Читаем без скачивания Воры в доме - Владимир Киселев

Ему было беспокойно и хорошо, так хорошо, что звонкий смех Машеньки находил ясный и точный отклик где-то в груди: это был его собственный смех, его собственная радость. Он думал, что встреча с Таней - самая главная и самая большая удача в его жизни, что он больше не сможет жить без нее, без Машеньки, без Николая Ивановича и Анны Тимофеевны, и еще думал, что он со своими слабостями и недостатками, он, толстый и некрасивый, ничем не заслужил такого хорошего отношения этих замечательных людей, он изо всех сил постарается стать лучше, умнее, постарается больше знать, глубже разбираться в своем деле.

Он думал о том, что любви посвятили лучшие свои произведения поэты всех времен и народов и музыканты всех времен и народов, да и в конце концов каждый человек появляется на свет в результате любви, но вместе с тем он понимал, что, как, наверное, и другим людям, ему недостаточно того, что сказали об этом все поэты и композиторы мира, потому что все, все, что он переживает, это совсем не похоже на то, что переживали другие, это совсем особое, совсем необыкновенное.

Он прежде никогда не испытывал потребности рассказывать кому-либо о своих чувствах. Обычно беседы его с товарищами сводились к вопросам, ограниченным тематикой их научной работы. Но сейчас он очень жалел, что нет у него близкого друга, которому он мог бы рассказать о своих переживаниях, с которым мог бы поделиться своей радостью и своими опасениями.

- Машенька, - неожиданно для себя самого спросил он у девочки, искавшей на земле подходящий камешек, - ты была бы рада, если бы я не уезжал в Москву, а совсем остался здесь?

- Разве вы уедете? - удивилась и встревожилась Машенька.

- Нет, Машенька, очевидно, уже не уеду, - сказал Володя, растроганный и взволнованный ее ответом.

Вскоре к ним присоединился Павлик, и труды Володи были оценены по заслугам: Павлик сказал, что ни у кого на улице нет такой рогатки. Польщенный Володя отдал ему остатки ниппельной резины и кожи. Этот Павлик был занятным человеком. Он был старше Машеньки - осенью он должен был поступить в школу в первый класс, но к Машеньке он относился, как к равной, и точно так же относился, как к равному, и к Володе, и к Николаю Ивановичу, которому он носил пойманных им жуков, бабочек, гусениц. И в этом ровном и свободном, без искательности, но и без малейшего панибратства в обращении со всеми было, как казалось Володе, что-то такое, чего не хватало ему самому, Володе. И он думал, как было бы хорошо, если бы можно было забрать к себе не только Машеньку, а и этого чудесного Павлика и, может быть, того карапуза, которого он видел сегодня в городском саду. Этот толстый, чем-то похожий на Володю увалень, очевидно, только недавно начал ходить, и чувствовалось, что он боится остановиться, - а вдруг упадет. И он шагал и шагал по аллее с нянькой, которая поддерживала его за воротничок белой и пушистой кофточки.

Если существовал человек, которого Володе особенно не хотелось видеть в эту минуту, то это был именно он, Евгений Ильич Волынский. Он вышел из дому и, как всегда, легко и стремительно направился к ним.

"Раз он мне не отвечает - сегодня не поздороваюсь", - решил Володя и сказал:

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, - ответил Волынский. - Очень рад, что застал вас. Мне необходимо с вами поговорить, но перед этим... Машук, - привлек он к себе и поцеловал в лоб девочку.

И Володя с ревностью отметил про себя, что она прижалась к отцу.

- Пора домой, ты ведь еще не ужинала. Бабушка покажет, какую штуку я тебе принес.

Не попрощавшись с Володей и Павликом, Машенька побежала в дом.

- До свидания, - независимо сказал Павлик, поднял со скамьи забытую Машенькой рогатку, дал ее Володе и ушел, стройный, уверенный в себе, с головой, посаженной так гордо и красиво, как это бывает только у военных моряков.

- Так вот, - сказал Волынский медленно и раздельно, - выходит, что темперамента Тани хватает на нас обоих?

- То есть как?.. - растерялся и не понял Володя.

- Фактически. Я избегаю фигуральных выражений.

- Вы жирная свинья! - неожиданно выпалил Володя.

Впоследствии он никак не мог понять, почему он назвал худощавого и легкого Волынского жирным, и решил, что, очевидно, из-за его жирного, обволакивающего голоса.

- Я не думаю, что нам следует разговаривать в таком тоне, - спокойно ответил Волынский. - Тем более что я здесь, вероятно, не самый жирный. А что до животного, которое вы любезно вспомнили... Ну что ж, мне действительно случалось быть близким с вашей любовницей. Но ведь вы бывали близки с моей женой. И трудно, мне кажется, определить, какой из этих поступков более свинский...

