Читаем без скачивания Мужской день - Борис Минаев

Особенно я не любил в детской поликлинике две вещи – регистратуру и прогревание.

За стеклом в регистратуре сидела хорошая женщина.

– Ну что я могу сделать? – ласково говорила она. – Я же не волшебница.

Чтобы с ней поговорить, мама низко-низко наклоняла голову к полукруглому окошечку, какое бывает только в поликлиниках и в кассах.

– Ну пожалуйста, – умоляла мама. – Выпишите, Серафима Андреевна. Мы посидим, и все. Вдруг кто-то не придет. Вдруг останется время, и нас в конце примут.

Но хорошая женщина Серафима Андреевна талончик на прием к специалисту маме не давала.

– Ну вот вы подойдете, – ласково говорила она, – еще кто-нибудь подойдет. А мне потом что? Строгий выговор? Вы лучше заходите пораньше с утра. И я вам дам талончик в порядке очереди.

И улыбалась красиво.

Но не любил я регистратуру не только из-за окошечка с хорошей женщиной. Там на полках хранили мою толстую карту, которая приводила маму в тихий ужас.

– Ты не можешь прочесть, что здесь написано? – спрашивала она, нахмурившись и поднося к моему носу раскрытую страницу. Но в торопливом почерке врачей я никогда не мог разобрать ни одной буквы.

– Ну ладно, – мама опять начинала читать карту сама. – Это какой-то ужас! – стонала она. – Какие у тебя анализы! Это же умереть не встать!

Маму смущало, что я болел сразу по всем фронтам – зубы были ни к черту, печень шалила, дыхательные пути то и дело закупоривались.

– Хорошо хоть с сердцем у тебя все в порядке! – вздыхала она.

У меня со многим было все в порядке. Но мама этого не понимала. Ей казалось, что я слишком много болею.

– Ты у меня какой-то ослабленный, – говорила она, с сомнением изучая мое лицо. – Какой-то желтый. Живой труп.

Дома мама заставляла меня дышать над горячей картошкой, парить ноги, пить таблетки, лежать с горчичниками, сидеть с колючим шарфом.

И все время что-нибудь есть.

Зелень, свежие огурцы, малину, облепиховое варенье, сало, рыбий жир, куриный бульон, жареную печень, мумие и кожуру от апельсинов.

Любое новое средство пробуждало в маме талант народного целителя.

– Ну посмотри, Сима, – весело говорила она папе. – У него сегодня совсем другой цвет лица.

Папа с сомнением смотрел на меня и тихо качал головой.

– Залечишь, – односложно выражался он.

И мама начинала возмущаться, а иногда даже кричать.

– Ну хорошо! – кричала она. – Если ты не веришь в этот способ, давайте вместе думать! Обратимся в платную поликлинику! Должен же быть какой-то выход! Не могу же я все время сидеть на бюллетене!

Бюллетенем называлась голубая бумажка. На самом деле у нее было простое русское название: листок нетрудоспособности.

Я часто читал мамин листок нетрудоспособности. Врач выставлял в нем числа: с первого ноября по восьмое ноября, с восьмого ноября по пятнадцатое ноября...

Это были дни, когда мама была не способна трудиться. Из-за меня. Я мечтал уничтожить свою карту. Но знал, что из этого ничего не выйдет.

На обратной дороге, по пути из поликлиники, мы заходили в гастроном.

Это был самый большой дом среди всех Новых домов. Мама совершала там разные неординарные покупки.

– Мама, зачем же тебе живая рыба? – тихо и потрясенно спрашивал я.

– Ты можешь немного помолчать? – так же тихо и потрясенно отвечала мама.

Она сжимала меня за локоть и глядела умоляюще.

– Я сейчас подойду! Только чек выбью и подойду! Постой в очереди! Ну хоть три минуточки... Ладно?

...Наверное, вы прекрасно знаете, что такое очередь.

Но вы, наверное, а вернее, вы, конечно, не знаете, что такое очередь за мясом.

Покупатель в очереди за мясом не просто стоит и тихо ждет. Он волнуется. Он переживает за всех, кому нужно мясо. А потом сам подходит к прилавку и, например, говорит:

– А без жира нет?

Или он говорит:

– Ну вообще! Одни кости!

А продавец ему на все это отвечает:

– Не нравится – не берите!

И у них возникает горячая дискуссия.

Покупатель наседает:

– Да что вы мне подсовываете!

А продавец отбивается:

– Не нравится – не берите!

И очередь начинает немного гудеть. Одни гудят в защиту покупателя. Другие гудят в защиту продавца.

Так гудят зрители на футболе. Так в унисон актерской паузе сладко вздыхают театралы.

Покупатель в очереди за мясом, конечно, тоже переполнен разными чувствами.

Он, например, говорит продавцу:

– Мне вот нужно для второго! Я вот жаркое хочу приготовить! А вы что даете? Суповой набор?

Но продавец молчит. Смотрит мимо него белыми глазами.

