Читаем без скачивания Настоящая любовь, или Жизнь как роман (сборник) - Эдуард Тополь

Как вы понимаете, назавтра я и Жора Овчаренко уже стучали в дверь кичинской квартиры…

…Я не знаю, как живут капитаны дальнего плавания на Западе. Подозреваю, что неплохо – даже по западным стандартам. Думаю, что их годовой доход никак не меньше 150–200 тысяч долларов, и это дает им возможность позволить себе кое-что из предметов роскоши. Но, повторяю, я никогда не был в доме не только западного капитана, но даже простого матроса.

Зато в Одессе я бывал в квартирах десятков моряков дальнего плавания, и вот вам описание квартиры одного из самых лучших капитанов дальнего плавания Одесского морского пароходства – капитана Евгения Кичина. Кичин жил в одесских «Черемушках». Одинаковые, как костяшки домино, дома стояли на продуваемом всеми ветрами пустыре, пыль и песок гуляли между домами. Трехкомнатная квартира капитана дальнего плавания Евгения Кичина находилась на втором, мне помнится, этаже и состояла из двух спален, столовой, кухни, одного туалета и небольшого балкона, который служил также кладовой. Общая жилая площадь двух спален и столовой была равна 42,5 квадратного метра – такие квартиры в СССР называют «малогабаритными». Машины у Кичина не было, но в квартире были следы прежнего – по советским стандартам – достатка: в буфете на полке стояли хрустальные бокалы, на стене висел туркменский ковер, мебель была финская… И то, и другое, и третье Кичин мог купить в «Торгсине» – специальном закрытом магазине Одесского пароходства, который торгует не на советские рубли, а на твердую валюту. Эту твердую валюту – так называемые сертификаты – советские моряки получают как командировочные, когда находятся в иностранных портах. Я уже не помню точно, сколько таких «твердых рублей» – сертификатов положено в день советскому моряку, но хорошо помню, что это мизерные суммы – на пачку сигарет, воду и два-три бутерброда в день. Офицеры и капитан получают несколько больше, особенно капитан, поскольку ему приходится принимать иностранных гостей, угощать их напитками и т. п. 99,9 процента советских моряков не тратят эти деньги ни на сигареты, ни на воду, ни на бутерброды. Они копят их, питаясь советскими консервами, и на сэкономленные деньги покупают джинсы и другой дефицитный в СССР товар, который по прибытии домой продают на черном рынке. (Не забывайте, что из этих же сэкономленных на еде денег каждый должен купить что-то и инспектору КГБ.)

Главным моим ощущением во время первого визита к Кичину было все же не ощущение его семейного достатка, а наоборот – чувство нервозности, скандала, почти истерики, которые царили в воздухе этой квартиры. Евгений Кичин – совершенно седой, небритый, неряшливо одетый во что-то домашнее и явно невыспавшийся – встретил нас в дверях квартиры и тут же провел на кухню, извиняясь за беспорядок в квартире. И хотя беспорядок был очевиден – пол в квартире не подметали, наверное, неделю, на диване валялись смятое одеяло и подушка, даже на хрустальных бокалах был слой пыли, – дело было не в этом беспорядке.

– Меня выпустили из КГБ две недели назад, – объяснил Кичин. – Прихожу домой – жена со мной не разговаривает, дочка тоже. В чем дело, спрашиваю. Молчат. Потом добился. Оказывается, мало того, что следователи КГБ допрашивали их – и жену, и двенадцатилетнюю дочку – по два раза в неделю все эти девять месяцев! Мало того, что они водили жену на пустыри за нашими «Черемушками» и требовали, чтобы она показала, где я якобы золото зарыл, – это еще не все! Они сказали моей жене, что у меня две любовницы – одна якобы на судне, на время плавания, а вторая – в Одесском пароходстве машинистка. И даже показали ей мои любовные письма к ним – фальшивые, конечно. Но жена поверила, и пожалуйста – в квартире бардак, сплю на диване, жена требует развода. Так что, если хотите поговорить, лучше пойдем куда-нибудь в ресторан…

…На Мадагаскаре, в Тулеаре, портовые власти не разрешили капитану Кичину ввести в гавань горящее судно «Требинье». Они не без основания считали, что если открыть трюм, в котором горит хлопок, то огонь может переброситься на причалы.

– Я стоял на рейде Тулеара, как дурак с помытой шеей, – рассказывал Кичин. Эта русская пословица означает, что все, что сделано, сделано зря, напрасно.

