Читаем без скачивания Дневник его любовницы, или Дети лета - Карина Тихонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сашка не удивилась.
— У тебя вечно глюки! — напомнила она. — Забыл, как в прошлом году тебе мерещились преследователи и рэкетиры?
— Это были телефонные звонки, — попробовал отбиться я. — Что еще подумаешь, когда тебе без конца звонят и молчат?
— И что выяснилось в итоге? — продолжала Сашка безжалостно.
— Саш!
— Выяснилось, что тебе без конца звонила семиклассница, которая вступила в период полового созревания и зачитывалась твоими романами!
— Саш!
— Ты мне даже не рассказывай, что тебе мерещится на этот раз, — закончила Сашка. — Это шутки твоих поклонниц.
Я не стал ей возражать. Вы бы смогли рассказать о женщине, убежавшей со старого снимка, такой трезвой и здравомыслящей особе? Вот и я не смог.
— В общем, я сейчас скину тебе роман по электронной почте, — подвела Сашка итог нашего разговора.
— Скидывай, — согласился я покорно.
— А ты переправишь его издателю.
— Переправлю.
— И без всяких твоих штучек-дрючек и авторских аннотаций!
— То есть? — не понял я.
— Не нужно сообщать, что это роман одной твоей хорошей знакомой, которая спит и видит себя в шапочке с буквой «М». Мастерица, значит, — пояснила Сашка, хотя я прекрасно помнил «Мастера и Маргариту».
— Не буду, — пообещал я.
— Просто отправь роман издателю и попроси его дать объективный отзыв.
— Хорошо.
— По-моему, эта книга у меня получилась, — сказала Сашка озабоченным «писательским» тоном.
Я промолчал. Не знаю, не читал. И не придется читать, к великому моему облегчению.
— Все, принимай почту, — заторопилась Сашка и отключила телефон.
Я вылез из-за стола, подошел к окну и стал смотреть в веселый летний сад, до блеска отмытый вчерашним дождем. Компьютер за моей спиной издал короткий деликатный писк. Почта прибыла, надо полагать.
Я вернулся к столу, проверил свой почтовый ящик. Точно. Роман на месте. Я переадресовал его на сайт моего издателя и отправил с глаз долой.
— Баба с возу, кобыле легче, — сказал я вслух.
Тут же испугался циничной поговорки и оглянулся по сторонам. Я перестал ощущать себя хозяином в доме. Наверное оттого, что нас теперь было здесь двое. Я и незнакомка с фотографии. А может быть, я и мое больное сознание. Уж не знаю, какой вариант мне больше нравится.
Весь день я просидел перед компьютером, уставясь отчаянным взглядом в пустой экран.
Я не мог написать ни одной строчки.
Хуже всего было то, что в моей голове теснилось множество образов и сюжетных поворотов, но все они походили на бредовые видения до такой степени, что материализовать их я просто побоялся. Со мной происходило что-то странное. Что-то очень странное. И это меня пугало.
Весь день я, не переставая, хлестал то минералку, то остатки сока из холодильника. Минут на сорок после этого голова обретала ясность, и я даже пытался что-то отстучать на компьютере. Затем наступал обратный эффект.
Образы в голове утрачивали ясные очертания, превращались в карикатуру на самих себя. Повороты сюжета начинали изобиловать ухабами и провалами, выстроить их в ровную, понятную глазу линию, не получалось.
Я промучился весь день и встал из-за стола совершенно больным.
Пересел в кресло у потухшего камина, машинально взял с журнального столика толстую тетрадь в потертом кожаном переплете. Уложил ее на колени и застыл, разглядывая остановившимся взглядом едва заметные переплетения кожаных морщинок.
— Ну, привет, Николай Антонович, — сказал я с усмешкой. — Вашего полку прибыло.
20.05.05.
«Отчего-то мне в последнее время не работается. Не знаю, виновата ли в этом несносная сырость дождливой последней недели, или меня начинает одолевать обычная весенняя хандра. Да, наверное, всему виной месяц май.
Не люблю весну.
Сам не знаю почему. В это время года я чувствую себя выбитым из привычной размеренной душевной колеи. Отчего-то весной меня всегда охватывает беспокойство, печаль, недовольство своей жизнью… в общем, все то, из-за чего я и решился писать дневник.
Мне хотелось выплеснуть наружу чувства, отравляющие мою кровь, перелить их на бумагу, но я понимаю, что у меня ничего не получилось.
Лизу беспокоит мое состояние. Недавно я повысил голос на жену. Повысил голос на женщину! Никогда в жизни я не позволял себе такого вопиющего отвратительного поступка!
