Читаем без скачивания Когда сливаются реки - Петрусь Бровка

Он действовал лопатой ритмично, словно небольшой экскаватор, и ему все казалось, что кран, поднявший на краю котлована свою стрелу, подгонял его: «Ну, не копайся там, не волынь! Видишь, мне тоже пора браться за дело...»

Котлован все заметнее приобретал определенные очертания. Озерцо, из которого вода прежде поступала на мельницу, все более обсыхало. Отгороженное перемычкой от Долгого, оно уже не имело притока воды, и дно оголилось далеко от берегов. Пахло илом, прелыми водорослями и рыбой. Кружились чайки, оглашая грустным криком окрестности, словно прощались с родным домом.

Молодежь шумно обсуждала происшествие, героями которого были Йонас и Кузьма Шавойка. Зосите почти всю ночь не смыкала глаз — просидела возле Йонаса. Но утром на работу пришла. Йонас просил ее: «Не показывай виду». Но больше всех волновался Микола Хатенчик, секретарь объединенной комсомольской группы строительства. Едва объединились — и на тебе, поножовщина! Хатенчик видел, что этот случай не прошел бесследно, — люди держались настороженно. Находились, впрочем, и такие, что пытались все превратить в шутку.

Павлюк Ярошка, появившись в котловане, позубоскалил:

— Ну и острые у нас пошли хлопцы! Без ножа — ни шагу...

Парни посмеялись, а Микола Хатенчик обиделся:

— Над чем шутишь? Тут не смеяться, а плакать надо!..

— Правда, Микола, мне тоже словно душу поранили, — поддержала его Марта, поглядывая на Петера.

— Что теперь люди скажут? — беспокоились некоторые.

Зосите старалась не отставать от других в работе, но думы об Йонасе не давали ей покоя. «Наверное, больно ему сейчас», — думала она.

Сам Йонас чувствовал себя скверно. Ни на минуту не уснул он в эту ночь. «Не буду, никогда в рот не буду брать капли водки», — клялся он, с ненавистью посматривая на ширму, из-за которой раздавался сочный храп Езупа Юрканса... Нет, это не шутка — так обесславить себя! Народ доверил ему такое важное дело, как поездка в Вильнюс, а он взял да и влез по уши в такую грязную историю, что и голову поднять стыдно. И каким сухим и официальным сразу стал Алесь, словно его подменили. «А что, Алесь должен радоваться, если ему подложили такую свинью?» — мучился он. Вот и Анежка, которая пришла утром проведать его с Восилене, тоже смотрела отчужденно и неприветливо. «Только одна Зосите, — утешал себя Йонас, — только она хотя, может быть, и осуждает, но не показывает мне этого. Нету такой другой, как Зосите!» Он вспомнил, как держала она его за руку и, забываясь, повторяла снова и снова: «Больно тебе?» И прежде чем уйти на работу, напоила его чаем, попросила успокоиться и заснуть. Но заснуть он все-таки не мог, тем более что к нему начал приставать Езуп Юрканс.

— Не говори никому, Йонас, что ты у меня пил... Тебе все равно один ответ, мне плохо будет. Не говори, Йонас, у меня дети! — почти молил Езуп.

Йонас вырывал свои руки из цепких пальцев Езупа.

— Отстань!..

«Хорошо бы пойти на работу, — думал Йонас. — Может, люди и забыли бы все скорее». Но рана продолжала тревожить его. Наконец в бараке стало тихо, ушел и Езуп Юрканс. Йонас уже задремал, когда кто-то окликнул его. Он открыл глаза — перед ним с помятым лицом и опухшими покрасневшими глазами стоял Кузьма Шавойка.

— Прости меня, Йонас, — попросил Кузьма глуховатым голосом. — Виноват я перед тобой.

Йонасу, который еще вчера ненавидел Кузьму, стало жалко его.

— Ну и натворили мы с тобой... — с болью сказал он.

— Ты говоришь так, — брал на себя вину Кузьма, — словно мне впервой пить. Я и без тебя пил... Но зачем было хвататься за нож?

— Рана, положим, пустяковая...

— Я, брат, и тебя поранил и себя, — вздохнул Кузьма.

— Ну и гад же этот Езуп! — как бы про себя сказал Йонас.

А Езуп, ехавший за камнем, хитровато усмехался. Он время от времени трогал свой карман и с удовольствием ощущал, как шуршат деньги, вырученные им вчера. «А что скажет Казюк Клышевский, когда узнает? Лучшего не смог и придумать, чтобы поссорить соседей... Вот тебе и взрывчатка! Правда, немного боязно, как бы не повернули все это против меня. Впрочем, что они сделают? Я человек темный, могу ошибиться...» Успокоив себя и представив, как будет доволен Клышевский, Езуп даже запел себе под нос:

Пусто в голове —Значит, пуст мешок,Полетел с коня —Значит, не ездок!..

«А что сказать Клышевскому, когда тот спросит о взрывчатке? А, как-нибудь!» — махнул Юрканс кнутом и снова забубнил песню.