И действительно, советские моряки, рискуя жизнями, в штормовом океане взяли на буксир горящее судно, привели его сквозь шторм в порт, чтобы с помощью портальных кранов выгрузить из трюма тюки горящего хлопка, и – нате вам: их даже не подпускают к причалу, где стоят эти портальные краны! Больше того, из Лондона прилетели эксперты Ллойдовской страховой компании, чтобы решить, можно спасти судно или нет. Иными словами, платить Югославии страховку за это судно как за погибшее или не платить, обвинив югославского капитана в том, что он бросил судно, которое еще можно было спасти.

Два дня эксперты Ллойдовской страховой компании обследовали «Требинье» и пришли к заключению, что… судно спасти нельзя.

Но Кичин не сдавался. Он нанял в порту сотню черных грузчиков. Он пообещал щедро заплатить, если они откроют трюм с горящим хлопком и с помощью багров, крючьев и корабельной лебедки вытащат из этого трюма тюки с горящим хлопком.

На следующий день несколько дюжин крохотных лодок приплыли к стоящим на рейде Тулеара «Мытищам» и «Требинье». Черные мускулистые грузчики проворно взобрались на борт «Требинье». Кичин сам командовал их работой. Они зацепили лебедкой раскаленные створки люка того трюма, где горел хлопок, потянули их и…

Столб белого пламени вырвался из открывшегося трюма. Это было как пушечный выстрел – даже на берегу в домах задребезжали стекла.

А перепуганные черные грузчики – все до единого – мигом сиганули с борта «Требинье» в воду – с двадцатиметровой высоты! И тут же отплыли от судна на своих лодчонках, без оглядки и изо всех сил гребя к берегу.

Так Кичин остался и без наемной рабочей силы.

– Я снова собрал команду в кают-компании, – рассказывал Кичин, – я сказал им, что если мы сами, своими руками не вытащим этот е… хлопок из трюма, что ж, весь позор этого неудавшегося спасения я возьму на себя. Но вы понимаете, это же была моя команда. Я сам набирал их в Одессе, и каждый из них ходил со мной в плавание раз по шесть-семь. И не важно, что многие из них были или старше меня, или одного со мной возраста. Во флоте капитан – это как отец, даже если он вдвое младше своих подчиненных. Поэтому моя команда – это как бы я сам. Если я хороший капитан, конечно… Короче, у меня было 35 добровольцев вручную вытаскивать из люка этот горящий хлопок.

Да, представьте себе: они вытаскивали тюки с горящим хлопком практически вручную – баграми, крючьями и корабельной лебедкой. Позже, во время съемки фильма «Море нашей надежды», моя киногруппа пыталась воссоздать эту ситуацию. Киностудия арендовала у Одесского морского пароходства грузовой теплоход класса «Требинье», специалисты-пожарники обложили стенки одного из трюмов плитами невоспламеняющегося асбеста, затем загрузили в этот трюм три или четыре десятка тюков с горящим хлопком, и киногруппа приступила к съемкам. Но ни актеры, одетые в асбестовые противопожарные костюмы, ни операторская группа не выдерживали внутри этого трюма-жаровни больше десяти – пятнадцати минут. Проклиная на чем свет стоит автора сценария – с употреблением самых «изысканных» оборотов русского мата, – они выскакивали из трюма и отказывались от своих ролей, требовали отвезти их на берег. Позже, когда я с обидой спросил у режиссера Овчаренко, почему он не пригласил меня на эти съемки – ведь в его распоряжении был целый теплоход, то-то мы бы погоняли на этом теплоходе по Черному морю, – он сказал мне: «Да тебя бы просто убили актеры за этот эпизод в трюме с горящим хлопком!»

Матросы теплохода «Мытищи» занимались этой работой сорок дней и ночей. В трюме «Требинье» было не три десятка тюков с горящим хлопком, а больше чем три тысячи тюков. Таким образом, температура внутри трюма была шоковая.

Кичин сам руководил этой работой. Он спал по два часа в сутки, а остальные двадцать два проводил на «Требинье» с бригадами своих матросов, которые работали, сменяя друг друга через каждые четыре часа. Но Кичин хотел, чтобы каждая новая смена видела его рядом, чтобы не было потом разговоров, будто капитан послал их в огонь обжигать лица, руки, ноги и легкие, а сам в это время спит в своей капитанской каюте.

Через сорок дней последний тюк горящего хлопка был выброшен за борт «Требинье». А Кичин упал на палубе спасенного им судна и уже не вставал – от чудовищного переутомления его разбил паралич, у него отнялись речь, обе ноги и левая рука. Матросы на руках спустили его на мотобот и перевезли на «Мытищи». С борта «Мытищ» он дал радиограмму в Одессу: «Спасательные работы закончены. Прошу прислать буксирное судно для транспортировки «Требинье» в Одессу. Прошу также разрешить потратить от 4 до 5 тысяч долларов для приобретения подарков морякам, проявившим беспрецедентный героизм во время спасения «Требинье». Кичин».