Читаем без скачивания Пасодобль — танец парный - Ирина Кисельгоф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я взяла щепотью его щеки и губы. Грубо и неожиданно. Мои когти впились в его рыхлое лицо, припечатав ладонью картошку носа к носогубному треугольнику.
— Никогда не связывайся с тем, кого не знаешь. Можешь нарваться на неприятности. Одно мое слово, и все пойдет не по тому трубопроводу. Включая тебя!
Крошечный отросток Челищева набух и оформился сплющенным холмиком. Он понял все раньше хозяина.
Я ехала домой. Ничего не видя, ничего не слыша. Ехала и думала, что меня не осталось. Нет меня прежней. Нет. Выела меня изнутри злоба непримиримая. Сразу не увидишь. Вся душа изгажена, испоганена. Разве могу я надеяться на будущее? А я уже зацепилась за крошечный просвет. За проблеск надежды, что меня поманил. Я рассмеялась. Не будет просвета. Все теперь пропадом. Все.
Не знала, что, уходя, надежда оставляет металлический привкус во рту. Оказывается, ее куют из булата. Ее не согнуть, не сломать, не приручить. Она уходит сама. Не спросясь. Не знала, что надежда пинком отбрасывает сердце к грудине. Что она таранит себе выход, сверля дрелью затылок. Что уходит смеясь. Что нестерпимо больно от ее смеха. Ничего не знала.
Я остановилась на светофоре и вдруг увидела красное пятно. Закатное облако. Почти рядом со мной. Я сняла солнцезащитные очки и узнала свой утерянный знак. Выросший у привычной дороги. Я смотрела не отрываясь, не веря. Ко мне тянулись красные паутинчатые метелки сумаха. В свете закатного солнца они пылали огнем. Я открыла окно, сумах протянул мне свои ветки букетом. К моей открытой ладони. И она запылала огнем. Сумах врастал в меня красными сосудами, оплетая собой как флягу, с корнями в горлышке моей аорты. В моей груди вздыбился горячий горб и порвался. Я посмотрела вниз. Мое сердце упало к ногам и расшиблось. Насмерть. И я закрыла глаза. А мое сердце обхватило меня своими руками. Так крепко, так жарко, что не продохнуть. До знакомой дрожи забытой, туго натянутой струны.
— Ты что, обкурилась?!
Я повернула голову и увидела размытое лицо человека. Он осекся. А я подумала, что снова подскочило давление. Лица не вижу. Совсем.
— В ДТП хочешь? — проворчал он. — Баба! Паркуйся, пока не грохнулась!
Я кивнула.
— Езжай! — заорал он. — Что стоишь? Зеленый! Дура!
— Да, — согласилась я.
И закрыла лицо руками. Оно было мокрым от слез. Надежда возвращается слезами. Их не сразу заметишь. От боли. Нестерпимо больно от ее слез. Оттого что не веришь.
Я остановилась у «Шоколадницы». В двух шагах от перекрестка. Бросила свою машину. Мне надо было поймать такси. До дома я сама бы не доехала. Я оглянулась, такси не было. Я вытерла слезы тыльной стороной рук. Еще и еще раз. Мне нужно было прийти в себя. И я зашла в «Шоколадницу», чтобы успокоиться. Передохнуть хоть немного. Умыться. Вошла и оглянулась. Не сразу заметила. Не сразу заметила! А когда поняла, застыла, замерла, закаменела в дверях зала для некурящих. Там был мой муж. С женщиной. Он сидел опустив голову. Молча. И она молчала. Я не видела его лица, только профиль. Как на монете. Нечеткий, неясный, стертый. И его руки на маленьком круглом столике. А поверх его рук руки женщины. Она гладила его пальцы. Осторожно, нежно, чуть касаясь. Непереносимо! Так больно… Каждое ее прикосновение — как рваная рана. В самое сердце. Я этого не ждала… Не ждала…
Я стояла в дверях зала, меня обходили, толкая. Раз, раз и еще раз. И еще раз.
— Может, пройдете? — раздраженно спросила официантка.
— Да, — согласилась я и пошла к выходу. Шатаясь, как пьяная.
Я вышла на улицу, мне в глаза ударило солнце. Кулаком. Под дых. Прямо в солнечное сплетение. И я очнулась. Я пошла к машине, все убыстряя шаг. Побежала. Быстрее! Быстрее! Быстрее! Мне повезло. Несказанно повезло! Я скажу Марише. Не все. Не всю правду. Она ее не перенесет. Она любит отца. Я скажу так, чтобы не испугать ее, но она поймет. С ней осталась только я. Она все поймет. Она уже большая. Мы остались вдвоем. Только вдвоем! Я ведь этого так ждала. Ждала половину ее жизни. У меня каждый день посчитан. Я все помню. Ждала с ее шести с половиной лет. Не все кончено! Не все!
Я взлетела на пятый этаж, сделав только один вздох. Я рванула дверь Маришкиной комнаты. Она слушала музыку в наушниках, лежа в кровати.
— Мариша! — крикнула я.
Она отмахнулась. Она еще ничего не знала. Ничего!
— Мариша! — Я отодвинула наушники и села на ее кровать.
— Что?
Я вгляделась в ее ореховые глаза. У кого я такие видела? Не помню. Не важно!
— Я люблю тебя, — сказала я. — Очень.
— И что? — Она сощурила ореховые глаза. У кого такие глаза? Почему я не помню?
