Читаем без скачивания Судья - Игорь Денисов

Мы приехали в больницу в городе Холм также втроем. Умирала девушка.

Она лежала, облепленная датчиками. Ее опутывали провода. Машина на последнем дыхании еле-еле поддерживала в юном создании жизнь.

— Что с ней? — шепотом спросил я у Руслана. Ответил, скривившись, Андрей:

— Изнасиловали.

— Надеюсь, насильника найдут. И казнят.

— Ба! — усмехнулся Андрей. — Откуда в тебе столько жажды мщения, брат мой во Христе? — и добавил: — Их было пятеро.

Я промолчал.

Девушку звали Даша Воронцова. Блондинка с длинными ресницами. Я тревожно вглядывался в бледное худое лицо, покрытое иссиня-черными кровоподтеками.

— Начнем? — Руслан вздохнул (вместе с ним вздохнули родственники жертвы, они сидели в углу).

Он подал знак. Андрей подошел к койке, разложил на одеяле облатки, символы, иконы. Руслан облачился в белый стихарь, встал у изголовья и обеими руками обхватил голову Даши. Андрей помазал ей лоб миром. Я раскрыл книгу в кожаном переплете, на обложке золотом было оттиснено: Via Vite. Начал вслух декламировать текст, сочиненный в офисе. Какие-то псалмы, состоящие в кровосмесительном родстве с библейскими.

Как я понял, нас просили „снять грех с оскверненной души“. Повернуть время вспять, отменить сам факт.

Через неделю мы с Русланом приехали на старенькой „копейке“ (негоже священникам сверкать иномарками) проведать Дашу. В дверях палаты нас остановила жирная очкастая медсестра. По лицу видно — всех ненавидит, а больных сугубо.

— Куда претесь? — голос ее смахивал на фабричный гудок. Да и сама она была с целую фабрику.

— Куда-куда? — я завелся. — К тебе на свидание! К больной!

— Успокойся, — Руслан взял меня за руку. С очаровательной улыбкой обратился к медсестре:

— Можно повидать Воронцову?

Медсестра зарделась.

— Да вы поздно. Она скончалась.

— Как? — я выступил вперед. — Давно?

— Два часа назад, — медсестра смятенно улыбнулась Руслану. — Через полчаса вывезут.

Из палаты вышли двое, показавшихся мне всадниками Тьмы. Спустя миг я с ужасом узнал в них мать и брата усопшей. В его взгляде было осуждение и выдержка перед черным будущим; она смотрела растерянно, с какой-то даже обидой на жизнь. Оба скользнули мимо. От них несло трупной вонью. Запах Смерти — я знал его лучше, чем запах собственного тела, он въелся в меня на всю жизнь. Вонь пригрезилась — за два часа труп не мог еще разложиться.

Мы с Русланом прошли в палату.

Я смотрел на мертвую девочку, которую вскорости съедят черви. Неделей раньше смеялась, любила, надеялась, а теперь — пир для червей. Как ломают об колено хрупкую веточку, так же легко — в один миг! — сломана человеческая судьба. Много судеб.

Руслан положил ладонь мне на плечо. Я вздрогнул.

— Пойдем, Паша.

Нас пригласили на панихиду. Я отпирался. Руслан, в свойственной ему обворожительной манере, уговорил.

Около десяти утра в воскресенье подъехали к покатому деревянному дому с кривым фасадом и окнами, замазанными глиной. Дом сам, похоже, отбросил копыта, а может, кукнулся.

Его комнаты были полны полумрака, в котором слепо бродили серые тени. Гроб стоял на столе в гостиной. Даша лежала в бархатной колыбели, тело уже окурили елеем и всяческими благовониями. Она, накрашенная, выглядела лучше нас. Может, именно потому, что была мертва. На лице усопшей устоялось (теперь навеки) выражение безмятежного спокойствия. Синяки тщательно замазаны. Я вглядывался в бледное личико. Как и в детстве, на похоронах бабушки, не мог отделаться от впечатления, что сейчас виновница торжества сядет во гробе и расхохочется. Мы с Русланом вышли на крыльцо. Курили „Русский стиль“. Обсуждали почему-то, какая у кого песня в башке играет. У меня — „Disco Band“. Руслан меня уделал — у него „День Рожденья“ в исполнении Крокодила Гены. Мы ржали, а когда из дома выходил гость, прятали ухмылки.

Потом уселись на продавленный диван в углу. Я вспомнил мразь, которая „сотворила такое“.

— Успокойся. В прокуратуре дело рассматривается особо.

— Кто ведет следствие?

— Какой-то странный тип. Кажется, Точилин.

— Точилин? — я наморщил лоб. — Вспомнил! Я видел его. Это машина убийства!

— Ну и чудненько, — Руслан, кажется, смутился.

Он поведал о двух новых зверствах. Изнасилованы и убиты две девушки, того же возраста — лет семнадцати. Первую затащили в машину, привезли на кладбище. И, предварительно надругавшись, посадили на кол.

— Бедняжка мучилась три часа, — вздохнул он, причмокнув губами. — Корчилась, орала. Она была беременна. Острие кола смазали канифолью. Оно вошло в задний проход, проткнуло матку и вышло между лопаток. На острие торчал покрытый слизью и кровью четырехмесячный эмбрион.

Вторую жертву исполосовали ножами в церкви, поведал Руслан. Во рту нашли кусочек ладана. Над головой — перевернутый крест. Иконы поруганы. На алтаре нашли „рвотные массы“ и „продукты пищеварительной деятельности“ (гениальный протокольный язык).

— Это сатанисты!

— Спасибо, Павел, без тебя я бы в жизни не догадался.

— Как ты можешь шутить? Они рушат все, что мы делаем! Это ужасно!

— Будь уверен, их найдут.

— Их надо линчевать! — заорал я шепотом.

Он строго взглянул.

— Откуда в тебе такая злоба? Паша, ты сам не свой. Или это и есть ты?

Из передней позвали гостей „для последнего прощания“. Руслан встал. Прошептал:

— Ерунда. Мы сильнее!

„Интересно“, вдруг подумал я, вставая. „Кто это — „мы?“

После „прощания“ (которое заключалось в рыданиях и причитаниях матери, тогда как остальные хмуро разглядывали собственную обувку) народ потек в переднюю и вон из дома. Я остался, глядя на мертвую. Руслан взял меня под локоть.

— Идем.

— Сейчас, — вышептал я, не глядя. Он мельком взглянул на спокойное лицо Даши. Тихо сказал:

— Ждешь, что проснется?

Я вздрогнул. Повернул голову. Глаза Руслана странно блестели.

— Автобус приедет с минуты на минуту, — сказал он. И вышел.

Я неподвижно простоял, мраморный, восковой, минут пять. Пришел в себя посреди пустой комнаты, залитой игривым солнечным светом, рядом с трупом.

Руслан прислонился к капоту „мерса“ (здесь мы выступали не как священники, и могли позволить себе), со сложенными на груди руками.

Посмотрел мне в глаза. Я до конца жизни запомню его взгляд — ожидающий, внимательный, с прищуром.

— Едем?

Я кивнул. Вдруг образ сына, сбитого автомобилем, мелькнул в мозгу: исковерканное тело в луже крови.

„Мальчик, кого ты больше любишь — маму или папу?“

— Подожди.

На лице Руслана отразилось изумление. Впрочем, сдается мне, фальшивое.