Читаем без скачивания Оружие победы и НКВД. Конструкторы в тисках репрессий - Александр Помогайбо

Постепенно столовая пустеет. Окруженные друзьями, двигаемся и мы. Быстро оглянувшись, я схватил несколько кусков хлеба и сунул в карман — закосил пайку, удача! Вероятно, это видят и друзья, и охрана, но мне безразлично, лагерный принцип гласит: закосил — твое, прохлопал — пеняй на себя: станешь доходягой, дальше путь один — в «М» (по-лагерному, в мертвецкую)».

...Судьба брошенного на произвол судьбы самолета ТБ-7 оказалась печальной. В 1939 году было решено заменить силовую установку (поскольку использование четырех невысотных моторов требовало пятого двигателя, использовавшегося в качестве нагнетателя, а это ухудшало все параметры). Еще в 1939 году планировалось использовать на ТБ-7 новые моторы АМ-35 А.А. Микулина и снабдить их турбокомпрессорами. Было выпущено семь самолетов ТБ-7 с моторами АМ-35 — но к тому времени еще не были созданы турбокомпрессоры для этих моторов.

Испытания самолетов показали, что промышленность не может устранить падение давления масла в моторах на высоте более 6000 метров ниже допустимого предела. В связи с этим стало очевидным бессмысленность продолжения работ по доводке систем. Работы по созданию силовой установки для высотного варианта ТБ-7 были в начале 1940 года прекращены. Невысотные же ТБ-7 согласно Постановлению КО от 25 мая 1940 г. строились малыми сериями (поначалу с «высотными» моторами АМ-35А, на которых, однако, также падало давление масла ниже допустимого предела на высотах более 7000 м). Потолок ТБ-7 составлял 9300 км. Это было меньше, чем у «Me-109E3» (10 450 км). На высоте 6360 метров Пе-8 давал 443 км/час, Me109E3 развивал на 6000 метров 532 км/час.

Любопытно сравнить эти данные с данными американского «Фортресса» B-17E, который забирался на 11 200 метров. Скорость B-17E на высоте 7630 м равнялась 507 км/ч.

Чем же занимался в это время Петляков и его инженеры?

Созданием самолета «100». Военные считали, что в будущей войне воздушные сражения будут иметь вид боя перехватчиков с бомбардировщиками и истребителями сопровождения в стратосфере. Исходя из такой спорной оценки, самолет должен был иметь следующие особенности: быть многоместным, чтобы пилот не отвлекался от уничтожения противника ради самообороны; иметь большую дальность полета, чтобы перехватывать бомбардировщики на значительном удалении от защищаемого объекта; нести мощное вооружение; иметь высокую скорость и хорошую маневренность. В итоге были сформулированы следующие требования:

Скорость на высоте 10 000 м — 630 км/ч

Потолок — 12,5 км

Дальность полета — до 2400 км.

И такой самолет был создан.

Однако среди закупленной в Германии техники высотных самолетов не оказалось, и Сталин дал распоряжение переделать самолет в пикирующий бомбардировщик. Требования, выставленные при этом военными, были фантастическими. Скорость требовалось обеспечить 550 км/час на высоте 5000 м, бомбовая нагрузка должна была составлять 600 кг.

Проблема была в следующем: когда создавался истребитель, нужно было обеспечить очень большую для тех времен скорость — 630 км/час. Если бы самолет показал 625, военные могли не принять машину, что для ее создателей было бы катастрофой. Петляков взял профиль с узким крылом и острой кромкой, который обещал большие скорости, но был мало изучен. Высотный истребитель с новым профилем дал требуемые 630 км в час — но когда высотный истребитель начали перепрофилировать в пикирующий бомбардировщик, истребительное крыло оказалось совершенно к этому негодным. При пикировании происходил срыв потока, и самолет проваливался на нос.

Л.Л. Селяков в своих воспоминаниях писал: «Самолет Пе-2 имел существенный недостаток в аэродинамической компоновке крыла. Недостаток сводился к следующему. В целях достижения больших скоростей полета (500 км/час) крыло было набрано из профилей Гласса. Эти остроносые, «8-образные» профили были мне хорошо знакомы. Хотя на режиме большой скорости эти профили и были «ничего», но на малых скоростях, на больших углах атаки они имели скверные срывные характеристики. Самолет Пе-2 на взлете и посадке легко попадал в «зону срыва», резкого падения подъемной силы и сваливался на крыло. Посадочный угол самолета был больше критического «угла сваливания», что совершенно недопустимо. Первой работой по улучшению «срывных характеристик» была работа по замене носовой части крыла. Вместо остроносого, плохого профиля был поставлен тупоносый с большим радиусом носка профиль МАСА23012. Получилось то же самое, что и на среднем профиле самолета «ДБЛК». Поведение самолета на взлете и посадке стало совершенно безопасным, самолет получил необходимый запас по углам. Скоростные характеристики самолета тоже стали лучше. Стоит вопрос: разве конструкторы, аэродинамики, проектирующие крыло Пе-2, не были осведомлены о работах по самолетам «СБ» и «ДБЛК», или здесь что-то другое?»

На этот вопрос можно сейчас ответить: за профилем петляковцы обратились в ЦАГИ, а там в 1937-м прошли аресты. Поскольку курс партии постоянно колебался, начальник ЦАГИ Н.Х. Харламов внезапно оказался «в организации правых» и был расстрелян 29 июля 1938 года; были расстреляны также начальник 8-го отдела ЦАГИ В.И. Чекалов и заместитель начальника отдела подготовки кадров ЦАГИ Е.М. Фурманов. Естественно, уровень работы ЦАГИ резко упал.

