Читаем без скачивания Шпагу князю Оболенскому! (сборник) - Валерий Гусев

Андрей вспомнил даму около рынка.

— По-моему, эта лисичка больше не придет… В ближайшие шесть месяцев.

— Да бери еще, не стесняйся — эти все равно списывать в бой. Придешь сегодня на танцы? У стариков Чашкиных такой интересный дачник объявился, с машиной. Ребята его уже поколотить успели. А дождик кончился. У меня какие глаза, а? Милка говорит — серые, врет, правда? У меня — голубые, как у нашего любимого участкового Андрюши. Побежал, побежал! Кур не подави своим драндулетом! Покатай меня, а? Чтоб Милка похудела. На мосту оглянись — я тебе помашу, ладно?

Андрей, улыбаясь, завел мотоцикл.

Это сейчас Афродита Евменовна Чашкина — чистая Баба Яга обликом, а в молодости была хороша на редкость. Давно как-то заезжий землемер, образованный, видно, человек, подглядел, как накануне свадьбы, искупавшись в живых росах Аленкиной поймы (был в Синеречье такой обычай), выходила молодая красавица из мокрых трав, словно из волны морской, облитая блестящими при луне каплями, и с восторгом назвал ее Афродитой, стал с той поры, несмотря на замужество, оказывать ей непристойное внимание.

Землемер ездил на велосипеде со звонком, носил коротенькие пузырчатые брючки гольф с застежками под коленками и занимался редким тогда спортом боксом, прыгал в длинных трусах по двору, приседал и махал руками. Муж Евменовны, тихий простой паренек с древним именем Елпидифор (Пидя по-уличному), долго терпел такое нахальство, лестное его молодой взбалмошной супруге, и наконец по-мужицки просто и добротно, без разговоров и выяснений, отлупил землемера, несмотря на его бокс. Тот быстро собрался и уехал на своем велосипеде, но долго потом слал письма, адрес в которых указывал правильно, а милого сердцу адресата подписывал неизменно: несравненной Афродите Синереченской. О романе, конечно, знало все село, и сверстницы ехидно до сей поры звали Афродиту Евменовну Фронькой-землемершей.

Сегодня, в приемные часы, которые Андрей специально, чтобы люди не отрывались от работы, установил в вечернее время, она явилась первой, прикрыла за собой дверь, на цыпочках подобралась к столу, села, оглядываясь.

— Ну, — вздохнул Андрей. — Выкладывайте, гражданка Чашкина, свое важное дело.

— Да я, Андрейка, уж по другому вопросу. Тому делу, пока ты ездил, давно срок вышел. Хочу помочь тебе — сведения сообщить, очень секретные. Она опять опасливо оглянулась, зашептала: — Жилец-то мой, что сегодня поселился, ребята говорят, вражеский человек, разведчик. Они его на речке еще захватить хотели и к тебе доставить, а он их всех раскидал и вырвался. Да ты не переживай — я его в горнице заперла. Пойдем, арестуешь. Видишь, вот и тебе от меня помощь вышла. Я-то всегда добро помню. Ты меня два раза выручал, теперь мой черед пришел. А как же?

Ах, как хотелось Андрею хватить кулаком по столу, гаркнуть позлее, чтобы выскочила Евменовна за дверь и дорогу навсегда к нему забыла. Но он внешне и бровью не повел, глазом не моргнул.

— Спасибо, гражданка Чашкина. Вы посидите там, во дворе. Я прием закончу, — в голосе его помимо воли прорвалась грозная нотка, — и пройду с вами, разберусь.

Бабка поняла его по-своему, согласно закивала головой;

— Разберись, разберись построже, чтоб ему неповадно было…

Последней несмело вошла Дашутка. Со дня ареста Семена они почти не встречались. Дашутка несколько раз ездила в район — следователь вызывал, была и на суде, но с Андреем на эту тему они не разговаривали — неловко было, да и ни к чему теперь вроде.

Андрей посмотрел на нее, увидел, как она заметно пополнела и как похудела на лицо, и вдруг с радостным облегчением спохватился, что сердце-то его почти спокойно, только бьется в нем добрая человеческая жалость, вызывая лишь одно, понятное и простое, желание — помочь тому, кто попал в беду.

— Здравствуй, Дарья Михайловна. Садись, что же ты?

— Насиделась уже за день. — И в ее голосе Андрей тоже уловил ту легкую дружескую простоту, которой давно не было между ними. — Меня ведь председатель с полевых работ освободил, в контору направил, говорит, вредно тебе. Как будто понимает что. Сильно заметно уже, да?

— Ну так что? — немного смутился Андрей. — И так все уж знают.

Помолчали легко, без тягости. Дашутка водила пальцем по краю стола, вздохнула:

— Андрюш, я зачем пришла-то, от Семена ничего нет? Не писал он тебе? Или ты, может, по службе что знаешь?

