Читаем без скачивания Заповедник людей - Андрей Стригин

— У меня были нехорошие предчувствия, — шепчет Нина, — мерещились мрачные пещеры, монстры какие-то… страшный старик и, потом… словно ты зачерпываешь из воды огонь.

Виктор с удивлением глянул на Нину:- Огонь, говоришь? Было дело. Антон, ты как, сейчас подарим им или пусть помучаются?

— Это из-за чего мы должны мучиться? — отпрянула от Антона Яна и с любопытством скашивает взгляд на рюкзак, который с важностью матёрого индюка раскрывает Виктор.

— Что это? — невольно отшатнулась Нина, когда самоцветы поймали свет и заиграли неповторимой цветовой гаммой.

— Разновидность благородных опалов — чёрные опалы, — с гордостью произносит Виктор, — это тот огонь, что тебе почудился, можете выбрать… э-э-э… семь штук.

Антон метнул насмешливый взгляд на Виктора и подмигивает, украдкой бросив взгляд на Викентия Петровича, который остановился у рыбаков, чтобы не мешать их встречи.

— Так значит… и монстры были? — неадекватно реагирует на сокровища Нина.

— Монстры не монстры, но кто-то живет в пещерах под нашим домом. Видно не просто так ты боялась туда спускаться, кажется вовсе не из-за пауков, что там расплодились.

— Какие монстры? — встрепенулась Яна, не сводя жадного взгляда с пылающих камней.

— Потом расскажем, — хмыкает Антон, — вы тут, быстрее выбирайте… по восемь камней.

— Я думаю, если даже по десять штук возьмут, их не убудет, — выдыхает Виктор, скосив взгляд на батюшку.

Женщины забывают о монстрах и погружаются в сладостный мир созерцания и выбора самоцветов. Но вот, Солнце устало проваливается за горизонт, дав шанс померцать на небе звёздам, Луна сверкнула узким серпом и женщины, обливаясь потом, наконец, выбрали то, что им по душе. Тяжёлая, видимо, это была работа, выбрать из всего разнообразия, всего по десять камней.

Викентий Петрович давно ушёл, рыбаки сворачивают удочки, цепляют на бечёвки рыбу, показывается Аня с Игнатом.

— Что, подруги, мужиков своих встретили? — она откровенно косится на их оттопыренные карманы.

— Это у тебя мужик, а у нас мужчины, — не преминула съязвить Яна.

— А какая разница, — повела выпуклыми грудями Аня и демонстративно обнимает ухмыляющегося бородача.

— Как сходили? — пряча в бороде злую ухмылку, спрашивает Игнат, его взгляд скользнул в сторону набитого рюкзака и неприлично долго на нём задерживается.

— С успехом, — осторожно произносит Виктор. — Как строительство? — задаёт он встречный вопрос.

— Стропила ставим, скоро крышу стелить будем, — кашлянув в кулак, отвечает Игнат.

— Это хорошо. Вот только, придётся повременить, с крышей Завтра отберёшь брёвна для постройки забора от кромки моря до тех скал.

— Зачем забор? — вскидывает взгляд Игнат, заметив помрачневшее лицо своей спутницы. — Так все брёвна уйдут, на личное жильё не хватит.

— Сначала Игнат, достроит мне мой дом… то есть наш, — поправляется Аня, — и только после этого ваш забор.

— Не ваш, а наш, — поправляет её Виктор, с улыбкой глядя на её вздёрнутый носик. — Если его не возведём, твой Идар придёт со своей командой и будем мы жить уже не в домах, а в бараке.

— Неужели всё так серьёзно? — пугается Нина.

— Более чем, — не стал скрывать правду Виктор. — У Идара народу прибавилось и, скоро они вычислят наш лагерь, а тебя, Аня, он своим солдатам отдаст.

— Как грубо, — фыркает женщина, но в глазах появляется страх.

— Может, Алик найдёт людей? — откровенно трусит Игнат. Как это не вяжется с его лицом, словно неудачно высеченным топором из дубового пня.

— Чувствуешь дым? — Алик потянул ноздрями воздух.

— Ага, такой ароматный. Там люди, это точно! — радуется Маша и хочет ринуться сквозь каменные гребни, заросшие колючим кустарником, прямиком к струящемуся дыму.

— Коза, не газуй! — останавливает её Алик, а она не обижается на его высказывание и лишь улыбается, словно он сделал ей комплимент. — Мало ли кто там может быть. Сейчас я сам погляжу, а ты здесь замри, — Алик нахлобучивает по самые уши панаму, вытягивает кривой нож и лезет между камнями.

За ним, суетливо ползёт Маша, обдирая локти в кровь, но старается не отставать от худощавого парня.

— Я тебе сказал остаться! — озирается Алик, тряхнув несуразной козлиной бородкой.

— Вот ещё! Ты один раз в понор едва не свалился, если б не я…

— Ладно, ползи, — неожиданно смиряется Алик, столкнувшись с её лучистыми глазами, ярко блеснувшими в свете молодой Луны.

Они выползают к обрыву и замечают костерок, а над ним склонился тщедушный дед в сером халате, с надвинутым на голову капюшоном.

— Откуда он взялся? — удивляется Алик и хочет встать.

— Не двигайся! — Маша с силой дёргает его за пояс.

— Ты чего? Обыкновенный старик…

— Смотри! — Маша вытягивает тонкий пальчик. — Это, наверное, зеки? Тоже дым учуяли. Сволочи, сейчас дедушку убьют, — в её глазах появляется влага.

