Читаем без скачивания Марш на рассвете - Александр Семенович Буртынский

Он ухватился за эту фразу, как за соломинку, и словно и впрямь ощутил под ногами почву.

— А дальше что? — хмыкнул старшина. — Толчемся тут, кошмар какой-то…

— Что делать, решит командир. Выполняйте свои обязанности. Почему люди болтаются? Всех собрать! А вы, сержант, выставьте боевое охранение.

Он встал, еще не зная, что будет делать в следующую минуту: искать Валерия, что-то решать самому? До отказа затянул ремень, дернув за конец, — снова заныло в затылке, но он точно отключился от боли. И только сейчас понял, что не имеет права приказывать Кандиди: тот теперь командир взвода, такой же, как и он, Елкин.

— Сделано уже, — ответил старший сержант и сплюнул меж колен. — Неважная обстановочка, не нравится мне она.

Хотя ничего нового он не сказал, голос, звучавший, как сквозь вату, подействовал на Елкина успокаивающе.

— С Громовым Лида, санбат оттянулся куда-то к кирке, не наш — польский. Вы бы меня захватили с собой… Скорей отыщем.

В дверь просунулась запорошенная снегом голова Харчука.

— Товарищ лейтенант, там якийсь санитар вас пытае.

В мокрой метельной мгле Елкин не сразу разглядел прислонившуюся к стенке окопа фигуру в белом халате поверх шинели и высокой конфедератке.

— Дружок твой, лейтенант, видеть тебя хочет. В санбате у нас. Не отпускает его профессор, вот он и забунтовал.

— Какой профессор? — спросил Елкин, уже начиная понимать. — Откуда ты взялся?

— Золотой, — усмехнулся Вадим. — Мой старикан, пан Йозеф, бывший пленный, нынче главный хирург. Добром за добро. Десять автобусов с монашками — дар польских граждан русским братьям. И я в придачу.

— Ага, — Елкин толкнул дверь, позвал Кандиди. — Хорошо, что пришел, проводишь. Вы где разместились?

— В кирке, недалеко…

— Двинулись.

…Шли, пригибаясь, по обвалившемуся местами ходу сообщения. Нырнули в проулок.

У развалин, под мерцавшим фонарем, стояла, накренясь в кювет, длинная немецкая фура с беспомощно вскинутыми к небу оглоблями. Сбоку над бельевой корзиной возилась старуха в бархатном салопе. Они миновали ее, пересекая открытое место в кучах битого кирпича. Елкин оглянулся — женщина, не разгибаясь, повернула лицо в сторону развалин, тоскливо и пусто блеснул ее взгляд.

«Вот она, война, вернулась к себе домой, — подумал Елкин с какой-то горькой отрешенностью. — Никого не обошла».

Высотка у моста снова ожила, учуяв передвижение. Они ускорили шаг, хоронясь под стенами разбитых домов, перебегая узкие улочки, площадки.

У самой кирки всех четверых уложила в снежную кашу провывшая над головой мина. Четвертым оказался запыхавшийся Харчук.

— А ты чего здесь? — спросил Елкин, выплевывая снег.

— Або ж я знаю. Зминывся з поста, старшина каже: охранять будэ́ш командира, — и умоляюще прошептал: — То и добре, буду!

«Тоже охранничек…»

Елкин вгляделся в Харчука — лицо его было непривычно твердым, губы сжаты.

— Вы не думайте, — шепнул Харчук, — теперь мени всэ едно, и страху нэма…

— Отчаялся из-за Пруськи, — хмыкнул Кандиди.

— Ни… то мое дило…

За каменной оградой кирки в темени закоулка чернели автобусы с красными крестами. У кованых стрельчатых дверей поборматывал капитанский виллис.

«Значит, Валерку доставили как надо».

Подальше, укрывшись вдоль дороги, за каменной оградой, стояли крытые брезентом грузовики, очевидно армейские тылы. Из передней кабины высунулась голова в шапке:

— Товарищ лейтенант, чего там стряслось? Долго тут канителиться?

— Боеприпасы везем! Может, назад колеса?

