Читаем без скачивания Старики и бледный Блупер - Густав Хэсфорд

Ничего не говорю.

— Говорят нам: сидеть и не высовываться. Окопаться. Но морпехи ведь не строители. Копать — не наше дело. Наше дело — быть начеку. Ди-ди мау не входит в наш символ веры. Наше дело — быть крутыми как кремень и давать врагу просраться.

Я говорю: «Да слыхал я о том».

— На прошлой неделе тут где-то два взвода гражданских рыготин побывало, все в чистейших куртках «сафари», расхаживали по всей Кхесани, снимали яркие сюжеты для ТВ, чтобы рассказать гражданским рыготинам там, в Мире, что мы одержали очередную большую победу, и что осада Кхесани прорвана, и как американские морпехи удерживали Кхесань, и все такое, но вот выглядело это так, что почему-то кланяться за это надо было телезрителям дома, а не морпехам, которые все сделали сами.

Я говорю: «Так точно».

Папа Д. А. глядит на меня: «И вот теперь мы втихушку линяем через черный ход, как хиппи, что не могут за хату заплатить. Эвакуация базы в Кхесани — секрет там, дома, но от Виктора Чарли этого не скрыть».

— Именно так.

— Ну, так на чьей мы стороне?

Я отвечаю: «Мы пытаемся вести себя как подобает, Д. А., но палку перегибаем».

Папа Д. А. говорит: «До того как мы пришли в Кхесань, Ви-Си ночевали в старом французском блиндаже. Завтрашней ночью они опять там будут спать. За что боролись — на то и напоролись. Но что делать с двадцатью шестью сотнями добрых хряков, по которым тут долбили? Думаешь, эти парни смогут забыть о цене, что мы заплатили, чтоб Кхесань удержать? И что делать с ребятами, что тут полегли? С Ковбоем?»

— Что ж, — говорю — было бы мне так хреново, я б себя самого убивать не стал. Я б кого другого убил.

— Иди ты с глаз долой, Джокер. Мудак.

— Ты снова до старика дотянул, Д. А. На этот раз не продлевай. Ты старик. Уезжай обратно в Мир. Отвали себе халявы. Тебе же лучше будет.

— Черт возьми, Джокер, я ж совсем не знаю, что мне там в Мире с самим собою делать. Единственные, кого я могу понять, и кто меня поймет — это вот эти упертые хряки с драными задницами.

— Ну, будешь там стенки обтирать да на баб пялиться.

Он глядит на меня, почти уже смеется. «Хрень какая».

Я хрюкаю: «Хрень какая».

Папа Д. А. говорит: «А помнишь, когда Ковбой был командиром нашего отделения в Хюэ? Помнишь ту бебисану?

Я пялюсь на свои ботинки. «Ага, помню. Чертов этот Хюэ».

— Она подошла прямо к нам во время боя, — говорит Папа Д. А. — В Цитадели. Она такую маленькую тележку везла, «коку» со льдом продавала, под огнем.

Мы ей: «Где Ви-Си?».

А девчонка: «Ты Ви-Си».

А мы: «Ты Ви-Си-бебисана».

А она: «Нет Ви-Си. Ви-Си номер десять тысяч».

А мы: «Бебисана, ты бум-бум?». А она хихикнула еще, помнишь? Она сказала: «Ты дать мне боку деньги».

Я говорю: «Кончай, Д. А. Это уж из первобытной истории».

Но Д. А. уже вовсю прокручивает кино про Хюэ в своей голове: «Какой-то тупорылый хряк тогда заплакал. Как звали — не знаю. Просто какой-то тупорылый хряк со своей личной проблемой».

— Бебисана присела перед хряком. Она подняла его каску — едва подняла — и надела. Каска ей голову целиком накрыла. Смешная такая. Хряк засмеялся. Перестал плакать и снял с нее каску. Она хихикнула.

— Эта сучонка сбегала к тележке, вытащила для хряка бутылку холодной «коки», открыла ее и все такое, прибежала обратно и дала ее ему. «Я тебя сувенир, — сказала она. — Морпех номер один!»

— Хряк снова засмеялся, отвалился и начал «коку» попивать. А бебисана вытащила чайкомовскую гранату изо льда, выдернула чеку, сунула гранату под открытую полу хряковского броника и прижала к его голой груди, а он знай себе «коку» тянет.

— А потом хряк глянул вниз, помнишь? Помнишь, какое выражение у него на лице было? Он глянул вниз, и тут хряк с бебисаной растворились в облаке дыма, раздался грохот и обратил их хрен знает во что.

— Знаю, — говорю я. — Помню.

Д. А. говорит: «Джокер, когда младенцы подрывают себя самих, чтобы убить одного-единственного хряка, с программой определенно что-то не так. Я приехал сюда, во Вьетнам, чтобы гуков убивать, не детишек малолетних. Малолетние детишки, покуда не вырастут — не гуки. Но у косоглазых даже младенцы вылезают из матки уже вооруженные до зубов и с ненавистью к морпехам, Джокер, и я не знаю, почему так. И как нам отлучить их от пропаганды, что в молоке в грудях их матерей? Я ведь вроде как профессиональный боец. Ну, как будет смотреться в моем личном деле, если запишут, что меня убило дитя малое? Недостойно как-то. Кто мы, Джокер? Мы — хряки. Мы должны быть лучше всех. Что с нами не так?»