С обрыва видно, как к поляне, где греет руки старик, приближается группа людей. На их руках под всплесками отблесков от костра, виднеются синие перстни и другие наколки.

— Точно, это зеки-людоеды, — вздрагивает Алик. — Сейчас бы автомат! — он в бессилии закусывает губу и сдёргивает с головы панаму, утирает мокрое лицо.

— Надо его спасти, — всхлипывает девушка.

— Как? — чернеет лицом Алик.

Неожиданно старец встрепенулся, повёл головой, с трудом встаёт и идёт в сторону зеков.

— Что он делает? Бежать надо! — всхлипывает Маша.

Людоеды выбираются из зарослей, гнусно посмеиваясь, останавливаются.

— Ты кто, человече? — хохотнул Витёк, увидев бредущего навстречу старика.

— Дед явно не в себе, — Вагиз с жадным любопытством оглядывает его с ног до головы.

— Откуда это он? — удивляется Бурый.

— Какая разница, — тихо произносит Репа, глотая слюну, — жаль тощий, но печень и сердце должны быть большие, в углях запечём… вот и костерок так кстати.

Странно, но старик с такого расстояния услышал, что говорит Репа, но не пугается, а лишь устало улыбается и говорит, словно каркает простуженный ворон:- Людей нельзя есть, дети мои. Он смотрит на них как на малых детей, а его мутные, в красных прожилках глаза, не мигают и неожиданно зеки чувствуют вялость в ногах, руки безвольно свешиваются и ужас захлёстывает все их сущности.

— Валим отсюда! — пытается крикнуть Вагиз, но язык разбухает, и гортань выдаёт нечто нечленораздельное.

— Я чувствую, вы голодны и злы. Злыми быть плохо, человек должен любить друг друга. А голод — явление проходящее. Слышите? Это стая собак, они тоже голодные, им нравятся ваш запах, скоро они будут здесь.

Витёк дёргается, но ноги не держат, падает лицом на землю, бьётся в истерике, размазывая кровь и сопли. Нечто ледяное хватает его сердце, мнёт, вызывая дикую боль, затем отпускает, старец мягко улыбается:- Ты не дёргайся, сынок, от моих пут ещё никто не уходил… даже звери. Я вас спасу и накормлю, но вы обязаны принять мою веру.

— Какую веру? — изумляется Вагиз и откровенно заявляет:- Мы людоеды!

— Я вас очищу от этой скверны и вы будете моими учениками.

— Какие, мать твою, ученики, я в законе! — порывисто выкрикивает Вагиз, но на его сердце словно ложится мягкая лапка, твердеет и выпускает стальные когти.

— Хватит! — взвизгивает зек, покрываясь липким потом. — Что мы должны делать?

— Учиться, — старец склоняет голову, в глазах плещется безумие. — Мир погиб, и любая жизнь сейчас принадлежит великому Хримусу!

— Чего? — осторожно выговаривает Вагиз.

— Это тот, кто уничтожил слабых богов и стал Единым.

— Картина Репина — «Приплыли», ещё один секстант, — хмыкает Бурый и мгновенно изгибается в судорогах.

— Нельзя так шутить с Хримусом, за это полагается жуткая смерть, но… я прощаю тебя, дитя неразумное, ибо рассудок твой во тьме, но я открою вам глаза и дам счастье быть под сенью Хримуса.

— В натуре, понял я, понял! — Бурый пытается отползти, но ноги словно скручены канатами.

Стая голодных собак врывается на поляну и несётся на старца. Ещё мгновение и острые клыки будут терзать дряблую плоть.

— Договорился наш дед, — злорадно сплёвывает Репа.

Но старец поднимает мутный взор, на глазах лопаются капилляры, добавляя в красную паутинку ещё кровавых пятен, он вытягивает руки, крючковатые пальцы с обломанными жёлтыми ногтями шевельнулись и… псы останавливаются как вкопанные.

— Не хрена себе! — восклицает Бурый.

— Тише! — цыкает Вагиз, с уважением глядя на старца.

Порыв ветра с наглостью откидывает капюшон, обнажая гладко выбритый череп. Старец морщится, крестит воздух непонятным образом — по диагонали, постанывая, опускается на колени, касается лбом каменистой земли, затем садится на камень и раскачивается, заунывно распевая странную молитву. Глаза его закрыты, веки, вспухшие с чёрными пятнами. Но вот его ресницы дёргаются, словно в конвульсиях и показываются два тусклых глаза в кровавых пятнах, а угольно чёрные зрачки прицельно расстреливают окружающее пространство. Улыбка ползёт по его иссушенному лицу, он видит перед собой застывших в нерешительности одичавших собак. Псы сталкиваются с его взглядом и пятятся, роняя слюни. Старец медленно встаёт, вытягивает руки в сторону стаи, губы шевелятся, изрекая гортанные звуки, они замирают, поджимают хвосты и не могут сдвинуться с места. Страшный старик, шаркая ногами, уверенно двигается к ним. Звери жалобно визжат, словно трусливые домашние шавки мочатся на землю. Старец останавливается у суки с отвисшими сосками, в ладонь из рукава выпадает нож. Собака сотрясается от крупной дрожи, порывается бежать, но заваливается на бок, а старец присаживается, гладит живот между сосками, щупает рёбра, улавливает бешеный стук сердца и, хладнокровно вонзает лезвие. Мгновение, и всеобщее оцепенение исчезает, одичавшие собаки с воем разбегаются, а на земле бьётся в конвульсиях самка.