Впрочем, Лизе не нужно ничего объяснять. Иногда мне кажется, что она понимает природу моих душевных метаний гораздо лучше меня самого.
Что ж, я искал в женщине мать, и я ее нашел.
Лиза — чудесная женщина. Умная, красивая, уравновешенная, с прекрасным терпеливым характером…
Что мне еще нужно? Не знаю.
— Мне кажется, ты чувствуешь себя виноватым, — сказала мне Лиза после того, как я накричал на нее из-за какой-то ерунды. Кажется, не нашел на обычном месте своих любимых запонок.
— Виноватым? — удивился я.
То есть сначала удивился. А потом понял, что Лиза права.
Права, как обычно!
Со времени моей последней поездки к Блокам, я все время думал о той девушке.
О Сандре.
Эти мысли меня одновременно раздражают, мучают и приносят какую-то тайную извращенную радость. Я знаю, что не должен потакать себе в этом увлечении, но не могу остановиться. Меня увлекает за собой чувство, которому не принесет счастье никому из нас: ни мне, ни Лизе, ни девушке, которую я видел только раз в жизни.
Но остановиться я не могу. Хочу, но не могу. Впервые в жизни женщина обрела надо мной такую власть. Самое страшное то, что она не сделала для этого никакого усилия.
Я думаю, что она и сама об этом не знает.
Хочу увидеть ее еще раз. Может быть, виной всему минутный дурман, вечерний свет, запах цветущей сирени… Не знаю!
Я должен увидеть ее еще раз. И тогда туман либо развеется, либо поглотит меня окончательно».
Я отложил дневник в сторону.
Что ж, вполне понятная ситуация. Поздно повзрослевший мальчик, выбравший в жены женщину-мать, наконец влюбился. Заболел мучительной для его возраста первой любовью. Ведь корь и ветрянка гораздо легче переносятся в детстве, чем в более позднем возрасте.
Наверное, то же самое можно сказать и о любви. Это такая же болезнь, как и всякая другая. И как у всякой болезни, у нее могут быть свои рецидивы. Отчего-то мне кажется, что рецидив болезни прадеда был таким страшным, что лучше мне о нем не знать. Жил же до этого, и ничего!
Но любопытство не давало покоя. Начало рукописи разбудило мой интерес и требовало его удовлетворения. Я снова взял тетрадь в руки и открыл ее.
25.05.05.
«Тянул, сколько мог. Мне казалось, что прошла целая вечность со дня моей предыдущей поездки в Шахматово. Оказалось, всего две недели.
Ждать ответного визита больше нет сил. Я прекрасно понимаю, каким навязчивым должно выглядеть мое поведение, но все-таки еду в Шахматово незваным гостем.
Будь, что будет».
Очень короткая запись. Тут и комментировать нечего: попался прадед на крючок, как золотая рыбка. Я мысленно поблагодарил судьбу за то, что никогда не испытывал подобных чувств. Зависимость от другого человека страшила меня не меньше, чем алкогольная зависимость. Поэтому я всегда жестко дозировал и то, и другое.
Я совершенно четко знал, сколько вина могу выпить за один вечер и насколько сильно могу привязаться к той или иной женщине.
Благодарение богу, корью и ветрянкой я переболел вовремя. Как и первой любовью.
В отличие от моего прадеда.
Я раскрыл дневник и продолжил чтение.
26.05.05.
«Странная получилась поездка.
Видел одну только Сандру, а больше, пожалуй, никого. Хотя вру. Ее мать заставила меня вернуться в реальность самым прозаичным образом: попросила осмотреть дачу на Васильевском острове, которую она сняла до конца лета.
Я обрадовался.
Во-первых, потому что могу быть полезен семейству Елагиных. Во-вторых, потому что Анна Ильинична (мать Сандры) пригласила меня бывать у них.
«Буду, непременно буду!» — хотел закричать я, но вовремя сдержался и ответил что-то учтиво-безразличное.
Менделеевы уехали в Петербург. Вместе с ними уехал и Саша Блок. Визит мой выглядел оттого вдвойне неловким, но все искренне старались не дать мне это почувствовать. Все, кроме Сандры.
Нет, она не была неучтивой. Она была просто безразличной.
Так прошел этот невыносимо тягостный и одновременно счастливый для меня день. Попытался поговорить с девушкой, ради которой приехал в Шахматово, и не сказал с ней почти ни слова.
Что ж, съезжу, осмотрю снятую ими дачу. Заручусь благодарностью маменьки, до которой мне, откровенно говоря, нет никакого дела.
Что еще остается?»
Я отложил дневник и отправился спать.