Читаем без скачивания Московские тени - Роман Сенчин

– Я играю! – крикнул сын с обидой. – Я его не бил!

– Кубик не понимает, что ты играешь. За животными нельзя с палкой гоняться.

– Это не палка!

– Для него – палка. – Сергеев взял у сына прутик, сломал и бросил в огонь. – Иди в дом. Не умеешь себя вести, сиди там.

Сын развернулся и, бурча неразборчиво, убежал.

Примерно в его возрасте, лет в пять, Никита впервые очень испугался и осознал, что может умереть. Что умереть – это просто.

Его родители и еще две-три семьи их приятелей приехали куда-то за город, на какую-то реку. (До сих пор нося в себе тот давний детский страх, он не решался напомнить родителям о той поездке, узнать, что это была за река. Но довольно большая – то ли Ока, то ли Москва, или Истринское водохранилище…) Машины поставили в тень под деревья, перекусили, взрослые, наверное, выпили, а потом пошли в лес. За грибами. Никиту оставили с какой-то девушкой. Девушка читала, Никита бегал между машин, и незаметно для себя оказался на берегу. Берег был высокий и крутой, песчаный; в воде медленно и однообразно качались кисточки водорослей… Во что он хотел поиграть в песке? В дорогу или в разведчиков? Он стал спускаться, и тут же почувствовал, что сползает вниз, в воду… Пальцы и сейчас помнили, как цеплялись за песок, который от каждого движения слоями сбегал к реке, утягивал за собой… Он почему-то не закричал, не заплакал, а молча и отчаянно-быстро карабкался вверх, задрав голову. Он видел стебли травы, какой-то куст, кружащихся мух; из полоски земли над песком торчали корни, такие надежные, спасительные, как веревки. А внизу слышались тихие и аппетитные чмоки – это вода съедала сухой песок… Может быть, ему казалось так, или на самом деле было, – он боролся очень долго, очень долго полз к траве и корням. Но оставался на одном месте. Неизвестно, может, и не съехал бы в воду, если бы перестал двигаться, или беспрерывное карабканье спасло – хоть он и не поднялся ни на полметра, но оттягивал время… Он барахтался на песке и представлял, как сейчас сползет в реку, и вода с тихим чмоком примет его. Вольется в нос, в уши, в рот, и он задохнется. Он знал, как это – в ванне иногда нечаянно вдыхал воду и вскакивал, со стоном выталкивал воду из груди, криком и плачем заставлял себя дышать. Но здесь не ванна, здесь река, и дно глубоко… А потом над травой появилось лицо мамы, она мгновенно оказалась рядом с ним и за шкирку потащила наверх…

Стол был завален пакетами, столетник сдвинут на край; жена с увлечением, какое у нее редко случалось дома, готовила ужин. Сергеев нанизывал мясо, кольца лука и помидоров на шампуры и то и дело ходил проверять огонь. Разбивал кочергой обгоревшие поленья, подкладывал новые.

Потом принес шашлык. Разложил над красиво тлеющими, похожими на драгоценные камни углями. В который раз почувствовал детское желание их потрогать… С мяса закапало, тут же вкусно запахло, и очень захотелось есть. Сергеев пошел в дом чего-нибудь пожевать.

– Что ж они не едут-то? – спросил жену. – Ты звонила?

– Да звонила. Андрюха уже на вокзале, Наташка здесь почти – стоят в пробке у Текстильщиков… Авария, что ли, опять…

Сергеев взял с тарелки соленый огурец.

– А с кем она?

– Ну с кем? С Володькой.

– Понятно… А остальные?

– Что остальные? Если хочешь, сам звони. У меня центы на телефоне остались какие-то.

Сын смотрел телевизор, из которого без выражения, почти по складам говорили:

– Живи еще хоть четверть века – всё будет так. Исхода нет…

Дарья кряхтела на кухонном диванчике, задирала ноги. Жена разделывала селедку.

– С молокой, – сообщила, – как ты любишь.

– Отлично… Скоро шашлык будет готов. – Сергеев бросил в рот обрезок колбасы. – Может, туда пойдем? Посидим.

– Давай. У меня почти всё.

– Мегафон, – продолжал голос в телевизоре уже живее. – Мы делаем всё, чтобы ни одно слово не потерялось.

– Саша, – сказал Сергеев, – я ведь тебе запретил рекламу смотреть. Переключи.

Сын щелкнул кнопкой на пульте. Раздался хохот многих людей.

– Да бесполезно, – поморщилась жена, – сейчас везде одна гадость…

Воспользовавшись ее согласием идти на улицу, Сергеев быстро открыл вино, взял бокальчик и рюмку. Сунул в карман куртки бутылку «Путинки». Вышел.

Угли почти не светились, да жар уже и не был нужен – мясо прожарилось. Сергеев покрутил шампуры, выкурил полсигареты, подождал жену. Потом вернулся в дом.

Она закончила свою готовку, мыла доску, ножи.

– Ну что, – теряя терпение, сказал Сергеев, – идем или как?

– А дети? Саш, пойдем к костру.

– А шашлык готов?

– Через десять минут, – соврал Сергеев; ему хотелось посидеть с женой наедине.

