Читаем без скачивания Школа добродетели - Айрис Мердок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он постоял некоторое время, размышляя о той девушке на болоте. Увидит ли он ее еще раз? Может, надо вернуться и посмотреть, нет ли ее там? Кто она такая? Она явно была какой-то туристкой, сезон отпусков уже начался. Но вот что странно: за все время своего пребывания в Сигарде Эдвард не видел ни одного чужого, даже тех лесовиков. Потом еще более сильное чувство вытеснило все остальные, и почти виноватый румянец залил его щеки, потому что он вдруг понял: впервые он остался в Сигарде один!
Эдвард быстро развернулся и направился назад к дому. Он еще не знал, что собирается совершить, но не сомневался, что должен извлечь выгоду из этого глотка свободы, сделать что-то незаконное, найти что-то скрытое.
«Я пойду в Затрапезную и попытаюсь найти карту, — решил он. — Они говорили, что никакой карты местности у них нет, но я уверен, что есть».
Войдя в Атриум, Эдвард остановился на секунду, прислушался. Конечно, он ничего не услышал, но его пробрала дрожь, исходящая, казалось, от самого дома. Он снял сапоги, надел домашние тапочки и зашлепал по плиточному полу в направлении Затрапезной. Осторожно открыв дверь, он вошел в объятую тишиной комнату. «Я здесь. Не забывайте меня». На цыпочках прошел он через комнату и открыл дверь в мастерскую Беттины. Он фактически ни разу не был здесь — останавливался в дверях, выслушивал ее поручения или брал какие-то вещи, чтобы отнести куда нужно. Он с восхищением рассматривал большой деревянный верстак, гораздо более внушительный, чем в комнате Илоны, и деревянные панели на стенах, напоминавшие произведения современного искусства; на вбитых в них крючках висели самые разные инструменты. Другой выставкой художественных предметов был большой старый буфет, где стояли ряды емкостей с разными красками — как раз отсюда
Эдвард получил сегодня утром немного белой краски для теплиц. Здешние окна по стандартам Сигарда были на удивление чистыми и поражали отсутствием пауков. Он быстрым шагом прошел по комнате и открыл следующую дверь. Там было темно из-за паутины, обволакивавшей рамы, и пусто, если не считать большого ткацкого станка. Эдвард подошел к нему и попытался сдвинуть с места, наклонить, столкнуть, но тот не поддавался — похоже, станок закрепили на полу. Потом он обратил внимание на густой слой пыли и смазанные длинные следы, оставленные на дереве его любопытными пальцами. Он быстро шагнул назад и принялся без особого результата затирать следы, потом вытер руки о штаны. Станок был покрыт пылью, за ним явно давно никто не работал. Но по словам женщин выходило, что они используют его. А их платья — Эдвард обратил внимание, какие они залатанные и заштопанные, — их замечательные тканые платья были старыми. Он торопливо вышел из комнаты, тщательно закрыл за собой дверь и поспешил в Затрапезную.
Здесь по-прежнему царила жуткая обвиняющая тишина, и Эдвард замер, озираясь вокруг. Потом он принялся открывать ящики в поисках неизвестно чего — ах да, он же хотел найти карту. И он в самом деле нашел ее. Карта оказалась очень старой, поскольку железная дорога на ней была нанесена, а шоссе нет. Он уложил карту на место — вдруг еще понадобится — и продолжил поиски других сокровищ. Он взял фотографию Джесса, так похожего на самого Эдварда, и некоторое время разглядывал ее. Орлиный нос, прямые пряди темных волос, форма и даже выражение тонкого лица — все как у него; только глаза другие: у Эдварда удлиненные и узкие, у Джесса большие и на удивление круглые. «Конечно, теперь он выглядит иначе», — подумал Эдвард. Молодой Джесс насмешливо смотрел на него, словно говорил: «Да, юноша, ты был зачат прошлой ночью. Ну и ночка была! Если у тебя будет хоть одна такая ночь, можешь считать себя счастливчиком!» Эдвард положил фотографию на место, потом посмотрел на дверь, ведущую в башню. После первого дня он почти не думал о башне. Женщины (очевидно, по распоряжению Джесса) решительно не желали впускать туда гостя. Он подозревал, что им тоже запрещено туда подниматься. Эдвард почти не сомневался: Джесс не хочет, чтобы он видел башню в отсутствие хозяина. Ну и что? Эдвард снова прислушался, потом попробовал открыть дверь, но она была заперта. Что ж, к запертым дверям должны быть ключи. Где же они спрятаны? В карманах, в сумочках, в ящиках, на крюках, на полках, у кого-то на поясе — они должны быть где-то. Возможно, рядом с дверью, которую открывают. Он снова принялся обыскивать ящики, засовывая внутрь руку с вытянутыми пальцами. Но ключа нигде не было. Эдвард встал на стул и обшарил полку над дверью, откуда смел облако пыли. Потом он оглянулся. Обитая темным дубом каминная полка изобиловала тайниками. Он засунул руку за дощечку с надписью «Я здесь». Ключ и в самом деле лежал там. Дрожа от волнения, Эдвард подошел к двери и не без труда — рука его дрожала — вставил ключ в скважину. Ключ вошел свободно. Эдвард повернул его. Дверь открылась.
