Читаем без скачивания Похождения Стахия - Ирина Красногорская

– Эва! – обрадовался Воейков. – Обнаружился, наконец, пропащий. – Он стал раскручивать свивальник, рвать его в нетерпении. Зверек злобно урчал, норовил укусить воеводу за пальцы.

– Поселяне! – воскликнул воевода торжественно. – Земляки! Оснований для опасений нет. Никаких признаков близкого конца света не наблюдается. Этот новорожденный – не новорожденный. Год ему. И рожден он не Акилиной, не бабой вообще, а кошкой. Есть зверь такой, вроде хорька, что ли, только дорогой очень. Иноземный. У нас в России очень он редкий. Мне моего его высочество господин Бирон подарил. Марс называется. – Воевода поднял кота перед собой, чтобы все его увидели. – Это очень ценный редкостный подарок. Лично проведу дознание, как столь ценный предмет оказался в столь плачевном виде и в неподобающей его значимости обстановке. – Он засунул злого зверька за пазуху, приказал грозно:

– Повитуху ко мне!

Стражники скрылись в избе. Воевода оглядел присмиревшую толпу. Понял: земляки разочарованы – лишились чуда, потому приуныли. Взбодрить их, порадовать могло теперь только публичное жертвоприношение.

Не такое кровавое, конечно, как во времена берендеев, но и мелочиться ему было нельзя. Он помрачнел, соображал, кого же, кроме повитухи, призвать к ответу. И тут Гликерию заметил у малинника рядом с волонтером, наряженным не по сезону да еще с ухватом в руках.

– И ты, Гликерия, за проказы свои поплатишься! – пригрозил он сурово. – Нечего за спины прятаться. Ступай за мной. – Но, прежде чем уйти со двора, он вывернул свои карманы. Не сразу нашел кошелек, а в нем нужную монету. Но бросил все-таки что-то в корзинку. – Это роженице на успокоение, – объяснил смущенно и направился к воротам.

– Все. Пропала я, бедовая головушка, – запричитала Гликерия, ухватила волонтера за руку. – Что делать мне, подскажи. Вдруг под «слово и дело» попаду. Уж точно, не рой яму ближнему.

– Ты-то тут при чем? – удивился волонтер. Спросонья он плохо соображал.

– А при том, что я надоумила повитуху дурехе этой Акилине зверушку подложить и кота у воеводы выкрала.

– Зачем?

– Чтобы кашей тебя не потчевала, вход в твою избу по ночам не стерегла.

Волонтер ничего не успел сказать: стражники вывели из Акилининой избы повитуху.

– Это все Глашка, коза беспутная, лихоманка ее возьми, – ругалась она. – Проказу задумала. Заставила меня согрешить. Тьфу на тебя, проклятую!

– Не бесплатно же ты, Лукинична, согрешила, – внесла ясность Гликерия и пошла со двора.

Волонтер остался стоять у малинника с ухватом в руках, в тулупе. Остальные нехотя расходились. Решали лениво, куда теперь податься. Идти за виновницами неразумно – вдруг вину на себя накличешь. Работать начисто отпала охота. Бабы растянулись шеренгой поперек улицы, на ходу обсуждали проделку неугомонной Глашки. Заключили без особой радости: и на сей раз проказа ей с рук сойдет. Мужики говорили о диковинном звере, называемом «марс»: где водится, на что ловится, хорош ли у него мех.

– Утро доброе! – за спиной у волонтера объявился швед.

– Что так рано? – от удивления волонтер пренебрег приветствием.

– Ефим. Шар. Летать. Дым готовит. Надо бежать. Остановить.

Волонтер швырнул на свое крыльцо тулуп и ухват. Они побежали в город кратчайшим путем, навстречу ветру.

– Ветер! – кричал сзади швед. – Какой сильный ветер! – Волонтер сразу вырвался вперед и теперь не бежал – шел странной поступью скорохода. Швед не мог его догнать. – Ветер. Нельзя, совсем нельзя летать!

– Чего? Не слышу!

Слова относило назад, к Боркам. Оттуда уже тоже мчались по лугу люди. Борковские – народ сообразительный, ушлый. Сразу уразумели: примчался спозаранку из города швед, значит, случилось что-то любопытное. А коль помчался назад наперегонки с волонтером, тут уж медлить и борковским нельзя, иначе успеешь как раз к шапочному разбору. Вот и пустились бежать особо догадливые да резвые на ногу по узкой стежке. Она то и дело в болотину проваливалась, потому для удобства и скорости все бежали босиком. Можно было бы в город и по дороге отправиться. Но от грязи после дождя давешнего все равно бы не убереглись, а время бы упустили. По дороге пешие передвигались редко. И теперь по ней в сторону города пронесся отряд конников.

– Нам бы коня, – позавидовал швед. Догнал все-таки волонтера, но устал очень. – Не успеем. Не остановим Ефимку. Пропал он. Ветер!

– Не причитай. Не каркай. На валу будем раньше воеводы. Осталось-то всего ничего.

Прямо перед ними на высоком холме, у слияния Трубежа и Лыбеди, поднимался переяславский кремль.

Сверкали белизной стены его храмов, сияли позолотой многочисленные их купола.

Приятели ступили в заросли ивняка близ острова. Тут не то что бежать, идти стало трудно: по колено в воде, дно илистое в острых ракушках и корягах. Каждая коряга, правда, до малого сучка ноге знакома – сотни раз протокой хаживали.

Преодолели вязкий, тоже весь в ракушках, песок острова. Переправиться по мосту через Трубеж – и вот он кремлевский холм. От него до Скоморошьей горы – рукой подать. И по круче его в сторону громады Успенского собора взбираются десятки людей. Спешат, как на пожар.

Над Скоморошьей горой в клубах сизого дыма расцветал исполинский тюльпан. Ветер трепал его, не давал подняться. Мешал распуститься как следует.

– Все! Не успели. Не успели. – Швед рухнул у самой воды. Волонтер молча поднял его, взвалил на спину, как куль. Тащил до самого холма. Свалил у его подножья в густую влажную траву, сказал зло:

– Лежи тут, немец припадочный! Не раненый, чтоб я тебя на закорках таскал. Не девица пригожая, чтоб на руках в гору поднимать. – И сам полез вверх, не оглянулся. Швед ползком поднимался следом.

Круча заслонила от них Скоморошью гору, кремлевские постройки и древний крепостной вал с его приземистыми башнями. Виднелись лишь купола Успенского собора да клочок неба, ставший от дыма серым, как в ненастье.

– Летит! – вдруг покатился над холмом удивленный, испуганный, ликующий крик. Испуганные его мощью взмыли в небо монастырские вороны и галки. Устроили в нем всполошенную тесноту. И почти сразу же ударил большой колокол, тревожно, неурочно.

Волонтер выскочил на гребень холма. Оказался как раз напротив временной деревянной колокольни Успенского собора. Звонил ее колокол. Звонил беспрестанно, беспорядочно. На веревке его, подобно маятнику, раскачивался подьячий. Желтый шелк шара нелепым комом грудился на ближайшей березе. Тьма зевак разного рода толпилась близ нее. Но никто не пытался вызволить бедолагу. Все будто оцепенели от ужаса. Только воеводы не коснулось вроде это состояние. Он сохранял присутствие духа, возможно, отдал уже какие-то приказания. Возможно, волонтер действовал согласно им, когда мимо воеводы пронесся к колокольне. Тот и не попытался остановить его, крикнул вдогонку радостно: