Читаем без скачивания Последний дар любви - Елена Арсеньева

Перовская с усилием проглотила комок в горле. Несколько секунд она в упор смотрела на Гриневицкого, который стоял перед ней с вызывающим видом, потом пожала плечами и вернулась к работе.

В янтарных глазах Котика мелькнула растерянность. Впрочем, через секунду и он принял привычно-невозмутимый вид.

Интересно, понял ли он уже тогда, что своей откровенностью обрек себя на кровавую казнь?

В воскресенье, 1 марта, император по обыкновению отправился в Манеж: командовать разводом гвардейского караула. Перед тем как выехать, Александр принял министра внутренних дел Лорис-Меликова и подписал проект, закладывавший основы конституционного строя в России. Предполагалось, что в обширную комиссию, которая должна подготовить ряд законопроектов, будут включены наряду с сановниками выборные лица от губерний, где существовало земство. Рассмотренные комиссией законопроекты должны были быть внесены в Государственный совет, а в состав Госсовета предполагалось ввести – с правом совещательного голоса – нескольких представителей от общественных учреждений, «обнаруживших особые познания, опытность и выдающиеся способности».

Отчего-то именно в этот день княгиня Юрьевская, жена императора Александра Второго, настаивала на отмене поездки в Манеж. Он пообещал не задерживаться. Проведет развод, навестит в Михайловском дворце свою любимую кузину Екатерину Михайловну, тезку жены, и вернется не позднее трех часов, чтобы повезти жену кататься.

И все же княгиню Юрьевскую продолжали мучить дурные предчувствия.

Судя по всему, мучили они не только ее: именно в этот день государева охрана настояла на изменении маршрута поездки – и подкоп с миной в очередной раз оказался бесполезным.

Поскольку недавно изобретенные бомбы Кибальчича еще мало исследовали, метальщиков решили употребить лишь в виде резерва, на случай неудачи взрыва на Садовой, – и только в крайнем случае отдельно.

Когда Перовская узнала, что царь направился другой дорогой, она поняла, что этот крайний случай наступил, и уже по собственной инициативе, как опытный полководец, по глазомеру переменила перед лицом неприятеля фронт, выбрала новую позицию и быстро заняла ее своим резервом – метальщиками.

Николай Рысаков и Тимофей Михайлов (однофамилец арестованного) стояли почти напротив друг друга на Екатерининском канале.

Карета была уже видна, когда Михайлов вдруг повернулся и ушел. Испугался? Пожалел свою жизнь? Или пожалел ни в чем не повинных людей, которых зацепит взрывом? Мальчика, тащившего по снегу корзину? Незнакомого офицера? Кучера императорской кареты? Солдат охраны?

Солдат охраны… Может, Михайлов вспомнил, как вместе с Халтуриным и Желябовым ходил на похороны «финляндцев», убитых взрывом в Зимнем дворце? Царь плакал около их могилы и говорил, что стоит словно на поле боя, опять под Плевной… А Желябов тогда пробурчал: «Жаль, мало положили!»

Им всегда будет мало! А ведь рассказывают, будто германский император Вильгельм велел своим гвардейцам служить так, как служили «финляндцы», что стояли в карауле Зимнего. Немец и тот понимает! Эти же… Внезапно Михайлов вспомнил, как Перовская говорила: русские-де мужики потому крестятся на кресты и купола, что сделаны они из золота. Ничего они не понимают!

Михайлов ушел восвояси.

А между тем императорская карета приближалась. Кучер на крутом повороте задержал лошадей – было скользко на снеговом раскате.

Вторым метальщиком стоял тихвинкий мещанин Рысаков. Девятнадцатилетний молодой человек с грубым лицом, толстоносый, толстогубый, с детскими доверчивыми глазами. Он верил в Желябова и Первоскую, как в детстве не верил даже в Бога. Был убежден, что вот бросит он бомбу, убьет царя – и сейчас же, сразу возникнет таинственная, заманчивая революция, и он станет богат и славен. Тогда «получу пятьсот рублей и открою мелочную лавку в Тихвине».

У Рысакова не было никаких колебаний и сомнений. Он бросил бомбу!

Карету тряхнуло, занесло… Кони бились в крови. Мальчик, тащивший свою корзину, лежал мертвый.

Император выбрался из кареты невредимый, только оглушенный.

Со всех сторон сбегался народ. Офицеры охраны успели схватить преступника, пытавшегося убежать. Начальник государевой охраны Дворжицкий умолял императора как можно скорее уехать. Кучер, который всегда возил царя, Фрол Сергеев, кричал:

– Дозволь увезу тебя, батюшка! Поехали!

Но Александр хотел узнать о самочувствии раненых, увидеть террориста, которого собиралась растерзать толпа.

Кто-то выкрикнул с тревогой:

– Вы не ранены, ваше величество?

– Слава Богу, нет, – спокойно ответил Александр.

Никто не обратил внимания, что какая-то женщина, стоявшая чуть поодаль, вдруг махнула белым платком. В это мгновение человек, на которого прежде никто не обращал внимания, расхохотался, как безумный:

– Не слишком ли рано вы благодарите Бога?

Он бросил в сторону императора белый, обернутый в бумагу пакет. И вновь ударил ужасный взрыв.

Это был Игнатий Гриневицкий. Именно ему поручила Софья Перовская осуществить седьмое покушение, которое, согласно предсказанию, должно было стать роковым для императора. И заодно этим свершилась ее месть – о ней она мечтала еще с прошлого вечера…

Ведь это она махнула белым платком, подавая сигнал…

Толпа в панике разбежалась во все стороны, и на несколько мгновений все стихло.

– Помогите… помогите, – простонал император.

Какой-то прохожий по фамилии Новиков и юнкер Павловского училища Грузевич-Нечай первыми подбежали к нему.

– Мне холодно… холодно, – прошептал Александр Николаевич.

Два матроса восьмого флотского экипажа подхватили государя под разбитые ноги и понесли к саням Дворжицкого. Они были с винтовками и в волнении и страхе не догадались оставить ружья, и те мешали им нести раненого.

Из Михайловского дворца, где были слышны взрывы, почувствовав недоброе, прибежал любимый брат императора, великий князь Михаил Николаевич.

Государь полулежал в узких санях Дворжицкого.

– Саша, – спроизнес Михаил Николаевич, плача, – ты меня слышишь?

Не сразу раздался тихий голос.

– Слышу…

– Как ты себя чувствуешь?

После долгого молчания государь сказал слабо, но настойчиво:

– Скорее… скорее… во дворец…

Кто-то из окруживших сани офицеров или прохожих предложил:

– Не лучше ли перенести в ближайший дом и сделать перевязку?

Император услышал эти слова и громче, настойчивее, не открывая глаз, проговорил:

– Во дворец… Там умереть…

Когда сани въехали на высокий подъезд дворца и были раскрыты настежь двери, чтобы внести раненого, любимый пес Александра Николаевича, сопровождавший его и на войну, сеттер Милорд, как всегда, бросился навстречу хозяину с радостным визгом, но вдруг почувствовал беду и упал на ступени лестницы. Паралич охватил его задние лапы.