Читаем без скачивания Стихотворения и поэмы (основное собрание) - Иосиф Бродский

из-за ограды смотрит вдаль коза,

где зелень распустилась на фольварке.

VIII

Весна глядит сквозь окна на себя

и узнает себя, конечно, сразу.

И зреньем наделяет тут судьба

все то, что недоступно глазу.

И жизнь бушует с двух сторон стены,

лишенная лица и черт гранита;

глядит вперед, поскольку нет спины.

Хотя теней в кустах битком набито.

IX

Но если ты не призрак, если ты

живая плоть, возьми урок с натуры

и, срисовав такой пейзаж в листы,

своей душе ищи другой структуры.

Отбрось кирпичь, отбрось цемент, гранит,

разбитый в прах -- и кем! -- винтом крылатым,

на первый раз придав ей тот же вид,

каким сейчас ты помнишь школьный атом.

X

И пусть теперь меж чувств твоих провал

начнет зиять. И пусть за грустью томной

бушует страх и, скажем, злобный вал.

Спасти сердца и стены в век атомный,

когда скала -- и та дрожит, как жердь,

возможно лишь скрепив их той же силой

и связью той, какой грозит им смерть.

И вздрогнешь ты, расслышав возглас: "милый!"

XI

Сравни с собой или примерь на глаз

любовь и страсть и -- через боль -- истому.

Так астронавт, пока летит на Марс,

захочет ближе оказаться к дому.

Но ласка та, что далека от рук,

стреляет в мозг, когда от верст опешишь,

проворней уст: ведь небосвод разлук

несокрушимей потолков убежищ.

XII

Чик, чик-чирик, чик-чик -- посмотришь вверх

и в силу грусти, а верней, привычки

увидишь в тонких прутьях Кёнигсберг.

А почему б не называться птичке

Кавказом, Римом, Кёнигсбергом, а?

Когда вокруг -- лишь кирпичи и щебень,

предметов нет, и только есть слова.

Но нету уст. И раздается щебет.

XIII

И ты простишь нескладность слов моих.

Сейчас от них один скворец в ущербе.

Но он нагонит: чик, Ich liebe dich!1

И, может быть, опередит: Ich sterbe!2

Блокнот и Цейс в большую сумку спрячь.

Сухой спиной поворотись к флюгарке

и зонт сложи, как будто крылья -- грач.

И только ручка выдаст хвост пулярки.

XIV

Постромки -- в клочья... лошадь где?.. Подков

не слышен стук... Петляя там, в руинах,

коляска катит меж пустых холмов...

Съезжает с них куда-то вниз... две длинных

шлеи за ней... И вот -- в песке следы

больших колес. Шуршат кусты в засаде...

XV

И море, гребни чьи несут черты

того пейзажа, что остался сзади,

бежит навстречу. И как будто весть,

благую весть, сюда, к земной границе,

влечет валы. И это сходство здесь

уничтожает в них, лаская спицы.

ноябрь -- декабрь 1964

* Заглавие: "Старому архитектору в Рим" (нем.) (прим. в СИБ)

1 Я люблю тебя (нем.) (прим. в СИБ)

2 Я умираю (нем.) (прим. в СИБ)

-----------------

На отъезд гостя

К. А.

Покидаешь мои небеса.

И один оборот колеса

их приводит в движенье.

Я открытию рад.

И проселок сужается, взгляд

сохранив от суженья.

Чем дорога длинней,

тем суждение уже о ней.

Оттого страстотерпца

поджидает зимой торжество

и само Рождество

защищает от сжатия сердца.

Тихо блеет овца.

И кидается лайка с крыльца.

Трубы кашляют. Вот я и дома.

И, картавя, кричит с высоты

негатив Вифлеемской звезды,

провожая волхва-скопидома.

декабрь 1964

-----------------

Северная почта

М. Б.

Я, кажется, пою одной тебе.

Скорее тут нужда, чем скопидомство.

Хотя сейчас и ты к моей судьбе

не меньше глуховата, чем потомство.

Тебя здесь нет: сострив из-под полы,

не вызвать даже в стульях интереса,

и мудрено дождаться похвалы

от спящего заснеженного леса.

Вот оттого мой голос глуховат,

лишенный драгоценного залога,

что я не угожу (не виноват)

совсем в специалисты монолога.

И все ж он громче шелеста страниц,

хотя бы и стремительней старея.

Но, прежде зимовавший у синиц,

теперь он занимает у Борея.

Не есть ли это взлет? Не обессудь

за то, что в этой подлинной пустыне,

по плоскости прокладывая путь,

я пользуюсь альтиметром гордыни.