Володя молчал, превозмогая желание топать ногами и кричать: "Молчите! Молчите!.. Я убью вас, если вы не замолчите!.."

- Вам, как историку, возможно, известно, что бывали времена, когда этот вопрос решался дуэлью. В наш век мирного сосуществования, к сожалению, не существует иного пути, как путь переговоров со взаимными уступками договаривающихся сторон. Такой уступкой и является то, что я заставил себя вести с вами беседу. Поверьте, что и мне она не доставляет никакого удовольствия.

Володя молчал, все так же мучительно сморщившись и глядя в землю.

- Неужели вы не понимаете, - сказал Волынский с неожиданно проникновенной и теплой интонацией, - что вас используют для того, чтобы вызвать мою ревность? Хотя - поверьте - и без этого я приехал сюда, чтобы наладить отношения в своей семье. Чтобы Таня не жила без мужа, а Маша без отца... Поймите же, я старше вас и мне трудно и стыдно говорить с вами об этом, но поймите же, что у меня... у меня, кроме них... ничего не осталось в жизни...

Володя молчал совершенно потерянный.

- Я не знал этого, - хрипло сказал он наконец. - Не знал, что вы для этого приехали... Я не могу говорить с вами об этом... Я не знаю, как относится к этому Татьяна Николаевна... Мы ни разу с ней об этом не говорили, - добавил он наивно.

- Мне непонятно и то, для чего вам это знать, - с горечью ответил Волынский. - На вашем месте всякий уважающий себя человек немедленно уехал бы из дома, куда он попал случайно и не принес ничего, кроме огорчений. Вы думаете, Николаю Ивановичу или Анне Тимофеевне будет приятно узнать о ваших отношениях с их дочерью?

- Нет, - сказал Володя, снимая очки и близоруко щурясь. - Я знаю это... Я думал... я надеялся, что Таня выйдет за меня замуж. Но я не понимаю, как вы можете...

- А я такой, что в отличие от вас могу, - перебил его Волынский. - Я многое могу.

- Мне необходимо знать, откуда вам известно о моих отношениях с Татьяной Николаевной, - с трудом выталкивая слова, спросил Володя.

- Как вы знаете, я живу в гостинице. И там иногда, как это вы, возможно, тоже знаете, встречаюсь с моей женой. Думаю, теперь не трудно догадаться, откуда у меня сведения о ваших "отношениях".

Володе никогда прежде не случалось ограничивать себя в расходах. Бывало, правда, так, что хотелось купить какую-нибудь книгу, а денег не хватало. Тогда он вздыхал и брал эту книгу в библиотеке.

Но вообще в деньгах он никогда не нуждался, а значительную часть стипендии одалживал товарищам, так как жил дома на всем готовом, и все расходы сводились к поездкам в метро и троллейбусе да покупкам раз в два года готового костюма, раз в год обуви и почаще рубах, белья и особенно носков, которые рвались.

Однако в последнее время он ощущал настолько острый недостаток денег, что очень жалел о том, что не защитил еще кандидатской диссертации, - это значительно увеличило бы его заработок. Основной статьей его расходов стали цветы. Ему доставляло огромную радость посылать Тане на сцену цветы, а стоило это уйму денег. "Никогда я раньше не представлял себе, - думал он еще сегодня утром, - что корзины цветов, которые подносят артистам на всех концертах, влетают в копеечку..."

Но сейчас ему прежде всего нужны были деньги. Чтоб уехать. Не только из этого дома. Из этого города. Навсегда, Придется дать телеграмму отцу, думал Володя. Чтоб телеграфом же и выслал. Нужно будет только начать телеграмму словами: здоров, чувствую себя хорошо. Потому что отец будет удивлен. Он никогда не просил у него денег.

Вечером Володя раньше, чем обычно, вернулся в свою комнату. Таня была в театре. С мрачным и решительным видом Володя несколько раз обошел комнату вокруг, а затем закрыл двери изнутри на ключ и погасил свет.

Он сидел на койке, наклонившись вниз, обхватив руками колени и покачиваясь из стороны в сторону в тупом, бессильном отчаянии.

"Актриса, - думал он. - Я всегда с недоверием относился к этому занятию, к этой способности перевоплощаться. Если человек умеет сыграть роль на сцене, ему, наверное, еще легче сыграть ее в жизни".

Он услышал, как пришла Таня, как стучали в столовой тарелками, как разговаривала она о чем-то с Николаем Ивановичем. Затем все затихло. Спустя некоторое время он снова услышал ее осторожные шаги, затем со скрипом повернулась ручка в двери. Она подергала дверь и снова повернула ручку, но он лег на койку и накрыл голову подушкой.