Алесь ехал на стройку. Его удивило поведение Езупа Юрканса. Вчерашняя стычка Кузьмы с Йонасом так взволновала Алеся, что сегодняшняя веселость Езупа казалась ему непонятной. Весь вечер проговорили об этом происшествии они с Якубом Гаманьком и Миколой Хатенчиком. Захар Рудак посоветовал разобраться в этом деле как следует.

— Надо присмотреться, не поработал ли здесь враг, — предостерег он.

— Сегодня же соберем партгруппу, — решил Гаманек. — И комсомольцам следует обсудить все это.

Алесь тоже не мог относиться к этому безразлично. «Надо поговорить по душам с Йонасом и с другими, — решил он. — Поеду-ка я к тетке Восилене. Она всегда все знает!»

Восилене и Анежку он застал на кухне. Они были так заняты своими делами, что не заметили, как вошел Алесь. Только когда он поздоровался, Восилене обернулась и замахала руками:

— Не входи... не входи! Без халата нельзя! — И сама выбежала навстречу ему.

Анежка стояла у стола и крошила капусту. Увидев Алеся, она смутилась так, что выронила нож. «Хорошо, что он не заметил этого», — обрадовалась она. А когда Восилене позвала ее, девушка уже взяла себя в руки.

— Йонас — хлопец честный! — говорила Восилене. — Ты и не думай обвинять Йонаса. Кто с ножом кинулся? Кузьма! Вот с него и надо спрашивать… А больше всего с Езупа Юрканса. От него все лихо... Если бы ты знал, как однажды нализался он тут с мельником и приставал ко мне. Едва вырвалась! Чего он крутится здесь?

— Его Каспар Круминь прислал.

— На тебе, боже, что нам не гоже! — расходилась Восилене. — Каспар рад от него избавиться, так тебе подкинул.

Алесь соглашался с этим.

— Ай-яй! У меня молоко бежит! — закричала Восилене и убежала на кухню.

Алесь остался наедине с Анежкой.

— Ну как тут живется? — спросил он.

— Привыкаю, — усмехнулась Анежка.

— Мне бы хотелось с тобой сегодня еще встретиться, — шепнул он, чтобы не услышала Восилене.

Девушка ничего не ответила, только опустила глаза.

Алесь принял это за согласие. Он уже хотел предложить встретиться там же, где и вчера, но вспомнил, что вряд ли найдется время.

— Ох, я и позабыл, ведь сегодня собрание! — Он взял ее за руку. — Может, завтра, Анежка?

— Ты чего там застряла? — окликнула Анежку Восилене, и девушка, ничего не успев ответить, только кивнула головой. Этого было вполне достаточно, и Алесь, попрощавшись, пошел в барак, к Йонасу.

Йонас был один. Только что от него ушел Кузьма Шавойка, который клялся, что возьмет всю вину на себя. Это так подействовало на Йонаса, что он тоже счел себя виноватым.

— Прости, Алесь! — сказал он, увидев в дверях товарища. — Я все натворил, я и ответ буду держать…

Алесь присел возле кровати.

— Что ж, отвечать придется, и крепко, — подтвердил Алесь. — В самом начале строительства ты подорвал авторитет всей комсомольской организации, совершил проступок, за который тебя поблагодарит всякая нечисть...

— Верно, хотя я и не хотел этого.

— Хотел, не хотел... Может потому, что не хотел, я буду голосовать за строгий выговор, а иначе я не задумался бы внести предложение об исключении.

— Меня, Алесь?!

— Конечно, не Пранаса Паречкуса... Ты лучше расскажи подробнее, как это случилось?

Уже солнце перевалило за полдень, когда окончился их разговор. «Хорош самодеятельный певец!» — подумал Алесь о Езупе Юркансе. С Йонасом он попрощался по-дружески, но утешать его не стал.

Как только зажглись огни в сельском Доме культуры, комсомольцы и молодежь начали сходиться на собрание. Всем была хорошо известна повестка дня, и прения, как водится, уже разгорались задолго до открытия. Одни винили Кузьму Шавойку, другие — Йонаса, никто — Езупа Юрканса.

В первом ряду нервничал Йонас Нерута. Ему было нелегко, и хотя с виду в нем ничего не переменилось, сердце жгло болью. «Лучше бы провалиться сквозь землю, чем сидеть таким дураком перед людьми!» — злился он. Кузьма Шавойка поступил осмотрительнее, — его за мелкие проступки прорабатывали не впервой, он имел опыт, — и устроился в самом углу. Правда, на душе у него тоже скребли кошки, и больше всего он боялся, что уже ни у одного человека не найдет сочувствия. Не раз ему прощали рюмочки, теперь — черта с два! «И что это у меня за характер? — дивился он. — Как только выпью — так и в драку... Меня, наверное, на войну надо посылать, мирное время не по мне...» Кузьма Шавойка, настроенный таким образом, весьма удивился, когда рядом с ним на стул опустился Янка Никифорович. «Прорабатывать пришел», — поежился Кузьма.