Читаем без скачивания Однажды преступив закон… - Андрей Воронин

– Лежишь? – спросил он с непонятной интонацией. – Ну, лежи, лежи, если тебе так удобнее. Козел ты, конечно, Инкассатор. Мог бы хоть немного ногами пошевелить, а не висеть, как стариковская мошонка между ног. Да что с тебя возьмешь?

Лежавший на полу человек ничего не ответил, продолжая дышать глубоко и размеренно, как мощный насос. Через пару минут замок снова щелкнул, дверь беззвучно приоткрылась, и вышедший из нее Самойлов помог костлявому волоком втащить Филатова в квартиру. Они проволокли его по длинному коридору, где его старая куртка легко скользила по гладкому паркету, втащили, сминая толстый персидский ковер, в гостиную и с дружным стоном немыслимого облегчения взвалили на диван.

– Сук-кин кот, – вытирая влажный лоб, выдохнул Самойлов. – Тяжеленный, зараза! Останешься с ним до моего прихода. Говори что хочешь, но сделай так, чтобы он меня дождался. Только драться с ним не вздумай, все мне тут переломаете. Если до этого дойдет, пусть лучше уходит к чертям собачьим.

– Этого ты мог бы и не говорить, – заметил костлявый, с удобством располагаясь в глубоком кресле.

– Она, – Самойлов кивнул в сторону спальни, – вам мешать не будет. Тут я все уладил. Но чтобы ты ее пальцем не тронул! Сам не трогай и ему не позволяй.

Тонкие бескровные губы костлявого медленно раздвинулись в издевательской улыбке. Он снял свою шляпу, аккуратно положил ее на краешек вычурного резного комода и после этого сказал, пародируя Самойлова:

– Боже упаси!

Когда костлявый, заперев за Самойловым дверь и сняв в прихожей свой тяжелый кожаный плащ, вернулся в гостиную, Филатов уже сидел на диване, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди. Вид у него был слегка усталый, но совершенно трезвый, а взгляд, которым он встретил костлявого, не предвещал ничего хорошего. Встретившись глазами с Инкассатором, костлявый невольно содрогнулся от неприятных воспоминаний. Он чувствовал себя неуютно, несмотря на полный джентльменский набор, разместившийся в его карманах и за поясом брюк: пистолет “ТТ”, пружинный нож оригинальной зековской выделки с острым, как бритва, лезвием и тяжелый хромированный кастет американского производства с отверстиями для пальцев и со страшными треугольными шипами на рабочей стороне, Все это было хорошо и даже расчудесно, но не могло служить гарантией безопасности, когда дело касалось Инкассатора.

Стараясь ничем не выдать себя, странный знакомый Самойлова жестом призвал Юрия к молчанию и плотно прикрыл дверь, ведущую в прихожую. После этого он занял полюбившееся ему место в глубоком кожаном кресле, закурил и дружелюбно предложил:

– Поговорим? Не знаю, как ты, а лично я рад видеть знакомое лицо.

– А вот я по твоей харе совсем не соскучился, майор, – непримиримо сказал Филатов. – И как у тебя наглости хватило после всего, что было, снова показаться мне на глаза?

Тот, кого Юрий назвал майором, брезгливо поморщился.

– Давай без мелодрамы, – попросил он. – Я знаю, бывают люди, которых хлебом не корми, только дай попереживать по поводу чьей-нибудь загубленной любви, но для меня от всего этого за версту разит дешевкой и враньем.

– Стоп, майор, – перебил его Юрий. – Если ты хочешь, чтобы у нас состоялся хоть какой-то разговор, давай договоримся о терминах.

– Разберемся по понятиям, – устало перевел майор.

– Вот именно. Я не собираюсь говорить с тобой о любви, дружбе, вере в людей и прочих вещах, о которых взрослые люди в наше время вспоминают только тогда, когда их детишки садятся на иглу. Я говорю о заложнице, которую ты спокойно оставил в руках у Графа и которую позволил застрелить уже после того, как я ее оттуда вытащил. Я, черт бы тебя побрал, говорю о четырех с половиной миллионах баксов, за которые полегло столько народу и которые все равно уплыли в руки бандитов, потому что счет, видите ли, был номерной.

– А я тебе еще тогда говорил, – перебил его майор, – отдай нам Графа и деньги и можешь быть свободен. Нам! А ты вместо этого покрошил Графа вместе с охраной в капусту, а деньги, как последний идиот, торжественно отнес в банк, откуда их мог забрать только тот, кто знал номер счета. А все почему? Все потому, что кто-то, видите ли, не хотел пятнать себя сотрудничеством с милицией.

– Ничего подобного, – возразил Юрий. – Потому, что милиция привыкла загребать жар чужими руками и приезжать на место перестрелки как раз тогда, когда трупы уже остыли, а все живые расползлись кто куда.

Майор немного помолчал, сосредоточенно дымя сигаретой и равнодушно роняя пепел на инкрустированный слоновой костью столик, а частично на пушистый ковер.

– А ты повзрослел, – заметил он наконец. – Пару месяцев назад ты бы прямо с порога засветил мне между глаз, и на этом наш разговор закончился бы.