Трудно было Петлякову обеспечить для бывшего высотного истребителя и грузоподъемность в 600 кг бомб. Места в фюзеляже хватало только для 4 бомб по 100 кг. «Для отчетности» конструкторы исхитрились запихнуть еще две бомбы по 100 кг в мотогондолы — но фактически на серийных самолетах использовалась нагрузка в 400 кг. Важный момент — эффективное уничтожение цели — моста, танка, опорного пункта — осуществлялось бомбами в 250 или 500 кг, как было у пикирующего «Юнкерса». Бомбы в 100 кг были очень неэффективным оружием — по крайней мере, для пикировщика. В ходе войны немцы стали вешать под свои пикировщики бомбы весом в 1000 килограмм.

Вот так пилот пикирующего Ju-87 Рудель вспоминает о своем вылете, в котором он потопил советский линкор:

«21 сентября прибыли наши бомбы в тонну весом. На следующее утро разведка сообщила, что «Марат» находится в гавани Кронштадта. Русские, очевидно, приводят в порядок корабль после повреждений, нанесенных атакой 16 сентября. Наконец наступил день, когда я покажу всем, на что способен. Я получил нужную информацию о ветре и всем прочем от офицера разведывательной службы. После этого меня на земле уже ничего не интересует — мне не терпелось подняться в воздух. Если я доберусь до корабля, я его потоплю. Я должен его потопить! Когда самолеты взлетают, мы думаем только о предстоящем налете; каждый самолет несет тонную бомбу для этой цели.

На ослепительно голубом небе ни облачка. То же самое при подлете к морю. Над узкой полосой, занятой русскими войсками, мы встречаем несколько русских самолетов — но они не могут заставить нас отвлечься от цели. Мы летим на высоте 3 километров; огонь зениток страшен. Примерно в 15 километрах впереди мы видим Кронштадт; расстояние до него нам кажется бесконечным. При такой интенсивной стрельбе любой самолет может быть сбит в любой момент. Ожидание делает полет очень долгим. Штеен и я непреклонно продолжаем следовать своим курсом. Я говорю себе, что «иваны» не стреляют по нашим двум одиночным самолетам — они лишь открывают заградительный огонь на определенной высоте. Другие самолеты летят высоко вверху — и не только не эскадрильей, но даже не звеньями и не парами. Мы считаем, что, изменяя высоту и описывая зигзаги, мы делаем задачу зенитчиков трудной. Отдельно летят два штабных самолета с голубыми носами. Один из них бросает свою бомбу. В небе над Кронштадтом поднимается облако разрывов; угроза быть сбитым очень велика. Мы все еще в нескольких километрах от нашей цели; впереди под углом я вижу «Марат» в гавани. Грохот орудий, снаряды со свистом летят мимо нас, вспыхивают разрывы серо-синего цвета; все это напоминает стадо баранов, что резвятся вокруг нас. Если бы все это не несло смерть, то подобное зрелище можно было бы назвать воздушным карнавалом. Я гляжу вниз на «Марат». Рядом с ним стоит крейсер «Киров». Или это «Максим Горький»? Эти корабли раньше не принимали участие в обстрелах самолетов. Так же произошло и на этот раз. Они не стреляют по нам, пока мы не переходим в пикирование для атаки. Никогда раньше наш полет через оборону противника не казался нам столь медленным и неудобным. Использует ли Штеен сегодня свои воздушные тормоза или же при таком сильном сопротивлении он от них откажется? А вот и он. Воздушные тормоза выпущены. Я иду следом, бросив взгляд на его кабину. На лице Штеена сосредоточенность. Итак, мы пикируем, соблюдая небольшую дистанцию. Угол пикирования, должно быть, где-то между семьюдесятью и восьмьюдесятью градусов.

Я уже вижу «Марат». Мы несемся вниз; корабль медленно растет в своих гигантских размерах. Вся его артиллерия теперь направлена прямо на нас. Для нас в данный момент не играет роли ничего, кроме нашей цели: если мы выполним свою задачу, это спасет жизни наших братьев по оружию, воюющих на земле. Но что это? Самолет Штеена внезапно уходит далеко вперед. Он летит много быстрее. Может, Штеен убрал воздушные тормоза, чтобы лететь быстрее? Тогда я должен сделать то же. Я пускаюсь вдогонку за этим самолетом и скоро уже у него на хвосте, с трудом управляя самолетом. Прямо впереди я вижу искаженное ужасом лицо Леманна, заднего стрелка самолета Штеена. Он боится, что я отрублю винтом хвост и врежусь в него. Я увеличиваю угол пикирования, насколько я в силах— этот угол, должно быть, составляет 90 градусов, — и проскакиваю мимо самолета Штеена на расстоянии волоса. Не предвестник ли это будущей удачи? Корабль точно в центре прицела. Мой Ю-87 идеально выдерживает курс при пикировании, он не отклоняется ни на сантиметр. У меня возникает предчувствие, что промахнуться просто невозможно. «Марат» — большой, как жизнь — прямо передо мной. Моряки бегут по палубе, перенося боеприпасы. Я нажимаю на спуск бомбодержателя и наваливаюсь всем телом на ручку. Успею ли я выйти из пике? У меня есть в этом сомнения, поскольку я пикировал без воздушных тормозов, и высота, с которой я сбросил бомбы, составляет не более 300 метров. Штурман говорит, что тонные бомбы следует сбрасывать с высоты не менее километра, поскольку осколки разлетаются на километр и спускаться низко означает подвергнуть риску самолет. Но я забыл об этом — так мне хотелось попасть в «Марат»! Я жму на ручку, почти без чувств, прилагая все силы. Ускорение самолета при падении слишком велико. Я ничего не вижу, все чернеет — с подобным я еще никогда не встречался. Но если это возможно, я должен вытянуть. В моей голове еще не прояснилось, когда я слышу голос Шарновского: