Читаем без скачивания Наследник для чемпиона (СИ) - Тодорова Елена

Вечером, когда мы с Тимуром остаемся вдвоем, он признается, что сильно волновался там, в кабинете женского доктора.

— Давно я не чувствовал себя таким бесполезным идиотом. Когда она стала задавать тебе вопросы по здоровью и первым родам, понял, сколько в этом деле нюансов… Еще раз убедился, что нахрапом нельзя. А я сделал. Второй раз.

— Ну… — вздыхаю я, не в силах поднять на него взгляд. — Первый раз ты же не специально.

Какое-то время оба молчим. Мне так тяжело даются эти паузы. Но, к сожалению, никого из нас нельзя назвать говорунами. Я долго думаю над каждой фразой. Чаще всего, до появления Тимура, составляю костяк диалога. Правда, он, к сожалению, редко совпадает с тем, какую тему затронет Тихомиров.

Вот и сейчас, едва я немного расслабляюсь, спрашивает:

— Ты все еще сердишься на меня? За то, что я не спросил и кончил…

— Ай, Медведь, — подпрыгиваю на месте, словно ужаленная.

Подпрыгиваю, а Тихомиров ловит меня и притягивает к себе.

— Что не так? — смеется.

Весело ему!

— Я просто… Не ожидала! Ты застал меня врасплох своими пошлостями!

— Какие тут пошлости? Помнится, ты сама так выразилась, сразу после того, как я кончил.

— Ты специально, что ли? Прекрати!

— Ответь мне, — не переставая улыбаться, прижимается к моему лицу своим лицом. — Сердишься?

— Нет… Не сержусь, Тимур, — признаюсь я. — Но больше так не делай…

Закончить не успеваю, потому что он запечатывает мой рот поцелуем.

44

Птичка

— У меня круто получается!

После тренировки уже час прошел, а Миша никак не нарадуется своим первым боксерским перчаткам. Мы с Тимуром неторопливо бредем вдоль океана, сын же то и дело забегает подальше и быстро шагает к нам задом наперед.

— Правда, пап?

— Правда, сын, — низкий, чуточку хрипловатый голос Тихомирова сейчас звучит с какой-то особой теплотой. И смотрит он на нашего малыша так, что у меня сердце сжимается. — Правда.

Миша, вполне очевидно, тоже видит и чувствует это исключительное отношение со стороны отца. Улыбается еще шире мой сынок. Щечки краснеют от удовольствия. Глазки светятся восторгом.

— Я тебя люблю, папочка, — говорит это так просто и так искренне, а мы с Тимуром оба застываем без движения и не знаем, как реагировать.

Вижу, как это признание пробирает Медведя. Он слегка морщится, взволнованно сглатывает, сжимает губы и тянет носом воздух с таким выражением лица, словно испытывает физическую боль. Справляется, а я не могу. Именно из-за его реакций меня пробивает дрожь. Глаза слезятся. Приходится усиленно моргать, чтобы побороть эту слабость.

— А я тебя, сын.

И тут сразу понятно, что говорит Тихомиров искренне. Не просто возвращает признание, он выдыхает эти чувства. В своей сдержанной, немножко специфической манере, но выдает на выдохе. Я бы так не смогла, наверное. В его ситуации… Мне привычно говорить подобные слова Мише, но я им научилась еще во время беременности. С Тимуром же понятно, что ни ему подобных признаний не делали, ни он сам. Помня его семью — неудивительно.

Знаю, что жалость — не самое хорошее чувство, но это чувство буквально кроит мое сердце на куски. И едва мне удается побороть эти переживания и совладать с эмоциями, как Миша ошеломляет следующим вопросом:

— Мам, а ты папу любишь?

Теперь, в эту секунду, под взглядами двух самых дорогих мне людей кажется, что один из них меня убил. Нет, оба. Потому что Миша задал этот оглушающий вопрос, а Тихомиров… Он поворачивается ко мне. Смотрит на меня так, будто душу вынимает. И выглядит при этом каким-то непривычно уязвимым, словно от моего ответа зависит его жизнь.

Я ни слова выговорить не могу. Понимаю, что должна как-то отреагировать, но у меня ничего не получается. Это самая сложная ситуация, в которой я когда-либо оказывалась. Тимур сжимает челюсти и, очевидно, решает помочь мне из нее выйти.

— Мне пора, — сообщает тоном, лишенным каких-либо эмоций. — Увидимся за ужином, — последнее скорее сыну, чем мне.

Разворачивается и быстро шагает в сторону дома.

— Почему ты ему не сказала? — с какой-то приглушенной, но очень выразительной грустью спрашивает у меня Миша.

Иногда закрадывается мысль, что мой сын вовсе не ребенок. Он гораздо мудрее, уравновешеннее и благороднее, чем любой взрослый. Думаю об этом и сейчас, с трудом вдыхаю и позволяю слезам сорваться с ресниц.

— Не плачь, — тотчас обнимает меня Миша. — Мамочка… Не плачь…

— Уже… Все… — присев перед ним, осторожно обвиваю руками. — Не плачу.

Успокаиваюсь, безусловно. Хоть для этого и приходится приложить усилия. Но чего я ради Миши ни сделаю? Не хочу его расстраивать сильнее, чем уже получилось.

Остаток дня для меня будто в каком-то бреду проходит. Погружена в свои мысли. То и дело воспроизвожу то, что случилось днем. Как Тихомиров отреагировал на слова Миши, как они его тронули, как он смотрел на меня в ожидании ответа… Чувствую себя ужасно, словно сама кого-то убила.

Тимур за ужином держится отстраненно. Даже в общем разговоре не участвует. Меня не покидает ощущение, что такое настроение у него по моей вине. Поэтому и жду его ночью с нетерпением. Волнение и какой-то страх тоже присутствует, но желание увидеть все пересиливает.

Несколько вечеров подряд меня морил сон задолго до прихода Тимура. Он потом будил, чаще всего без слов… Ласками. Тихомиров на самом деле очень нежный и чуткий со мной. Уже знаю, если в нем кипят эмоции, и контролировать их не получается, он предпочтет не прикасаться ко мне. А я… Хочу вскрыть некую рану в душе. Нет, не просто хочу. Нуждаюсь в этом. Она беспокоит меня и не позволяет свободно функционировать. Не то что спать не могу, ни на чем другом сконцентрироваться не получается.

— Как прошла тренировка? — решаюсь задать первый вопрос, когда Тимур ложится в кровать и сразу же прикрывает глаза.

— Нормально.

— Ммм… — мычу неопределенно. — Ясно.

Что еще сказать? Как заставить обратить на себя внимание? Я же хочу, чтобы все снова было легко и естественно. Ненавижу это напряжение, хоть и нахожусь в нем лишь полдня.

— Может, что-то расскажешь? А то я никак не могу уснуть.

Тихомиров, не открывая глаз, шумно выдыхает. И молчит.

Кажется, что так и оставит мою просьбу без ответа. Прихожу в отчаяние, как вдруг он резко перемещается и практически ложится на меня. Не придавливает телом. Нависая, сохраняет расстояние, чтобы смотреть прямо в лицо.

— Когда Миша задал этот вопрос… — выдыхает Тимур, заставляя меня возвращаться в состояние непереносимо сильного волнения. То, что кожа вспыхивает и разгоняется сердце — еще ерунда. У меня перекрывает дыхание, и дрожит каждая, даже самая мелкая, мышца. — Сколько мыслей пронеслось в твоей голове, Птичка?

— Миллион… — с трудом отзываюсь я.

— Давай вернемся к самой первой.

— Тимур… — не то стону, не то вздыхаю.

Хочется добавить, чтобы не мучил меня. Но думаю, он и так понимает.

Понимает и продолжает.

— Каким был твой ответ не для меня, не для Миши… — по резкому и шумному вдоху догадываюсь, что ему тоже тяжело дается этот разговор. — Для себя, — пауза, во время которой мы оба пытаемся вобрать в легкие весь кислород, что есть у нас в наличии. Мы будто сражаемся за него, практически касаясь друг друга губами. — Что бы ты ответила себе?

— Я себе не задаю таких вопросов… — говорю, но не слышу. Удостовериться, что язык выдал то, что скомандовал мозг, не является возможным. — Мне не нужно…

— Не нужно?

— Я и так знаю.

Тихомиров все же придвигается ближе. Прижимается ко мне лицом, будто не способен себя контролировать.

— Тогда скажи и мне, — чувствую, как прикрывает веки.

Когда он не смотрит на меня, то я могу закрыть глаза. Попытаться перевести дыхание. Сломаться на второй попытке. Оглохнуть от ударов собственного сердца.

— Я люблю Тимура Тихомирова, — выговариваю эти слова, как он и просил, не для него и сына, для себя.