— А ты стой, стой, пока команды нэ було! — вдруг закричал Харчук. — Паникуют тута!

В кирке царил полумрак, чуть колеблемый двумя лампадами. В углу на брезентовых лежаках стонали раненые — первая жатва польского полевого лазарета. Сновали сестры в каких-то диковинных панамах с крестами на марлевых лбах. Слышались их тихонькие голоса: «Тераз, пане, тераз, потерпи троху».

Валерия отыскали в углу под органом. Он сидел на скамье — рука на перевязи, — блестя запавшими глазами, и что-то нервно говорил Бляхину, примостившемуся рядышком с флягой в руке, которую он держал, будто напоказ. У ног, на рюкзачке, горбилась Лида.

— А, это вы! — обрадовался Валерий и торопливо зашарил под скаткой, доставая планшет.

— Как у тебя, — спросил Елкин, — серьезно?

— Кажется, отвоевался… Ничего, выкарабкиваться будем вместе. — Лицо его от неловкого движения рукой мучительно дернулось.

— То есть как — выкарабкиваться? — спросил Кандиди. — Отступать?

Валерий, не ответив, приказал Бляхину посветить фонариком. Палец коряво стал шарить по развернутой десятиверстке. И в не сходившей с лица гримасе, в этом нерешительном пальце было что-то такое, отчего Елкину стало не по себе. Взгляды их встретились, и Елкин понял: «Сомневается Валерий, боится ставить роту под удар, без командира, сам ведь отвоевался. Что впереди — не известно. Значит, временный отход?» И к мгновенному облегчению, точно сняли тяжесть с плеч, вдруг подметалось странное чувство неловкости. Кажется, Валерий испытывал то же самое.

— У нас предписание — явиться в штабарм за дальнейшим распоряжением, — торопливо и что-то уж слишком громко заговорил Валерий. — Я тут справлялся у шоферов: город взят с ходу, дивизии ушли в прорыв, дорога перерезана: что, как, почему — не известно. Штабарм где-то позади. Бляхин кивал в такт словам, словно добрый наставник. — Не мельтеши фонарем, — разозлился Валерий. — Надо незаметно сняться с позиций и отступить, до подхода штабарма. А то нас всех тут перешлепают.

— Вот именно, — кивнул Бляхин.

— Эдак лучше прямо на восток, — буркнул Кандиди, — до Москвы. Тогда уж все целы будем наверняка. Не совсем ловко выходит. Наше место в порядках дивизии, а мы, значит, — назад, в штабарм. Здрасте, тетя, Новый год.

— А что поделаешь? — вставил Бляхин. — Тут не тиатр, обстановочка диктует. Как говорится: смелость май, да разум не теряй. Не за себя — за людей в ответе.

Рука Кандиди, сжимавшая ложе автомата, побелела в костяшках.

— Обстановочка, значит? Оно и видно… Только диктует она совсем другое. Штабарм может пройти севернее, разминемся и будем блуждать, как дурачки. А если сюда сунется и напорется на немцев, опять же на нашей совести. — Он вдруг резко повернулся к качавшему головой Бляхину, тихо, раздельно сказал: — Отойдите вон в сторонку, не мешайтесь тут. Слышал, что сказано? Ар-ртист!

Еще с минуту, оставшись втроем, молчали, Кандиди тяжело перевел дыхание.

— Жалельщик нашелся. Человеколюб! — бросил он вслед Бляхину. — Я ему такой театр покажу, голову потеряет, а она ему, видать, всего дороже…

Валерий, немо взиравший на Елкина и Кандиди, словно очнулся. Даже сквозь пороховую серость стало видно, как побледнело его лицо.

— Вы… вы что обо мне подумали? Вы что…

— Я пойду, — донесся голос Лиды. — Мне еще медикаменты нужно рассортировать.

Елкин кивнул Харчуку.

— Проводи санинструктора до блиндажа.

— Ваши соображения? — уже спокойно сказал Валерий, и лицо его, тронутое усмешкой, было теперь спокойно и вместе с тем страшновато. Не поднимаясь, он торопливо натянул на здоровое плечо