– Я потом тогда…

– Ну, Саш, пошли, – настаивала жена. – Сейчас Дашу закутаем, пусть тоже воздухом подышит…

– Ладно, давай вдвоем, – перебил Сергеев и обратился к сыну: – Если Дашка заплачет, зови сразу. Слышишь?

– Уху…

– Уху… Нормально давай разговаривай. Как отвечать надо?

– Да.

– Молодец.

– Да, картошку же надо! – вспомнила жена на улице. – Так хочу печеной!

Принесла; Сергеев поднял шампуры. Закопали картошку в угли.

В конце концов сели за столик. Жена глубоко вдыхала дым и аромат шашлыка.

– Сто лет мечтала… В больнице, после родов, такой аппетит напал! Про шашлык только и думала – чтобы огромные куски жирного мяса, с корочкой.

– Эти как раз с корочкой. – Сергеев налил ей вина, себе водки. – Ну, за то, что выбрались наконец!

Солнце уже скрылось, небо было сочно-синее, воздух посвежел, повлажнел. Знобило.

– Хорошо, – говорила жена, – ни комаров, ни мух. Люблю такие дни. И грустно так, и тут же счастье чувствуешь. Что вот оно, сейчас… Даже плакать хочется. – Она посмотрела на Сергеева. – А ты чего такой?

– Какой?

– Грустный… суровый.

Он дернул плечами:

– Тоже, наверно, от этого… И грустно, и хорошо.

– Тебе правда хорошо?

– Ну да… Да. Устал только. – Он поднялся, стал переворачивать шашлык, хотя можно было уже этого и не делать… На втором с краю шампуре кусок мяса держался неплотно и постоянно оставался одним боком к углям; с помощью кусков на соседних шампурах Сергеев пытался помешать его вращению, придавливал. Но не получалось.

– На работе устал? – спросила жена.

– И на работе, и вообще… Мясо тоже вот – капризничает. – Он бросил возню с куском и сел. Плеснул себе водки; у жены вино еще осталось.

Выпили.

– Ну давай подумаем, – сказала жена, сказала, как показалось Сергееву, с натугой. – Может, другое место найти? Я вижу, что тебе неприятно там… Там ведь такие нервы нужны…

Он перебил:

– Посмотрим. – И усмехнулся: действительно, любую проблему можно замять этим «посмотрим», и всю жизнь заминать и откладывать: «Посмотрим, посмотрим»…

А с другой стороны, что скажешь кроме этого? Ведь работа, по сути-то, – не бей лежачего. Гуляй по залу, когда увидишь, что клиент ждет помощи, подойди, поговори, дай совет. И место удачное – буквально сто шагов от метро «1905 года», в получасе езды от дома. И престижно. Спрашивают: «Где работаешь?» – «В «Бенеттоне». – «Это бутик, который на Пресне?» – «Да». И люди уважительно кивают… И что, взять и уволиться? А что взамен?

Сергеев еще раз налил и выпил; жена не протестовала. Они сидели в сумраке, в мангале что-то тихо шипело – наверное, из картошки выпаривалась влага. Жалко, что там картошка – вообще-то стоило бы убрать шашлыки и развести костер по новой. Смотреть на огонь, думать о приятном и неясном. Но от выпитых сотни граммов Сергееву стало как-то пугающе легко – пугало, что возьмет и скажет жене обидное или хотя бы серьезное что-нибудь. То, что потребует разговора… И сейчас он уже жалел, что оказался с ней один на один, злило, что не может подобрать легких, бодрых, живых слов, интересное рассказать, байку какую-нибудь, анекдот, вообще, как-то так повести себя, чтобы поднять и себе и ей настроение… Тянуло еще раз плеснуть в рюмку… Нет, не стоит – сейчас ребята приедут, а он уже веселенький. Лучше пьянеть со всеми вместе.

Жена вдруг одним движением придвинулась к нему, обняла, прижалась щекой к его плечу и, словно баюкая, тихонько запела:

– Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно… Н-н… А?.. – И отпрянула. – Ой!

– Что опять?

– Никита, я слова забыла! Ники-ит?! – Забормотала, повторяя первые строчки: – Ты обнимаешь нежно-о… А как дальше?

– Хм, да я не знаю, дорогая. И не знал никогда.

– Ну как! Мы же постоянно пели… Вот это да!.. Позо-ор!

Жена согнулась на скамейке, стиснула голову руками.

– Позор какой! Позор!..

В отличие от него, выбиравшегося за пределы Москвы считаные разы, она с детства любила походы, была членом туристских клубов, на антресолях лежал огромный рюкзак со спальным ковриком, сапогами, котелком… Она и понравилась Сергееву за эту присущую туристам жизнерадостность, открытость. Они познакомились во время вступительных экзаменов в одно театральное училище, куда оба в каком-то отчаянии пытались поступить; у обоих это была не первая попытка, обоим было далеко за двадцать (ему – двадцать шесть, а ей – двадцать пять), и оба, провалившись, уже не особенно удивились и расстроились… Нашли друг друга, сидя в каморке-подвале у своих давних приятелей – декораторов училищной студии, и быстро, словно бы тоже в отчаянии, решили жить вместе… Там же, в каморке, встретились с иконописцем Андреем, тоже приятелем декораторов, и с тех пор часто приезжали к нему на Клязьму. Шесть лет уже…