Я взяла ее ладони и прижала к своей груди. Сильно-сильно. Крепче не бывает. Мое сердце все еще летело на пятый этаж, отмеряя ступени. Мое сердце летело к моей дочери, отмеряя мою любовь.
— Слышишь? — улыбнулась я. — Это я.
— Вижу. — Она выдернула ладони из моих рук. — Я попала на премьеру мыльной оперы? Ты уже в коме?
У меня задрожал подбородок. Невольно. Мое сердце летело к моей дочери. Почему оно опоздало? Почему оно меня подвело? Почему?!
— Гадость! — крикнула дочь. — Ненавижу комедии! Уйди! Уйди! Слышишь? Уйди!
Меня скрутило тугим шаром. Как эмбрион. Голова в колени, руки под голени. Туго-туго. Вглухую. И одышка. Ни вздохнуть, не выдохнуть. Ни крупицы воздуха. Я задыхалась, запечатав голову моими коленями. Моя дочь кричала, я не слышала ничего. Только шум в голове. Волнами о волнорез. Глухой стук. Раз, раз и еще раз. И еще раз.
Мой затылок пронзила острая боль, я упала на кровать как подкошенная. А моей дочери в комнате уже не было. Она ушла из дома. Давно. Я пролежала до сумерек. Она не пришла, а я не успела сказать. Мое сердце меня подвело. И я рассмеялась. Вслух. Мне некого было стесняться. Я одна. Совсем одна. На всем белом свете одна…
Я ушла к себе, смеясь. Смеясь над собой. Глупой, никчемной, самонадеянной дурой. Я провалила все. Провалила самое главное, а мне было смешно. До эйфории. Я одна. Совсем одна! А мне весело, как в анекдоте. Я захохотала, вспомнив бородатый анекдот. Совсем одна! Мне повезло? Мне нужен ответ. Мне повезло?
Мне не надоели подарки, но я сама их растеряла. Все растеряла: мою пахнувшую сказочной степью любовь, изрезанную моим невниманием дочь, всю мою семью в плетеном лукошке из ветвей тамариска — мирового древа шумеров. Моего лохматого ангела, к которому я поленилась прийти. Он был так далеко, так высоко. И я не пошла. На беду.
Или мое сердце засушила пустыня? Или душа моя в ней стала камнем? И я не узнала на другом языке жизненно важное мне слово «любовь»?
Я ходила и ходила по своей комнате, нарезая круги. Без устали, без отдыха, без снисхождения. Мне надо было знать. Мне важно было знать. Мне повезло? Почему я смеюсь? Что это значит? Мне повезло? Даже не знаю, пришел ли кто-то домой. Я обо всех забыла. Мне важнее было знать. Мне повезло?
Зачем я поверила? Ко мне так и не пришел вестник, обещанный Рерихом. Не встал рядом, не улыбнулся. Кто даст ему приказ лечить мое несчастье улыбкой? Или это моя улыбка лекарство? Мой тугой пояс? Моя крепкая обувь? Это все мое достояние?
Я вышла на балкон. Бездонное, невиданное ночное небо было чудесно, бесподобно, богоподобно. Его безжизненная красота была так невыносима. Я видела планеты и звезды совсем близко. Вот Мицар — горячее сердце Большой Медведицы, неразлучной со своим детенышем. Ей не потерять свою дочку, ведь ее любовь светит Полярной звездой в самом центре купола неба. Здесь сверкает моим медальоном Альдебаран на шее быка. Там Арктур — ожог от бича Волопаса. Тут рассыпались волосы чужой женщины Вероники. Я не знаю звездных карт. Я знаю, что они — это они. Знаю. Мне рассказал это Рерих. Я протянула к ним обе руки и сорвала звезды, как яблоки. Полный подол звезд и планет. Доверху. Собрала, как шары, и подбросила вверх. Они заскользили огненными эллипсами звездных рун в густом черном воздухе. Важно и медленно. Оставляя после себя шлейфы радужных бликов, как искристые хвосты комет. Одни звезды были такие холодные, что стыли руки, другие так раскалены, что обжигали кожу. Ничего. Мои ладони выдержат. Ведь я жонглирую звездами и планетами. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Раз, раз и еще раз. И еще раз! Всю ночь. До рассвета.
Я загляделась на звездные знаки и все забыла. Не найти мне свой путь.
Глава 18
Я устала на работе, хотя уставать было не с чего. Обычная текучка, никаких авралов, никаких всплесков. Тишина и покой, а я устала. Работала допоздна. Все женщины, растерявшие друзей, работают до глубокого вечера. Им некуда идти. Все женщины, у которых нет личной жизни, работают с утра до ночи без выходных. Им некуда себя девать. Массажисты, косметологи, инструкторы по фитнесу, парикмахеры и стилисты, шопинг, нелепые увлечения — маркеры махрового одиночества. Суррогат общения, смешной, на чужой взгляд, эрзац причастия к жизни. Одинокие женщины-трудоголики пьют свою работу на завтрак, обед и ужин как кофе. Работа тонизирует, стимулирует и становится единственной реальностью, за которой можно забыть о себе. Я никогда не тороплюсь домой. Мне нечего там делать. Мой дом стал гостиницей, перевалочным пунктом, временной стоянкой. Я не знаю, куда двигаться дальше, но я всегда возвращаюсь домой, на перекресток без указателей. Бродить между трех сосен.