Я встаю. «Пойду мертвых гуков прибирать».

Папа Д. А. удивленно глядит на меня. «Вот так вот, взял и поперся куда-то мертвых гуков прибирать? Давай потом. Я же стреляться собрался».

— Без патронов?

— Так я-то так, тренировался. Патроны-то есть.

Я говорю: «Ну ладно, а мне-то что делать?»

— Ну, типа, отговори меня и все такое.

— Вот так вот? Это типа как?

Папа Д. А. думает. «Ну, типа, скажи: «Жить хорошо».

— Жить хорошо.

Д. А. говорит: «А вот и нет».

Я говорю: «Верно. Жизнь — отстой. Жить херово».

Папа Д. А. уж и не знает, чего еще сказать. Потом говорит: «А почему не расскажешь, как всем будет меня не хватать?»

Я киваю, обдумывая эту мысль. «Ага, ладно. Ну хорошо, мне будет тебя не хватать, Д. А. И Грому. Может быть. То есть, Грому ты никогда не нравился, но ему, возможно, будет тебя не хватать. Салаги о тебе жалеть не будут, они слишком тупорылые, чтобы понимать, кто ты такой. Вот Черный Джон Уэйн, наверно, о тебе пожалел бы, но его тут нет, он взял билет в один конец в турбюро для убитых и уехал. Да и останься Черный Джон Уэйн в живых, и то он сказал бы, наверное: «Син лои, вот ведь жопа, сочувствую».

— Именно так, — кивает Папа Д. А. — Именно так. Сочувствую.

Смеется.

Я говорю: «Пивка холодного хочешь?»

— Так точно по последнему, — говорит Папа Д. А., поднимая взгляд и веселея на глазах. — Мне точно не помешало бы.

Я говорю: «Ну, как на халяву наткнешься, Д. А., обязательно засувенирь мне кусок побольше».

Я вылезаю из «конекса» Папы Д. А. и выдвигаюсь обратно к своему. Небо на горизонте розовеет и нежно голубеет.

Рассвет над Кхесанью. Неожиданно материализуется день, роса поблескивает на палатках трущобного городка, выстроенного из полусекций укрытий и грязных пончо. Из последних оставшихся блиндажей, которые понемногу разлагаются и исчезают, из зевов искусственных пещер упертые люди-рептилии высовывают головы в стальных касках в холодный утренний воздух, щурятся, бороды щетинятся на лицах, они выглядят грузно в бронежилетах и мешковатой тропической форме, а из их рук уродливыми побегами прорастает оружие. Передвигаются они сгорбившись и быстро, этаким кесаньским полубегом, топают по щиколотку в красном иле — хряки, зачуханные полевые морпехи, бредут, до конца еще не проснувшись и почесывая яйца, к закутанным в мешковину полевым писсуарам.

«Летающий кран» поднимает гаубицу с палубы и хлоп-хлопает в небо свинцового цвета. Гаубица болтается на конце стального троса как здоровая игрушка.

Я вползаю в свою нору из серого металла и пытаюсь заснуть.

Снаружи вопит кто-то из инженерных войск, громко и нудно: «БЕРЕГИСЬ, ВЗРЫВАЮ! БЕРЕГИСЬ, ВЗРЫВАЮ!»

Умп.

Шлепки и уханья творят то, в мечтах о чем вражеские пушкари много месяцев кончали в сладких снах. Они срывают перфорированные стальные настилы с летного поля и грузят их на грузовики. От подпаленных швабр занимаются пожары. Столько всего горит, что большинство ребят ходят в противогазах. Инженеры подрывают последний блиндаж брусками С-4, а рабочие команды из усталых хряков рубят мешки с песком лопатками и мачете. Рычащие бульдозеры погребают остатки мусора под тоннами красной глины.

Я сворачиваюсь в клубок, чтобы спрятаться в ожидании темноты. Я закрываю глаза и пытаюсь сделать так, чтобы мне что-нибудь приснилось. Уж если я хочу выйти с Бледным Блупером один-на-один, мой сладкий сон мне необходим.

Если я не убью Бледного Блупера прежде чем мы оставим Кхесань, он будет жить вечно.

Иногда в моих снах слишком шумно, иногда в моих снах слишком тихо, а иногда я слышу, как звенят осколки, разлетающиеся в моей голове.

«Ты не забыл про шапки из енота? Воспрянь душой и снова на охоту». Мама купила тебе пару носков «Дэви Крокет», и ты ездил в школу на большом желтом автобусе, распевая «Короля свободного Фронтира».

Когда в последний раз запускал ты страшные тени на потолок темной спальни, клешнями сложив руки над фонариком?

Помнишь, как играли в «Акулину» и в шарики «джаг-роллер», и конфеты-зубодробилки, и призмы, чтоб делать радугу на стене, и духовые ружья «Ред Райдер», и бейсбольные карточки в велосипедных спицах, и как ты ходил по домам, продавая цветочные семена?