Читаем без скачивания Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега - Морис Дрюон

На рассвете поднимитесь к так называемому храму Согласия в Агридженто; постарайтесь забыть о времени и представить себе – нет, увидеть – в золотистом свете зари процессию античных жрецов. Вот они шествуют к ступеням храма, поднимаются на колоннаду, входят в большой зал, а затем великий жрец один входит в наос.[338] Вокруг молящиеся несут дары, толпятся с голубями в руках.

Воображаю, как пожимали плечами, глядя на подобные церемонии, вольнодумцы и антиклерикалисты времен 175-й Олимпиады. Воображаю также христиан-революционеров: как спустя какое-то время они с презрением взирали на эту показную, театральную пышность, которую позже уже их церковь возьмет на вооружение для собственных нужд.

Сколько жрецов нужно было для обслуживания такого количества святилищ, для совершения всех этих обрядов! Храм Юноны, Геркулеса, Кастора и Поллукса, Юпитера Олимпийского! Какой огромный «клир», о котором мы, собственно говоря, ничего не знаем!

Если вам доведется встретиться с маленьким старичком, нетвердой походкой, в надвинутой на глаза кепке, прохаживающимся среди развалин, которые ему положено охранять, спросите его просто, показав рукой на развалины: «Это что, землетрясение тут все разрушило?»

Старичок сразу выпрямится, сверкнет на вас сквозь мутные очки гневным взглядом и ответит голосом актера-трагика: «Terremoto? Che terremoto? Uomini, nobili signori, tutto fatto dagli uomini! Vandali, si! Iconoclasti, si! Ma uomini!»[339]

Запаситесь на полчаса вниманием и послушайте этого старичка по имени Антонино Аранчо, который служит смотрителем храмов в Агридженто и написал (в какой еще стране мира смотрители руин пишут книги?) книжечку в тридцать страниц под названием «Техника строительства храмов Агридженто» с подзаголовком «Как и зачем они были разрушены». Послушайте, как он будет излагать свою науку и делиться своими взглядами, упоминая вперемешку Эскулапа, Анатоля Франса, Пифагора, Книгу Бытия и профессора Маркони на удивительном европейском наречии, с невероятной легкостью примешивая к итальянскому языку французский, английский и греческий. Гордо поставив дырявый башмак на цоколь колонны, мой друг Антонино Аранчо поведает вам, что не было никогда никакого землетрясения, что храмы Агридженто разрушили византийские епископы, а еще расскажет, каким образом ему удалось заставить приходского священника дать при крещении своим двум детям имена Улисс и Пенелопа, пригрозив, что, в случае если тот откажется, он сам окрестит свое потомство; он объяснит вам символическое значение граната и древа познания Добра и Зла мифом о Персефоне; он вообще объяснит вам все античные мифы, перемешав их самым безумным образом. В тысячный раз он разыграет перед вами свое бесплатное представление. До самого финала, подготовленного тщательнейшим образом: «Меня, господин хороший, называют последним языческим жрецом Агридженто; моя мать не знала грамоты, но она любила природу и научила меня любить ее».

Ярким солнечным днем отправляйтесь в самое сердце острова, где перед каждой фермой запряженные парами лошади или мулы ходят кругами по золотым россыпям нового урожая, выбивая зерна из колосьев. На въезде в большие селения одна-единственная молотилка обрабатывает урожай всей общины, стоящей тут же, огромным венком, вокруг машины, – люди смуглее зерна.

Топорщится на полях солома – словно земля укуталась в меха. Зреет виноград, из которого получится тяжелое, густое, напоенное солнцем вино, – вино, которое римляне пили, только разбавляя его водой. Оливковые деревья, что кажутся ровесниками Одиссея, медленно готовят душистое вкусное масло, которым скоро наполнятся большие розовые кувшины, прячущиеся в прохладе погребов.

Тот, кто не любит этого масла, кто не понимает его векового вкуса, не считает его божественным даром, не видит в нем любви к земле и благодарности за труд людей, тот ничего не понимает в Средиземноморье.

В Энну надо ехать с наступлением темноты и там, в этом городке с новыми подъездами, подняться по гористой дороге среди козьих стад. Удивительные создания эти козы с рогами антилопы – высокими, витыми, толстыми, рифлеными, гордыми – рогами дикого животного! Никто ничего не мог мне сказать о сицилийских козах, носящих на лбу такое украшение, подобно легендарным животным. Из какой Африки пришли они сюда? Кто поймал и приручил их предков, кто собрал их в эти рыжие стада, которые пастухи гонят теперь среди бычьих упряжек и автомобилей, мимо зданий из железобетона? И в какую овчарню они идут по улочкам старого города в самом сердце Сицилии?