Юрий невольно хмыкнул.

– Морда-то зажила? – спросил он.

– К дождю ломит, – ответил майор, и непонятно было, шутит он или говорит всерьез.

– Я что-то не пойму, Разгонов, – поинтересовался Юрий, – на кого ты теперь работаешь? На Понтиака или на свою контору?

– “Понтиак” – это же, кажется, марка автомобиля? – с невинным видом уточнил Разгонов. Юрий опустил руки, снял правую ногу с левой, готовясь встать. – Тихо, тихо! Ты что, шуток не понимаешь? Хозяин же не велел мебель ломать!

– Шутки, – Юрий с отвращением скривил губы. Не хочу я с тобой шутить, Разгонов. Не хочу и не буду. Если бы я знал, что это все твоя затея, дал бы этому Георгиевскому кавалеру в рыло прямо на пороге ментовки и пошел бы куда глаза глядят.

Майор Разгонов вдруг сделался серьезным, даже мрачным.

– Давать Самойлову в рыло не советую, – сказал он. – Ни при каких обстоятельствах. Ты меня понял, старлей? Ни при каких! Он неприкасаемый. Он может поносить тебя, твоих друзей, твоих родителей, он может размахивать перед твоим носом своим дурацким пистолетом, он может, черт возьми, делать все, что взбредет в его тупую лысую башку, но ты его не трогай. Если тебе жизнь дорога, лучше даже к нему не прикасайся. Не дай Бог, ненароком поцарапаешь.

– И что?..

Юрий был слегка заинтригован. Разгонов говорил слишком эмоционально для человека, который, по его же собственным словам, терпеть не мог мелодрамы и жил только рассудком.

– Может быть, ничего, – ответил майор. – Это если повезет. А если не повезет, подохнешь как собака, и никакие доктора тебе не помогут.

– Екалэмэнэ, – сказал Юрий, – как вы мне все надоели со своими страшилками! И не пудри мне мозги, майор. Ты заметил, что очень ловко ушел от ответа на мой вопрос?

– А я не обязан отвечать на твои вопросы. – Разгонов ухмыльнулся, обнажив длинные желтоватые от никотина зубы. – Кто ты такой, чтобы я перед тобой исповедовался? Ты на себя-то посмотри! Он, видите ли, комедию ломает, как какой-нибудь Джеймс Бонд задрипанный, а я должен его по лестницам таскать! Ты мне можешь объяснить, зачем тебе это понадобилось?

– Запросто, – ответил Юрий. – Очень мне было интересно, что этому Льву Толстому от меня нужно.

– Он и сам толком не знает, что ему от тебя нужно, – заявил Разгонов. – Этот деятель искусства вроде ежика в тумане – идет, куда пошлют, делает, что скажут. Просто находка для любого, кому нужно подставное лицо.

– Например, для Понтиака, – вставил Юрий.

– Ты-то откуда знаешь про Понтиака?

– Знаю. Один тип предлагал за его голову хорошие бабки.

– И ты, конечно, отказался. Так дураком и помрешь, Инкассатор. Шлепнул бы этого жирного урода, получил бабки, и всем было бы хорошо.

– И это говорит майор ОБОПа!

Юрий встал и, разминая ноги, прошелся по гостиной. Комната была обставлена роскошно, но, на вкус Филатова, чересчур кричаще. Вычурный, весь в округлых выступах и резных финтифлюшках, сработанный под старину комод красного дерева плохо вязался со стеклопакетами и вертикальными жалюзями на окнах, а дорогие обои совершенно не попадали в тон пушистому ковру. Тем не менее чувствовалось, что в обстановку вложены очень большие деньги, и Юрий решил, что литература – весьма доходное занятие.

На комоде, рядом с серебряной шкатулкой, стоял фотопортрет Самойлова в тяжелой и безвкусной бронзовой рамке. Фотография была украшена какой-то дарственной надписью, но Юрий не стал подходить поближе, чтобы прочесть ее: все, что было связано с Самойловым, вызывало у него только раздражение. Больше всего Юрию хотелось повернуться и уйти, но майор Разгонов, похоже, собирался сказать что-то еще, и Филатов решил дослушать.

– Ладно, майор, – сказал он, останавливаясь перед креслом и стараясь не рассмеяться при виде того, как Разгонов вжался в мягкую кожаную спинку, – кончай темнить. Это все неспроста, и ты здесь не случайно. Тебе ведь от меня что-то нужно – тебе и твоей вонючей конторе. Так почему бы тебе не сказать прямо и открыто, чего вы от меня хотите?

Разгонов сделал оскорбленное лицо: приподнял брови, выпятил нижнюю губу и наморщил длинный хрящеватый нос, словно собираясь чихнуть. Зажатая в передних зубах сигарета при этом задралась кверху, как дымящийся ствол зенитного орудия. Она была почти целой, и Юрий, как ни старался, не смог припомнить, когда Разгонов успел ее зажечь. Раздавленный окурок той, которую майор курил в начале разговора, лежал на инкрустированной крышке журнального столика.