Читаем без скачивания Попаданец Павлик Морозов (СИ) - Круковер Владимир Исаевич

С трусов мысли мои переключились на поездку и подумалось, что надо прикупить теплой одежды — холодно там на Белом море, на Онеге. И тот час память подкинула исторический факт: одним из заключённых-каналоармейцев был Дмитрий Сергеевич Лихачёв — в будущем известный культуролог, филолог, искусствовед, академик РАН СССР, лауреат Сталинской премии. В 1928 году молодой студент Петроградского университета был осуждён за контрреволюционную деятельность (участие в незаконном студенческом кружке) и отправлен в Соловецкий лагерь, откуда в 1931 году его перевели в Белбалтлаг на строительство Беломорканала. В 1932 году за ударный труд Дмитрий Сергеевич был досрочно освобождён, после чего смог вернуться в Ленинград.

Глава 36

В общем, все было именно так, как положено, как желалось тем, кто кормил нас ночью в поезде бутербродами, и тем, кто, куда как повыше, и придумал весь этот художественный театр. И только одно обстоятельство выпирало из ритуала: на каждой из пристаней зеки, скандируя, требовали, чтобы на палубе появился Зощенко. Именно он, только он и никто другой из писателей, хотя тут, на судне, было навалом тех, кто руководил журналами и умами, кто был прославлен своим умением угадывать вкусы правительства в романах и директивных статьях. Но их имена были малоизвестны зекам, и те ревели со всех пристаней:

— Зощенко, выползай!

Но Зощенко не появлялся: он, правда, был юмористом, однако по нраву не слишком приветливым и лежал в каюте одетый в черный костюм, при галстуке, с четким пробором в волосах, как если бы собирался на встречу с любимой дамой.

Евгений Габрилович

Менжинский, как обычно в последнее время, занимался делами, полеживая на диване в домашнем кабинете. Докладывал новый начальник отдела Крылов, преуспевший в карьере после дела, связанного с убийством пионера Павлика Морозова с братом.

— Завтра должны вернуться, — говорил Николай, попивая крепкий чай, который всегда был натуральный и вкусный в доме начальника, — но информация у меня по каждому дню имеется, все под контролем. Начинающий писатель докладывает, наш человек из рабочей семьи. Родился в семье шахтёра на Донбассе, был беспризорником, затем и сам работал в шахтах Донбасса. Стал членом литературной группы «Буксир», дебютировал в горьковском альманахе. Только что в «Советской литературе» издал автобиографический роман «Я люблю».

— Ну давайте тогда записи, я потом просмотрю. А что пионер-герой, не зря ли мы его посылали?

— Нет, не зря. Он можно сказать спас поэтессу Веру Инбер[96]. Она от журнала «Огонек» была корреспондентом в группе. И по своей девичьей восторженности отделилась от группы, не туда пошла. Вот её и прихватили воры, те что не в активе. Активисты-то у нас на первом плане, они писателям про стройку рассказывали, а отказники там, в глубине. Вот она и сунулась на свою беду.

Верочка, помню. Саша Колчак[97], мы с ним в 6-й Санкт-Петербургской гимназии учились, был влюблен в её стихи. Говорил, что наверное её губы пахли, малиной, грехом и Парижем. Ранняя поэзия у нее удивительно музыкальна. Ты наверное не знаешь, что ее стихи декламирует А. Вертинский, романсы на ее слова поет блистательная Иза Кремер. А «Девушку из Нагасаки» включают в свой репертуар многие актёры и певцы, хотя мало кто помнит, кто настоящий автор стихотворения. Что, слышал этот романс? Ну хорошо. Её первый сборник «Печальное вино», высоко оценил сам Блок, Эренбург тоже хвалил. Ну что смотришь, настоящий чекист должен знать мировую культуру, а стихи — это тоже культура, часть её. Ну давай, не тяни — что там случилось, жива ли?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Живехонька. Павлик Морозов за ней и проследил, как почувствовал, что не туда пошла. Так что ваша поэтесса жива, а вот зэки не совсем.

— В смысле. Все четверо там и остались. Револьвер дал осечку, так наша пионер-герой последнего ножом добил, он оказывается с тех пор, как его дед чуть не убил, нож теперь носит на левой ноге рукоятью вниз, только пряжку отстегнуть и он сам в руку ложится.

— Осложнений с администрацией Беломорканала не было.

— Так отрицаловки же, не активисты. Их жизнь там ничего не стоит, стройка небось большевистская. Для тех, кто трудом докажет, что перековался.

— Ну ладно, спасибо Николай, иди. Я потом донесения твоего агента прочту.

После ухода сотрудника Менжинский задумчиво продекламировал вслух:

Даже для самого красного слова Не пытаюсь притворяться я. Наша память — это суровая Неподкупная организация. Ведет учет без пера и чернила Всему, что случилось когда-либо. Помнит она только то, что было, А не то, что желали бы. Например, я хотела бы помнить о том, Как я в Октябре защищала ревком С револьвером в простреленной кожанке. А я, о диван опершись локотком, Писала стихи на Остоженке. Я писала лирически-нежным пером. Я дышала спокойно и ровненько, Л вокруг, отбиваясь от юнкеров, Исходили боями Хамовники…

— Эх Вера — Верочка. Наверное и вправду твои губы пахнут, малиной, грехом и Парижем. Дуся, неси обедать!

Вечером он все же открыл донесения завербованного агента — начинающего писателя о поездке Александр Авдеенко[98].

1. Вечером колонна автобусов увозит нас на Ленинградский вокзал. К перрону подан специальный состав из мягких вагонов, сверкающих лаком, краской и зеркальными окнами. Рассаживаемся, где кто хочет.

С той минуты, как мы стали гостями чекистов, для нас начался полный коммунизм. Едим и пьем по потребностям, ни за что не платим. Копченые колбасы. Сыры. Икра. Фрукты. Шоколад. Вина. Коньяк. И это в голодный год! Разносят кушанья сами чекисты, в форме.

2. В середине дня к причалу Медвежьей Горы подошел пароход «Анохин», тот самый, на котором недавно товарищи Сталин, Ворошилов и Киров предприняли путешествие по каналу. Теперь пассажирами стали мы, писатели. Длинный басовитый гудок. Отданы швартовы. Медвежьегорские лагерники машут руками, платками, кепками.

Путешествие по водному пути начинается. Идем по Повенецкому заливу навстречу холодному ветру и свинцовым тучам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

3..и плыли мы — совесть и гордость русской земли — по вновь открытому Белбалтканалу от одного лагпункта к другому, и всюду на пристанях нас встречали оркестры из зеков и самые зеки в новеньких робах, вымытые и побритые, счастливые, застенчивые, лучезарные, и невозможно было поверить, что это и есть (и в немалом) именно пятьдесят восьмая статья .

4. Евгений Габрилович[99] обратил наше внимание на мобильный оркестр, который состоит из тридцатипятников — осужденных по 5‑й статье уркаганов. Где трудно, где угрожает прорыв, туда сразу бросают оркестр. Играет. Воодушевляет. А когда надо, оркестранты берутся за кирку и лопату.