Но впрямь, не различая впереди

конца и обнаруживши в бокале

лишь зеркальце свое, того гляди

отыщешь горизонт по вертикали.

Вот так, как медоносная пчела,

жужжащая меж сосен безутешно,

о если бы ирония могла

со временем соперничать успешно,

чего бы я ни дал календарю,

чтоб он не осыпался сиротливо,

приклеивая даже к январю

опавшие листочки кропотливо.

Но мастер полиграфии во мне,

особенно бушующий зимою,

хоронится по собственной вине

под снежной скрупулезной бахромою.

И бедная ирония в азарт

впадает, перемешиваясь с риском.

И выступает глуховатый бард

и борется с почтовым василиском.

Прости. Я запускаю петуха.

Но это кукареку в стратосфере,

подальше от публичного греха,

не вынудит меня, по крайней мере,

остановиться с каменным лицом,

как Ахиллес, заполучивший в пятку

стрелу хулы с тупым ее концом,

и пользовать себя сырым яйцом,

чтобы сорвать аплодисменты всмятку.

Так ходики, оставив в стороне

от жизни два кошачьих изумруда,

молчат. Но если память обо мне

отчасти убедительнее чуда,

прости того, кто, будучи ленив,

в пророчествах воспользовался штампом,

хотя бы эдак век свой удлинив

пульсирующим, тикающим ямбом.

Снег, сталкиваясь с крышей, вопреки

природе, принимает форму крыши.

Но рифма, что на краешке строки,

взбирается к предшественнице выше.

И голос мой, на тысячной версте

столкнувшийся с твоим непостоянством,

весьма приобретает в глухоте,

по форме совпадающей с пространством.

Здесь, в северной деревне, где дышу

тобой, где увеличивает плечи

мне тень, я возбуждение гашу,

но прежде парафиновые свечи,

чтоб тенью не был сон обременен,

гашу, предоставляя им в горячке

белеть во тьме, как новый Парфенон

в периоды бессоницы и спячки.

декабрь 1964

* В сб. ФВ под заглавием "Зимняя почта" и с пронумерованными строфами. -- С. В.

-----------------

Сонет

Ты, Муза, недоверчива к любви,

хотя сама и связана союзом

со Временем (попробуй разорви!).

А Время, недоверчивое к Музам,

щедрей последних, на беду мою

(тут щедрость не уступит аппетитам).

И если я любимую пою,

то не твоим я пользуюсь кредитом.

Не путай одинаковые дни

и рифмы. Потерпи, повремени!

А Время уж не спутает границ!

Но, может быть, хоть рифмы воскрешая,

вернет меня любимой, арку птиц

над ней то возводя, то разрушая.

декабрь 1964

-----------------

x x x

Заснешь с прикушенной губой

средь мелких жуликов и пьяниц.

Заплачет горько над тобой

Овидий, первый тунеядец.

Ему все снился виноград

вдали Италии родимой.

А ты что видишь? Ленинград

в зиме его неотразимой.

Когда по набережной снег

метет, врываясь на Литейный,

спиною к ветру человек

встает у лавки бакалейной.

Тогда приходит новый стих,

ему нет равного по силе.

И нет защитников таких,

чтоб эту точность защитили.

Такая жгучая тоска,

что ей положена по праву

вагона жесткая доска,

опережающая славу.

1964

* Стихотворение отсутствует в СИБ. -- С. В.

-----------------

Колыбельная

Зимний вечер лампу жжет,

день от ночи стережет.

Белый лист и желтый свет

отмывают мозг от бед.

Опуская пальцы рук,

словно в таз, в бесшумный круг,

отбеляя пальцы впрок

для десятка темных строк.

Лампа даст мне закурить,

буду щеки лампой брить

и стирать рубашку в ней

еженощно сотню дней.

Зимний вечер лампу жжет,

вены рук моих стрижет.

Зимний вечер лампу жжет.

На конюшне лошадь ржет.

1964

-----------------

Новые стансы к Августе

М. Б.

I

Во вторник начался сентябрь.

Дождь лил всю ночь.

Все птицы улетели прочь.

Лишь я так одинок и храбр,

что даже не смотрел им вслед.

Пустынный небосвод разрушен,1

дождь стягивает просвет.

Мне юг не нужен.

II

Тут, захороненный живьем,

я в сумерках брожу жнивьем.

Сапог мой разрывает поле,

бушует надо мной четверг,

но срезанные стебли лезут вверх,

почти не ощущая боли.

И прутья верб,

вонзая розоватый мыс

в болото, где снята охрана,

бормочут, опрокидывая вниз

гнездо жулана.