Очередь перестает гудеть. И начинает вопить и колыхаться.

– Не задерживайте людей! – кричат одни.

– Что за безобразие! – кричат другие.

– До обеда всего полчаса осталось! – заводятся третьи.

Продавец гнусно ухмыляется и выжидательно смотрит на покупателя.

– Ну хорошо! – брезгливо говорит покупатель. – Дайте мне вот тот кусок... Нет, знаете что, лучше вот этот...

– Тот или этот? – уточняет продавец.

– Этот. Этот! – вопит покупатель.

После чего грубый нехороший продавец пишет ему химическим карандашом цену мяса на обрывке оберточной бумаги. Скажем, он пишет ему – рубль восемьдесят две (1.82). И протягивает ему этот обрывок грязными и мокрыми от сырого мяса пальцами. И покупатель, совершенно раздавленный и оскорбленный в своих лучших чувствах, несет эту драгоценный обрывок в кассу. Потом он выбивает свой чек, сует его продавцу и хватает свое мясо, завернутое в бумагу, а потом дома, или прямо здесь, на специальном таком шатающемся столике с алюминиевыми гнутыми ножками, внимательно разглядывает дико и прихотливо разрубленные мясные кости, из которых ему и предстоит делать выдающееся жаркое.

К продавцу мясного отдела подходит скромно одетая пожилая женщина. Проще даже сказать – старушка.

– Сынок, – жалобно говорит старушка, – ну, пожалуйста... Мне для котлеток.

И только продавец избавляется от старушки, вырубив громадным топором для нее из другого куска маленький постный кусочек – как на прилавок грузно наваливается большая женщина с большим подбородком и крупными яркими губами.

– Вы мне, пожалуйста, вон тот окорочок покажите, – низким голосом просит она. – Вон тот, мне кажется, такой сочный-сочный. Как вы считаете?

...Бедная мама! Как она порхала от одного отдела к другому, пытаясь всюду занять очереди, всюду успеть, всюду протолкаться, протиснуться, ну а я испуганно взирал на эти ее героические попытки.

Она ставила меня в эти очереди, и я наблюдал великую жизнь Гастронома – с его мраморными ваннами, в которых плавала полуживая рыба, с его мясными отделами, где продавец в белом колпаке клоуна остервенело рубил бараньи ребра, с его величественными кассами, с его блистающими люстрами и густым слоем опилок на грязном полу.

Из гулких железных люков выплывали, как в сказке, ящики с мороженой рыбой и мешки с зеленой капустой, кто-то швырял синих цыплят, и они летели по воздуху почти как живые, старушки вежливо уносили маленькие бумажные кулечки с конфетами, а старики раздраженно гремели пустыми бутылками из-под кефира.

Я смотрел и смотрел на этот великий Дом Еды, и голова начинала кружиться.

– Мама, – говорил я, когда мы шли домой, нагруженные свертками, – скажи, зачем ты покупаешь это сырое мясо?

– Не говори, пожалуйста, ерунды, – отвечала мне мама.

– Мама, ну зачем нам сырое мясо? – чуть не плача, уговаривал я ее. – Я же так люблю котлеты пожарские по двенадцать копеек. Или домашние шестикопеечные тоже люблю. Я люблю и пельмени русские. Я и сосиски люблю молочные. Или хочешь, свиные люблю. И особенно колбасу докторскую. Я, правда, еще много чего люблю.

– Ну и люби, – сурово отвечала мама. – А я знаю, что растущему организму нужно свежее мясо. Мне и доктор так сказала: жареная вырезка полезна для лейкоцитов. У тебя лейкоциты что-то не очень в последнее время.

– Мама, ну какие лейкоциты? – продолжал чуть не плакать я. – А зачем тебе эти дохлые караси? Кто их будет есть? Я терпеть не могу жареную рыбу! Я ее вообще не ем! Она же бьет хвостом! Вот смотри, как бьет! Как живая...

– Она и есть живая, – мужественно отвечала мама. – Папа любит жареную рыбу. Он может есть ее прямо с головой. В голове много всего ценного для организма. И вообще, прекрати разговаривать со мной на эту тему. Это очень хороший гастроном. Здесь прекрасные рыбный и мясной отделы. Здесь бывает дефицит. Здесь буженина даже бывает. Здесь майонез всегда есть в баночках. Здесь все самое свежее всегда, самое лучшее. Поэтому чуть-чуть надо постоять в очереди. Надо постоять чуть-чуть, а не ныть. Вырастешь нытиком, ну кто за тебя замуж выйдет тогда?

И смеялась звонко.

Иногда Колупаев спрашивал меня строго:

– Лева, ты курил когда-нибудь? Только честно.

И я признавался:

– Никогда.

– Ну и правильно! – восхищался мной Колупаев. – Завидую тебе, Лева! Тебе уже не нужно бросать. Ты уже не куришь. А вот я никак не могу бросить. У меня вместо легких одна чернота.