Читаем без скачивания Убийство и Дама пик - Светлана Потоцкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А еще он никогда не снимал семейных вечеров, не делал семейных портретов — эта сторона жизни также была ему безразлична. Просьбы матери сфотографировать ей на память родных и близких он просто игнорировал, впрочем, как и все, что исходило от матери. Сейчас в его огромном фотоархиве нельзя было найти ни одной фотографии, каким-нибудь образом связанной с семьей. Зато были тысячи так называемых жанровых и портретных снимков, цветных и черно-белых, небольшого формата и огромных размеров, причем о каждом экземпляре своей коллекции он знал и помнил абсолютно все, кроме… имени той (или того), кто был запечатлен на фотографии.
Так что же его так привлекало в этих изображениях? Власть, красота и чувство собственности, как это ни странно звучит.
Он всегда помнил то мгновение, когда взял в руки свой первый готовый снимок, и то острое и сладостное чувство власти, которое поразило его до глубины души. Власти над временем, власти над движением. Как иллюстрацию к данному постулату он всегда демонстрировал одну и ту же фотографию: маленькая девочка с очаровательным личиком и с испуганными глазками, в которых уже начинают наливаться слезы, тянется за шариком, выпорхнувшим у нее из рук.
— Вот вам наглядный пример, — обычно говорил он. — Мне понравилась эта сцена. И в моей власти было сделать так, что по прошествии многих лет, когда эта девчушка уже давно стала зрелой женщиной с морщинами под глазами, у меня она всегда будет вот такой. Я остановил время, поймал и остановил движение: шарик никогда не долетит до неба.
Вторая причина его увлечения — преклонение перед красотой. Наверно, ему следовало родиться художником, но Господь, видно, недоглядел, и руки у него были совсем никудышные, даже прямой линии ровно провести не мог. Но красоту, в любом ее проявлении, не только любил, но очень тонко понимал.
— А разве пейзажи или красивые женщины — это не произведение искусства Господа-художника, — обычно отвечал он на вопрос, почему называет себя фотохудожником, — остается только найти нужный ракурс, поймать нужное освещение — и готово. На моих снимках прекрасно даже то, что в натуре просто безобразно.
Из первых двух причин логически вытекает третья — чувство собственности. Мысль, что он может безраздельно владеть любым понравившимся ему мгновением, любым закатом или цветком, любой понравившейся ему женщиной. Но женщины вообще были совершенно отдельной темой.
Становясь старше, он все больше и больше увлекался фотографированием понравившихся ему женщин. Любимых подруг он менял так же часто, как в детстве менял игрушки: каждая новая интереснее и лучше прежних только потому, что она новая. Он обязательно делал снимки всех своих пассий и просто обожал снимать их обнаженными. Со временем он составил целую коллекцию таких снимков. При этом о порнографии и речи не было. Он рассматривал свои альбомы так, как филателист рассматривает кляссеры с марками, как коллекционер старинных ваз оглядывает полки со своими экспонатами — сравнивая достоинства одной перед другой, замечая милые его сердцу изъяны. Да и снимки ню можно было считать не подглядыванием в замочную скважину, а откровенным восхищением перед красотой женского тела. Ракурс, поза, освещение…
Он был уверен, что эта игра, эта коллекция ему никогда не надоедят. И не жалел на это никаких денег.
Как, впрочем, никогда не жалел их на себя, единственного и неповторимого.
Весь тот день Милочка просидела в библиотеке, работая с невероятным азартом. Можно сказать, что сегодня она кончила или почти кончила труд всей своей молодой жизни. Осталось прийти домой, вставить бумагу в машинку и допечатать эпилог.
«Хорошо Наташе, — подумала Милочка — у нее компьютер есть. Ничего, вот напечатают мой роман, и я тоже компьютер куплю».
Еще на последних курсах института она начала интересоваться этой темой: приход к власти Екатерины Великой, первые годы ее правления. Милочку притягивала эта женщина, и она прочитала практически все, что было о ней написано, и уже тогда, еще совсем девчонкой, твердо решила, что напишет большой исторический роман, основанный на подлинных документах и фактах. Покажет эту великую женщину такой, какой она была на самом деле, а не Мессалину, «по недоразумению» занимавшую российский трон тридцать с лишним лет. Напишет так, чтобы все поняли, почему Екатерина была действительно великой.