Андрей подумал секунду и протянул ей письмо Семена. Дашутка читала, всхлипывая.

— Жалко мне его. Ой, как жалко, дурака! Ты, Андрей, очень плохо о нем не думай. Он ведь просто глупый еще, взрослеет медленно.

— Смотря в чем, — вырвалось у него.

Дашутка не обиделась, улыбнулась так спокойно, с таким мудрым превосходством взрослой женщины, почти матери, что Андрею стало стыдно.

— …Ты мне вот что скажи, как ему писать, куда? — Дашутка встала, положила письмо на стол. — А раньше его не выпустят? В конторе говорят; если хорошо ведут себя, так их раньше выпускают, верно?

— Случается: условно-досрочно. Но сейчас рано об этом говорить.

— Ну, узнай при случае, ладно? Ведь даже прокурор на суде просил, чтобы ему дали… как это? — ниже нижнего, что ли, предела? И адвокат говорил, что это не убийство, а преступная неосторожность.

— Эх, Дашутка, доброе сердце у тебя. Хорошо Семену за тобой будет жить, надежно.

— Ничего, Андрей, и ты такую встретишь.

Андрей обещал ей навести справки, сказал, чтобы зашла на той неделе, и проводил до крыльца.

Евменовна, дремавшая на скамейке как курица на жердочке, встрепенулась, потрясла головой, прогоняя сон, посмотрела Дашутке вслед.

— Ну, пойдемте, гражданка Чашкина. Посмотрим, что за шпиона вы приютили.

Еще далеко от двора Чашкиных Андрей услышал глухой равномерный стук: похоже, кто-то, отчаявшись, безнадежно дубасил в дверь. Он взглянул на Евменовну. Та поспешно закивала головой:

— Он, он. Ты не бойся, не вырвется — я его на ключ закрыла и лавкой приперла. А в горнице у нас на окнах еще со старого времени решетки остались. Не уйдет!

Они вошли в сени. В открытую дверь Андрей увидел, что глухой дед Пидя сидит за столом перед сахарницей с леденцами, пьет молоко и косится в окошко: гремит давно что-то, а дождя все нет. Дед — в новой, острыми складками слежавшейся рубашке (принарядился по случаю жильца) и в широких портках на подтяжках из разноцветных бабкиных поясков — был похож на испуганного малыша, которого в первый раз оставили одного.

Евменовна отодвинула скамью, повернула ключ и с криком: "Спасайся, Андрюша, сейчас как выскочит!" — отлетела в сторону.

И точно — дверь распахнулась, грохнулись на пол пустые ведра и разбежались по углам.

— Извини, шериф, я сейчас! — Приезжий, оттолкнув Андрея, выскочил во двор. Хлопнула дверца уборной.

— Теперь там запрется, — прошептала Евменовна, крестясь. — Обратно упустили!

Вскоре он вернулся, облегченно вздыхая, улыбаясь.

— Ты, бабуся, уж если содержишь кого под стражей, так хоть парашу в угол ставь или горшок под кровать — чуть не лопнул!

Евменовна сконфузилась, шмыгнула в комнату, пуганула деда и загремела посудой.

— Участковый инспектор Ратников, — представился Андрей. — Надолго к нам? С какой целью.

— Цель, шериф, примитивная, — ответил приезжий, протягивая документы. — Отдохнуть после трудов праведных. Сколько пробуду — не знаю, как понравится. Если задержусь, то прописку оформлю, не беспокойся. — Достал сигареты. — Пойдем на крылечко, коллега, покурим. Не удивляйся, что коллегой зову: мы тоже люди не простые. — Подмигнул. — Лишних вопросов не задавай — крепче спать будешь.

"Шутит или за дурака меня считает?" — подумал Андрей, выходя на крыльцо.

— Нравится? — кивнул Великий на стоящую во дворе машину.

— Ничего, — сдержанно похвалил Андрей. — Цвет только непривычный.

— Я называю его "цветом возбужденной мулатки". Неплохо? — И снисходительно посмотрел на Андрея — способен ли сельский участковый оценить такую пикантную тонкость. — Если нужда какая, прошу без стеснения обращаться, не откажу.

— Спасибо. У меня свой, служебный транспорт.

— Такой же модели? — чуть заметно улыбнулся, присел на перила.

— Нет. Трехколесный. Самый проходимый по нашей местности. — Андрей спустился с крыльца. — Столовая у нас хорошая, рядом с клубом.

— Я у стариков буду столоваться: люблю простую здоровую пищу. Помолчал, посмотрел, как сквозь путаницу сухих ветвей трудно продирается луна. — Тихо у вас. Уютно.

Андрей поднял руку к фуражке:

— Желаю хорошего отдыха.

Великий встал с перил, наклонил голову.

— Благодарю, шериф. Доброй ночи, — и долго смотрел ему вслед, прищурив глаз, покачивая головой, словно к чему-то примериваясь, как бы половчее взять, чтобы не ошибиться.