Читаем без скачивания Дайте кошке слово - Наталья Романова

Котя вспоминает о нас. Он приходит к моей маме и сразу же засыпает. Чапа не может вынести Котиного беспробудного сна. Она тормошит его, и сонный Котя снова плетется за ней. Тогда вдруг Чапа изгибается и бьет Котю по «лицу», бьет, как обиженная женщина, негодующая на спящего на ходу мужа.

И тут я понимаю: дело, конечно, не в Чапе (надо быть справедливой), которая пусть и облезлая и «неодухотворенная», но нормальная кошка. Дело в моем Коте! Возвращение к своему виду, понимание, что ты кот, приобретение навыков, правил после случившегося в детстве «запечатления на другой вид», происходит медленно, постепенно и сложно. Сначала кот ему прокусил лапу, затем — серая кошечка, которая сидела напротив него часами и что-то внушала ему; и вот теперь — Чапа.

Майнарди пытался спарить лису с собакой. И хотя лисе (это был самец, а потому будем называть его лисом) и нравились собаки, так как он был запечатлен на собак, так что чувствовал себя в некотором роде «собакой» и готов был полюбить собаку, но собака оказалась строптивой и не смогла (по мнению Майнарди) опуститься так низко, чтобы отдать свою любовь лису, который по рангу был ниже ее. А лис действительно оказался рангом ниже: позволял собакам делать с собой что угодно и вел себя не так, как подобает настоящему самцу, которому достойно отдать свою любовь. Такие выводы делает Майнарди. Ему так и не удалось получить потомство от лисицы и собаки.

Ранги, определяющие, кто выше стоит на иерархической лестнице, а кто ниже, играют у некоторых животных большую роль в выборе партнеров.

В случае Коти и Чапы вопрос о рангах, по-видимому, не стоял. И это в данном случае отличает опыт Майнарди от моего. Котя не только не соответствовал идеалу, не только не умел подчинить себе Чапу, не только не был выше ее (по кошачьим понятиям), но был, видно, до того странным в своем поведении, что выходил из ряда тех, которые вообще имеют какие-либо ранги. И все поведение Чапы поэтому было направлено лишь на то, чтобы вывести Котю из состояния наивности, непонимания и детства, на то, чтобы вынуть из Коти одно содержание и вложить другое.

Котя не сопротивлялся, он покорно ходил за Чапой, принимая все ее побои и все ее негодование. Но лучше бы он возмутился, лучше бы обиделся, окрысился, схватил за шею, проявил бы хоть какую-то свою сущность!

Однако Чапа не собака, а Котя не лис, и Чапа добилась: у нее родились котята.

Но только гораздо позже, когда у Коти появилась вторая кошечка (кстати, дочь Чапы от другого брака, и звали ее Чаполита), нам стало ясно, какое значение в жизни Коти имела встреча с этой, казалось бы некрасивой, «неодухотворенной» Чапой, которая не только родила от Коти котят, но далеко продвинула его по пути возвращения к своему виду.

В отличие от своей матери (опытной кошки), Чаполита была невинна. Казалось, роли переменились. Чаполита не только не била Котю, она вела себя так скромно и так грациозно, а Котя относился к ней настолько по-мужски снисходительно строго, что, сравнивая его отношения с Чапой, можно было только удивляться, сколь разными могут быть взаимоотношения между животными и насколько нежной и проникающей в душу друг к другу может быть у них любовь.

Котя ревновал Чаполиту. Когда я брала ее на руки, он строго говорил ей: «Мяу». И Чаполита тут же спрыгивала. Но не потому, что боялась Коти. Не забитость была в ее взгляде, а довольное, спокойное подчинение своему повелителю.

Они «разговаривали». И это был тот случай, когда даже не вставал вопрос, а не вообразили ли мы? Нет, не вообразили. Это был разговор: в их немые кошачьи взгляды были включены «мысли» и «чувства».

Я стояла за стеклянной дверью, и Чаполита меня увидела, а Котя нет. Но Котя сразу же заметил перемену в Чаполите и вопросительно посмотрел на нее: мол, что это она? Ведь никого же нет. Однако Чаполита «говорила» (всем своим видом) — есть. И тогда Котя пошел к дверям. Он подошел, заглянул за них и там, увидев на полу мой туфель, медленно скользя глазами сначала по моим ногам, потом по платью, поднял голову и, посмотрев прямо мне в глаза, «сказал»: «Чаполита права: вот, оказывается, кто здесь».

Котя обожал Чаполиту. Ее созерцание счастья, ее любовь смогли сделать то, что казалось уже невозможным — Котя окончательно выздоровел. Закончилось его раздвоение на кота и человека. Котя наконец стал котом! Тонким, понимающим, особенным, но котом!

Подвергшийся импринтингу, будучи более раним, наш Котя сразу попал в тысячу сложнейших ситуаций, каждая из которых вселяла в него непонимание, несоответствие его существа действительности. Отсюда стресс, отсюда его заболевания, из которых редко кто выкарабкивается. Благодаря Чаполите, ее характеру, Котя обрел в себе «мужчину». Второй признак импринтинга был повержен. Чаполита завершила в Коте процесс возврата к себе, к своему виду. Она подчинилась Коте. И то, что Чаполита подчинилась ему, то, что в этой паре Котя стал главным: приказывал, ревновал и опять приказывал, видел подчинение, полное себе подчинение, то, что он повелевал в этой паре «Ромео и Джульетты», вот это и вылечило его, зачеркнув импринтинг на человека или, во всяком случае, его подавляющее начало.

…Импринтинг — удивительное биологическое явление. С помощью него, благодаря ему, благодаря существованию такого феномена, такого свойства всего живого, когда в определенный период времени, пусть в ограниченный отрезок, но одно живое существо может вобрать в себя другое, служит, как ни странно может это показаться, сближению в «идеале» всего живого. Пусть этот «идеал» никогда не наступит, но не это важно, важно, что есть такой миг, есть такая возможность сближения всего и всех, и не только с живой природой, но и с неживой, ибо во время импринтинга существо живое воспринимает и неживое, как живое, и стремится к нему, и любит его.

В этот момент нет страха, нет ненависти. Все это приходит позже (вспомните, как маленькая Утя, поймав мышку в ведре, вначале отпускала ее). Да, все это приходит позже и постепенно: и тогда в живом существе сталкиваются два начала. Одно — бесконечного «добра» ко всему, а другое — постепенно входящего в него «зла». «Зла», которое необходимо для жизни, для выживания, которому учатся и без которого, как говорится, не проживешь. Кто твой «друг», ты узнал сразу, и лишь потом ты учишься и учишься узнавать «врага»: и того, от которого ты должен уметь «убежать», и того, которого ты должен уметь «победить».

Но запечатленное в детстве «добро» остается и каждый раз проявляет себя. Если это «добро» и есть «добро», если запечатление было правильным, то оно подкрепляется и никуда не уходит, если же оно было случайным, оно либо приводит к катастрофам, либо постепенно стирается. Уж как складывается жизнь.

«Добро» и «зло» параллельно живут в живом организме, образуя ту сложнейшую психику поведения, которую мы подчас наблюдаем.

Мирно прогуливаются животные, казалось бы несовместимые друг с другом: жертва и хищник. Они оба запечатлены на «добро», и, пока в них не сработает «механизм голода» и, вместе с тем, не придет понимание, кто перед ними, то есть понимание реальности обстановки, до тех пор они будут мирно гулять рядом, нимало не заботясь, что один через минуту может быть съеден другим. Они гуляют, и это, возможно, благодаря импринтингу, благодаря запечатлению всего живого на «добро и прекрасное».

Этот удивительный момент запечатления на «добро», а также осознание себя как частицы всего окружающего проносит животное в том или ином виде через всю жизнь. И если оно случаем запечатлено не на себя и себе подобных или окружающий его мир не соответствует ареалу, свойственному его виду, обстановке, в которой жили его предки и живут его собратья, если животное попало, прямо скажем, не туда, то оно вынуждено жить в так называемом «дискомфорте», то есть в несогласии с самим собой.

Частично возврат к себе (по Майнарди) может происходить путем самозапечатления. Тогда ты сам, от импульсов, изнутри в тебе исходящих, будешь доходить до свойственных тебе, согласно твоему происхождению, эмоций, знаний, действий. Но если повезет, и ты встретишься с себе подобными или попадешь в обстановку, соответствующую твоему образу жизни, то тут тебя начнет ломать и корежить, как ломало и корежило нашего Котю.

В мире описано много случаев, когда человеческие дети попадали в обстановку несвойственной им жизни. Их воспитывали волчицы, жвачные табунные животные. И они, эти дети, став взрослыми, бегали с табунами, ели траву (паслись), обнюхивали своих новых собратьев.

Много раз пытались спасти таких людей. Вернуть их к нормальному человеческому образу жизни, но почти всегда это приводило к гибели. Вот почему Жан-Клод Арман, обнаружив мальчика, выросшего среди газелей, не стал травмировать его переселением к людям, а сам поселился рядом со стадом.