Он чуть не упал в обморок от чувства вины и волнения. Он добежал до Атриума, чтобы убедиться, что там никого нет, потом понесся назад, помедлив на пороге. А если матушка Мэй и Беттина вернутся рано? А если его застанет Илона? Но Илона никому не скажет. К тому же он уже здесь, на пороге, в башне, в большой шестиугольной нижней комнате. Эдвард не знал, как поступить с дверью, брать ли с собой ключ. Он не осмелился ее закрыть и оставил ключ в скважине. Дверь он подпер стулом с плетеным сиденьем. Мысль о том, что можно оказаться запертым внутри, подспудно тревожила Эдварда. Простор нижнего этажа явно предназначался для того, чтобы быть художественной галереей, «выставочным залом», о котором говорила Илона.
Но в первую очередь внимание привлекала необычная конструкция потолка: он был в одних местах выше, в других — ниже. Эдвард вскоре понял, что это сделано из-за окон, расположенных на разных уровнях. Потолок поднимался, образуя впадины и углубления, чтобы впускать вниз верхний свет и вместить окна для освещения верхнего этажа. Эдвард вспомнил асимметричное расположение окон, снаружи кажущееся хаотическим. «Кубистический» или «кессонированный»[48] потолок, выкрашенный в серо-голубой и красный цвета, пугал и одновременно привлекал. Стены были белыми, деревянный пол выкрашен серой краской. Эхо разносилось гулко, и, хотя Эдвард шел осторожно, его шаги производили шум, от которого мурашки бежали по коже. Помещение казалось заброшенным и довольно влажным, а экспонаты «выставки» — пыльными и неухоженными. Тут были маленькие скульптуры из дерева и камня, несколько бронзовых, на непросвещенный взгляд Эдварда — довольно старомодных. Кое-какие из обнаженных женских фигур некогда могли считаться смелыми. Были тут и сплетенные в объятиях пары — люди друг с другом и с животными, включая довольно интересную скульптуру Леды под лебедем в круглой нише; но если Илона говорила об этой эротике, вряд ли теперь она могла кого-то поразить. Картины выглядели поинтереснее. Эдвард обошел абстрактные полотна: желтейшие из желтых и чернейшие из черных брызги с редкими пугающими всплесками синевы и зелени. Картины героического, или «королевского», периода он нашел более привлекательными, в особенности огромные головы королей, бородатые, с круглыми глазами, ярко и густо намалеванные, явно автопортреты, и большие гротескные женские головы, скорбные, печальные или мстительные. Иногда бородатый король изображался лицом к лицу с огромным хищным монстром, свирепым или трогательно печальным. Порой эти двое были тесно сплетены — они падали или боролись, сражались или обнимались. На других картинах совет сидящих королей противостоял великолепному дракону — он то ли был захвачен ими в плен, то ли сам пленил их. Были тут и большие эпические полотна с буйными красками, батальные сцены с яркими флагами и геральдическими одеждами, в которых женщины и собакоголовые мужчины вступали в смертельную схватку на ножах. Другие сражения переходили в любовные объятия или убийства в мрачных комнатах. «Позднетициановский» стиль характеризовался обилием спокойного света вроде люминесцентного бежевого в квадратных крапинках лучащегося кремового и синего. На этих полотнах изображались сумеречные залы или леса, где развертывались квазиклассические сцены насилия: женщины наблюдают за собаками, пожирающими человека, или девочка смотрит, как змея хватает свою жертву, или женщин преследуют животные-гуманоиды, или юноша глядит, как кричащая девочка превращается в дерево. Здесь Эдвард разобрал сильно изменившиеся ранние мотивы: змея, появляющаяся из колеса, страшный сфинкс, возникающий из щели в камне, крылатая голова, пойманная в сеть, утонувшие животные, наводящие ужас подростки, равнодушные или испуганные свидетели, уродливые люди, пораженные безнадежностью или страхом. Порой из окон или дверей за этими персонажами наблюдали прекрасные дети — бессердечные, возможно, бездушные, державшие в руках различные эмблемы, флаги или цветы. Иногда эти дети поворачивались к зрителю, зажав между большим и указательным пальцами какой-нибудь двусмысленный талисман. Более поздние «тантрические» картины отличались чрезвычайно яркими и насыщенными синими и золотыми тонами. В море красок плавали, росли, уменьшались или взрывались овальные яйца. Ни одной христианской темы Эдвард здесь не увидел, как не нашел узнаваемых портретов обитателей Сигарда, если только скорбящие женские головы не отражали их черт. Полотна произвели на него сильное впечатление. Эротическая сила картин была такова, что Эдвард почувствовал слабость в коленях.