Поднимаемся все выше и выше, проходим площадь, где праздные буржуа, местные или отдыхающие, – одни мужчины и мальчики, женщин среди них нет – поглощают мороженое, кофе глясе и взбитые сливки.

Идем дальше, к высоким церквам. Снаружи они похожи на обветшалые тюрьмы, но стоит войти внутрь, и вы будете ослеплены фейерверком барочного декора. Посвященные Мадонне алтари убраны цветастыми тканями, отделанными золотой бумагой, которые, подобно театральным декорациям, меняются в зависимости от службы.

На самом деле они и есть настоящий театр, эти церкви, где женщины в больших черных платках исполняют по вечерам роль античного хора, подходят группами к статуям, чтобы поцеловать им ногу, бродят от придела к приделу, в голос жалуясь на то, как трудна их жизнь и как страшна смерть.

Игра в мяч. Мозаика древнеримской виллы дель Казале. Пьяцца-Армерина. Первая четверть IV в. н. э.

В Пьяцца-Армерине обязательно побывайте в гостях (я не оговорился, именно в гостях) у одного римского императора периода упадка и посетите имение, которое он выстроил себе среди зеленой дубравы.

Пусть века снесли его кровлю – ведь здесь так ярко, так жарко светит солнце! Зато все остальное осталось на месте – все, что окружало его в жизни, и плиты пола хранят еще следы его существования.

Вот вы проехали вдоль ярко окрашенной крепостной стены, что окружает дворец; испуганные фазаны слетают с веток при вашем приближении. Вы сходите с колесницы или с коня, входите в первый двор, окруженный портиками; навстречу вам бегут слуги, вы моете руки в фонтане, поднимаетесь по ступеням, ведущим в большие открытые залы – внутренние сады; затем через колоннады вас ведут в покои для гостей – спальня, гостиная уютно расположились среди прохлады толстых каменных стен; вы меняете дорожное платье на вышитую тунику и отправляетесь ужинать в просторный триклиний. Назавтра состоится охота, псовая или соколиная, если только император, показав вам свои личные покои, покои императрицы и детей, не окажет вам честь, пригласив присутствовать на аудиенции в базилике. Затем, поплескавшись в бассейне в термах, вы перейдете в пахнущие благовониями руки массажистов в тепидарии. В какой-то момент вам придется зайти в мраморное отхожее место и посидеть там кружком.

Вечером же в садах, освещенных сотнями масляных ламп, под открытым небом вас будут развлекать гимнастки и плясуньи.

Вот такой приятный уик-энд вы могли бы с комфортом провести в загородной резиденции этого императора, назовем его, скажем, Максимианом. Ибо среди того, что было здесь уничтожено временем, оказалась и личность самого хозяина. Нет сомнений, что он бывал в Африке: декор его дворца мог быть создан только тунисскими мастерами; эти мозаики имеют ту же фактуру, что и мозаики Дугги и Тубурбо-Майуса,[340] только они еще прекраснее, тоньше, свежее, разнообразнее тех, что собраны в Музее Бардо.[341]

На вилле Пьяцца-Армерина мозаики остались на своих местах, в неприкосновенности, они по-прежнему устилают дворики и комнаты, рассказывая нам то какой-нибудь священный миф, то историю из жизни легендарного героя, к которому восходит семья императора, а чаще всего – описывая повседневную жизнь самого императора в его лесном уединении: утренний туалет, игры, занятия спортом, застолья, приобщение юношей к искусству любви. Переходя из зала в зал и разглядывая эти мозаики, задаешься вопросом: состояло ли их предназначение в том, чтобы показать гостю, как ему следует себя вести, или это просто было в духе времени – использовать пол собственного дома в качестве семейного альбома?

Есть среди этих недавно открытых каменных фресок одна, которая больше других заслуживает быть опубликованной в книгах по истории искусств. Это мозаика, изображающая танцовщиц в усыпанных блестками бюстгальтерах и трусиках. Девушки на наших пляжах не придумали ничего нового, щеголяя в костюме, который носили еще тысячу шестьсот лет назад и который за тысячу шестьсот лет до этого уже носили танцовщицы Древнего Египта. Так одевалась Феодора, прежде чем стать императрицей;[342] так одеваются гимнастки в цирке, сверкая блестками в свете прожекторов. Бубны цыганок, кастаньеты испанок, зонтики наездниц, мячи жонглеров – вечная история развлечений… Цирковые костюмы, аксессуары, сами номера насчитывают не одно тысячелетие, и вот, будто случайно, они оказались запечатленными здесь в виде картины, выложенной цветными камешками.