С тех пор прошло ровно десять лет. Все эти годы, чем бы Милочка ни занималась, где бы ни работала, она потихоньку собирала документы о той эпохе, врастала в нее, подолгу сидела в архивах, даже добилась командировки в Германию, где тоже все время провела в архивах, в общем, посвящала этой теме все свое свободное время. Не последнюю роль в их отношениях с Павлом играло то, что он, в отличие от других, хоть и немногочисленных поклонников, серьезно отнесся к ее увлечению и всячески поощрял ее, а сейчас и помогал материально, что давало ей возможность целиком отдаться любимой работе. Огорчало только то, что поговорить об этом времени и о своей любимой царице она с ним не могла, Павел плохо знал историю, ей казалось, что ему будет скучно, что рассказывать ему, с ее точки зрения, прописные истины, бестактно. А поговорить на эту тему очень хотелось, особенно сегодня, когда до завершения книги — рукой подать.
Задумавшись, все еще мысленно пребывая среди кринолинов и шлейфов, надушенных кавалеров и ангелоподобных пажей, Милочка спустилась в метро. На станцию пришли сразу два поезда с двух сторон, повалила густая толпа, ее затолкали, закрутили.
— Спящая красавица, что стоишь на дороге, всем мешаешь? Обкурилась, что ли? Хочешь, домой провожу? — услышала она вдруг над собой гнусавый голос, и кто-то бесцеремонно обнял ее за талию, обдав густым запахом перегара и чеснока.
Для любого человека такой резкий переход от изящного менуэта, в котором в данный момент мысленно Милочка раскланивалась с высоким брюнетом в красном камзоле, к нашей суровой действительности был бы чересчур, а для такого субтильного создания, каким была наша молодая романистка, тем более. У нее закружилась голова и подкосились ноги, она вырвалась из объятий молодого, длинноволосого, увешанного металлическими побрякушками парня в черной коже, показавшегося ей в этот момент выходцем из преисподней, и почти упала на руки другого мужчины, с силой подхватившего ее.
— Пошел вон, щенок! Совсем распоясались, плебеи, — услышала она над собой разгневанный голос.
— С вами все в порядке? — обратился он к ней. Милочка только помотала головой, пребывая еще в полуобморочном состоянии.
— Давайте отойдем в сторонку, а еще лучше — поднимемся наверх, здесь очень душно.
Незнакомец крепко взял ее под руку и повлек к выходу. На эскалаторе она встала на две ступеньки выше и, оглянувшись на своего спасителя, оказалась лицом к лицу с усатым брюнетом интеллигентного вида. Выйдя на улицу, он уверенно повел ее в ближайшее кафе, благо их сейчас полно, как в любой западной столице, сажая за столик, галантно отодвинул стул и протянул меню.
— Не хотите ли что-нибудь заказать? Или просто чашечку кофе с пирожным? Я бы рекомендовал вам глоточек коньяка, чтобы окончательно прийти в себя.
Дальше все было как в сказке. Новый знакомый, представившийся Аликом, оказался фотохудожником. В завязавшейся беседе он показал такую эрудицию, так неподдельно заинтересовался рассказами Милочки о Екатерине, что она и не заметила, как пролетело часа два за кофе с коньяком, пирожными и удивительно приятными разговорами. Потом он проводил ее домой («Чтобы никто опять не напугал такого ангела, как вы», — объяснил он), взял ее телефон («Чтобы узнать, как вы себя чувствуете, иначе места себе не найду от беспокойства»). В результате Милочка пришла домой совершенно ошарашенная, зачарованная и заинтригованная.
Позже вечером он действительно позвонил ей справиться о самочувствии, и опять они проговорили чуть ли не час. Алик пригласил ее на выставку, где они на следующий день и встретились, потом гуляли по набережной, наперебой читая любимые стихи и обсуждая любимые литературные произведения, причем вкусы их удивительным образом совпадали. К концу встречи Алик предложил сделать ее портрет, сказал, что готовит выставку своих фотографий и что ее лицо станет украшением всей экспозиции. Милочка была как пьяная, все казалось ей прекрасным и немного нереальным, вот только Павлу почему-то не хотелось говорить про нового знакомого.
Себя Милочка успокаивала тем, что это — не роман, а просто дружба, с Аликом ей хорошо и спокойно просто как с человеком. И еще тем, что о любви они не говорили никогда. Комплименты — да, были, причем в избытке. Но если бы Алик вдруг заговорил о своих чувствах, стал бы на что-то претендовать — о, вот тогда Милочка быстро поставила бы его на место и прекратила встречи и телефонные разговоры. Она иногда представляла себе, как это произойдет: Алик вдруг замолчит посередине какой-нибудь изысканной фразы, посмотрит на нее красивыми темными глазами и скажет: