Читаем без скачивания Круги по воде - Аркадий Адамов

— Не терял!.. — вдруг истерически закричал Анашин, махая на Виталия руками, словно прогоняя его от себя. — Не терял!..

— Тихо! — прикрикнул на него Виталий.

И Анашин вдруг так же неожиданно затих, продолжая беззвучно шевелить губами.

— …Так потерял, — уже прежним тоном закончил Виталий, — что, когда представился случай, ты кинулся на Булавкина. За что ты на него кинулся?

— Не кидался я!.. — зло выкрикнул Анашин, снова вытирая лоб. — Не кидался!..

— А ведь он жив, — тихо произнёс Виталий, — Жив, понимаешь? И мы его нашли.

Анашин дико посмотрел на Виталия. Нервы его не выдержали. Он уронил голову на стол, тяжко всхлипывая и кусая рукав рубашки.

Его увели.

А к концу дня пришла Анна Николаевна Бурашни-кова.

В кабинете Томилина ей показали четырех молодых, темноволосых парней. Вторым справа был Анашин.

Анна Николаевна, близоруко щурясь, оглядела каждого из них, потом обернулась к сидевшему за столом Савельеву и растерянно сказала, теребя в руках свою сумку:

— Не могу грех на душу принять. Никого я тут не знаю.

— Что ж, так и запишем, Анна Николаевна, — невозмутимо ответил Савельев.

А когда они остались одни, Бурашникова, огорчённая, сама на себя досадуя, сказала:

— Ну никакой у меня памяти на личности нет. Я ж вам говорила. Одно расстройство, ей-богу. Да я бы… — и вдруг замолкла, силясь что-то припомнить. — Постой, постой… — произнесла она наконец. — Да как же это я забыла? — И уже торопливо закончила: — Ну, конечно! Племянница моя как раз приходила. Они же ей навстречу должны были попасться. Господи! И такая ведь глазастая девчонка! Прямо глазастая!..

Этой глазастой девчонкой оказалась… Лара Кожева. Но в городе её в этот день не было.

Вечером к друзьям снова зашёл Кучанский. Молодой помощник прокурора незаметно сдружился с приезжими москвичами.

Пили крепчайший чай, заваренный Виталием.

Кучанский посмеивался:

— Оба вы теперь пострадавшие. Один ушибленный, другой укушенный. Смотри, Игорь Сергеевич, сам кусаться не начни.

— И начну, — хмуро откликнулся Игорь. — К примеру, этому Ревенко я бы горло перегрыз, честное слово. Довёл он меня. И ещё, видишь ли, на любовь сваливает, подлец.

А Виталий с тоской произнёс:

— Эх, знали бы вы, какой был Женька…

— Знаем, — сказал Игорь. — Теперь уже мы знаем, какой он был, — и, казалось, без всякой связи с предыдущим добавил: — Вот завтра привезём эту Лару. Может, она узнает Анашина.

— И тогда?.. — насторожённо спросил Виталий.

— Тогда посмотрим, как они заговорят: и Анашин, и Носов, и Ревенко.

Виталий вздохнул.

— Слыхали вы про «эликсир правды», Андрей Михайлович?

— Слыхал. У него есть много названий: наркоанализ, наркодиагностика. На Западе многие им увлекаются.

— Понимаешь, — Виталий обратился к Игорю. — Допрашиваемому делают укол. Особый такой наркотик вводят. И человек, у которого никакими силами нельзя было вырвать признание, вдруг начинает безудержно исповедоваться.

— Вот именно, безудержно, — заметил Кучанский. — Тут возможны и оговор, и самооговор, и любые фантазии.

— В этом случае, видимо, надо по-особому вести допрос, — предположил Виталий.

— Дело не в этом. Во-первых, установлено: если человек не хочет о чем-то говорить, он не заговорит и после ввода наркотика. Но главное тут — недопустимое насилие над психикой.

— Это точно, — согласился Игорь.

— Один не заговорит, а другой заговорит, — возразил Виталий. — А насилие над психикой… Если хотите, арест — это тоже насилие над психикой.

— Это уже не то, — покачал головой Кучанский. — Совсем не то. Человек не оказывается беспомощным, игрушкой в руках следователя. Это, знаете, было бы слишком просто и слишком жестоко. Нет, следователь должен суметь воздействовать на его совесть, на его лучшие качества, на его здравый смысл, наконец, — Кучанский незаметно сам увлёкся. — Я убеждён: что-то из всего этого есть у каждого преступника, даже самого закоренелого.

— Ну, это вы бросьте, — вмешался Игорь. — Я вам могу привести примеры таких зверств, что ни о какой совести и лучших качествах и говорить не придётся.

— Об этой проблеме сейчас много пишут в газетах, — сказал Виталий. — И приводят много трогательных примеров исправления, казалось бы, самых не исправимых. И тем доказывая: неисправимых нет.

— Отдельными примерами можно доказать, чего хочешь, — махнул рукой Игорь.

— И все-таки, — теоретически — неисправимых, людей нет, — решительно заявил Кучанский, — потому что никто, не родится преступником. Преступником становятся. Под воздействием тех или иных неблагоприятных обстоятельств и качеств характера. Значит, мы можем…

— Скажите, — перебил его Виталий, — есть неизлечимые болезни, как, по-вашему?

— Есть, конечно. Но что из того?

— Разве они теоретически неизлечимы? Спросите любого врача. Он вам скажет: пока неизлечимы. Пока! Наука не дошла ещё до этого. Но дойдёт. Любой врач в этом уверен. Так и с преступностью. Это же социальная болезнь! И наука не дошла ещё до лечения всех видов этой болезни. Поэтому одинаково глупо кричать, что все болезни излечиваются и все преступники исправляются. Пока не все исправляются, и не всех мы можем: исправить.

— Верно, — поддержал Игорь. — Нечего заниматься самообманом. Кроме вреда, ничего в таких случаях не бывает.

Кучанский рассмеялся.

— Ну, братцы, спорить с вами трудно, но можно, — он обратился к Виталию: — Как вы думаете, почему мы признаем наличие неизлечимых болезней и не признаем наличия неисправимых преступников?

— По глупости, вот почему!

— Нет, это слишком примитивно. Тут, мне кажется, есть причина более серьёзная. Вы не видите разницы между, так сказать, медицинской болезнью и социальной. Медицинская болезнь — примем условно этот нелепый термин — не влияет на нравственность, на воспитание людей. Социальная болезнь прямо связана с этим. Вот представьте. Если бы мы провели у нас в городе анкету среди людей: что делать с теми, кто заболел, допустим, брюшным тифом? Все в один голос ответили бы: лечить, что же ещё? А вот в одном городе провели анкету: что делать со злостными хулиганами? И многие ответили: расстреливать, и даже ещё хуже — вешать на площадях, чтобы неповадно было другим. Что это такое? Это результат неправильного нравственного воспитания. Жестокостью не уничтожишь жестокость, — это ещё Маркс сказал.

— И все-таки сажают преступников в тюрьму, и все-таки иногда их расстреливают! — воскликнул Виталий. — И пока другого выхода нет.

— Да. Но людям надо прививать мысль, что это крайняя, вынужденная мера. Что это результат не неизлечимой, а запущенной болезни. Вы понимаете? На каком-то, более раннем этапе её можно было излечить, и её нужно было излечить. Чтобы люди стали внимательны, чутки, чтобы готовы были помочь оступившемуся человеку. И чтобы не уповали на жестокость, не воспитывали её в себе. Гуманизм — вот что надо прививать людям. Причём не абстрактный, не пассивный, а активный, наступательный, боевой. В такой среде не возникнет преступник, не совершится преступление.

— Ну, тут я, пожалуй, согласен, — сказал Виталий.

— Красиво говорите, — усмехнулся Игорь. — И красивая у вас теория. Но если, допустим, убивают человека, хорошего, всеми уважаемого и любимого человека, — голос его неожиданно дрогнул, — тогда возмущённая человеческая совесть требует наказать убийцу, так наказать… — Игорь не мог сдержать гнева, — что бы действительно никому не было повадно. Вот чего требует человеческая совесть, человеческое горе, наконец!

Все трое на минуту умолкли и подумали о Лучинине, о его нелепой, трагической гибели и о тех, кто был тому причиной, с кем придётся всем им столкнуться уже завтра.

Забившись в угол дивана, задумчиво сосал свою потухшую трубку Виталий. Игорь, сидя за столом, медленными глотками отпивал ставший чёрным и уже давно остывший чай. А Кучанский расхаживал по комнате, сунув руки в карманы своих светлых, щегольских брюк. Он первым и нарушил молчание, задумчиво сказав:

— У некоторых народов есть древний и мудрый обычай. Если ссорятся два человека или две семьи, они обращаются к третьему, всеми уважаемому человеку и просят разрешить их спор. Они не доверяют своему разгорячённому чувству, вспыхнувшему гневу и обиде. Они ищут справедливый и беспристрастный ответ: кто виноват?

— Это мудро, — согласился Виталий.

Игорь молча пил свой чай.

— Нас не выбирали, — продолжал Кучанский, — но нас обязали тоже быть беспристрастными и справедливыми.

— А я вам уже говорил, — хмуро возразил Игорь. — Я не электронно-счётная машина. А ты, — он посмотрел на Виталия, — тем более. Так что мы возвращаемся к старому спору. Зачем это надо?

— Хорошо, — сказал Кучанский, расхаживая по комнате. — Не будем возвращаться, — он остановился перед Игорем. — Что Носов?