по иностранным делам. Но советские дипломаты жаловались в Политбюро: все, что говорится при Радеке, становится на другой день известным всей Москве. Радек был скоро устранен из коллегии.

Одно время Радек был членом Центрального комитета и в этом звании имел право посещать заседания Политбюро. По инициативе Ленина секретные вопросы обсуждались неизменно в отсутствии Радека. Ленин ценил Радека как журналиста, но

в то же время не выносил его несдержанности, его несерьезного отношения к серьезным вопросам, его цинизма.

Нельзя не привести оценку, которую дал Радеку Ленин на VII съезде партии (1918 г.), во время споров о Брест-Литовском мире. По поводу слов Радека: Ленин "уступает пространство, чтобы выиграть время", Ленин заметил: "Я вернусь к товарищу Радеку, и здесь я хочу отметить, что ему удалось нечаянно сказать серьезную фразу"... И дальше опять: "На этот раз вышло так, что у тов. Радека получилась совершенно серьезная фраза". Это дважды повторенное замечание выражало самую суть отношения к Радеку не только самого Ленина, но и его ближайших сотрудников. Отмечу тут же, что шесть лет спустя, в январе 1924 г., на партийной конференции, собравшейся незадолго до смерти Ленина,Сталин сказал: "У большинства людей голова управляет языком; у Радека язык управляет головой". При всей своей грубости эти слова не лишены меткости. Во всяком случае они никого не удивили, и меньше всего -- самого Радека: он привык к таким оценкам. Кто поверит, что во главе грандиозного заговора я поставил человека, у которого язык управляет головой и который способен поэтому только "нечаянно" высказывать серьезные мысли?

Отношение Радека ко мне прошло через две стадии: в 1923 году он написал обо мне панегирическую статью, которая поразила меня своим приподнятым тоном ("Лев Троцкий -- организатор победы". -- Правда, 14 марта 1923 года). В дни московского суда (21 августа 1936 года) Радек написал обо мне наиболее клеветническую и циничную из всех своих статей. Период между этими статьями делится пополам капитуляцией Радека: 1929 год стал переломным моментом в его политике, как и в его отношении ко мне. Историю наших отношений до и после 1929 г. можно без труда проследить из года в год, по статьям и письмам. Восстановить основные факты -- значит и в этом вопросе ниспровергнуть обвинение.

* * *

С 1923 по 1926 год Радек колебался между левой оппозицией в России и правой коммунистической оппозицией в Германии (Брандлер174, Тальгеймер175 и др.). В момент открытого разрыва между Сталиным и Зиновьевым (начало 1926 г.) Радек тщетно пытался увлечь левую оппозицию на блок со Сталиным. Радек принадлежал затем в течение почти трех лет (срок для него исключительный!) к левой оппозиции. Но внутри оппозиции он неизменно метался то вправо, то влево.

Развивая в августе 1927 г. тему об угрозе термидора, Радек писал в своих программных тезисах: "Тенденция к термидорианскому перерождению партии и ее руководящих учреждений

выражается в следующих моментах: ...г) в линии на увеличение веса партаппарата в противоположность низовым партийным организациям, нашедшая свое классовое выражение в заявлении Сталина на пленуме (август 1927 г.): "Эти кадры могут выть сняты только гражданской войной" -- в заявлении, которое является... классической формулой бонапартистского переворота; д) во внешней политике, проектируемой Сокольниковым. Эти тенденции надо открыто назвать термидорианскими... и сказать-открыто, что они находят в ЦК полное выражение в правом его крыле (Рыков, Калинин176, Ворошилов, Сокольников) и отчасти в центре (Сталин). Надо открыто сказать, что термидорианские тенденции растут". Эта цитата важна в двух отношениях:

она показывает, во-первых, что Сталин уже в 1927 г. про

возгласил бюрократию ("кадры") несменяемой и всякую оппо

зицию против нее заранее приравнивал к гражданской войне

(Радек вместе со всей оппозицией квалифицировал это заяв

ление как манифест бонапартизма);

она недвусмысленно характеризует Сокольникова не как

единомышленника, а как представителя правого, термидориан

ского крыла. Между тем в последнем процессе Сокольников

фигурирует как член "троцкистского" центра.

В конце 1927 г. Радек вместе с сотнями других оппозиционеров исключается из партии и высылается в Сибирь. Зиновьев, Каменев, а затем Пятаков делают покаянные заявления. Уже весною 1928 г. Радек начинает колебаться, но еще около года пытается держаться на ногах. Так, 10 мая Радек пишет Преображенскому177 из Тобольска: "Я отклоняю зиновьевщину и пятаковщину, как достоевщину. Они, вопреки убеждению, каются. Нельзя помочь рабочему классу враньем. Оставшиеся должны говорить правду".