Читаем без скачивания Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский

В январские морозные дни сорок четвертого войска Первого Белорусского фронта перешли в наступление и освободили железнодорожную станцию Калинковичи. Станция – только название на карте. Самой станции и пристанционных построек нет. Только местами кое-где из-под снега выглядывает битый кирпич, да стоят на обочине полотна полуразрушенные, сложенные из шпал бункера, с сохранившимися надписями по бокам «Ахтунг! Раухен ферботен!». Единственное строение здесь, чудом уцелевшая будка на переезде.

Вплотную к железнодорожному полотну подступает лес. С одной стороны высоченные корабельные сосны, с другой – мелкий ельник с корявыми низкорослыми сосенками.

Лейтенанта С. с нашей роты сняли, командование ротой принял старший лейтенант Покуда, а я, как и прежде, командовал первым взводом роты.

Выгрузили роту из новых автобатовских «студебекеров». Покуда подает команду, кому и где занимать позиции. Указал вероятное направление нападения танков противника: северо-запад по лесной дороге.

Старший лейтенант Покуда средних лет, плечистый украинец, до войны работал в аппарате горкома партии Киева вместе с Хрущевым. Характер мягкий, покладистый, с таким командиром воевать можно. Он сочинял планы учебы, потешал нас смесью русского с украинским, а мы, взводные, жили по ритму, заведенному войной: спать, есть, стрелять, тренировать расчеты. День стоит морозный и сумрачный. Погода нелетная. Лесная тишина изредка нарушается уханьем орудий, стреляли где-то далеко за лесом.

В полночь на станцию тихо, по-кошачьи, подкатил паровоз-«кукушка» с несколькими вагонами. Сгружают ящики с боеприпасами и провиантом. Тут же ездовые нагружают все это добро на сани и везут на передний край. Вместе с ними группа солдат тихо и без команд уходит в лес. Все в новых шубах, шапках и меховых рукавицах.

Наши солдаты шебутятся у вагонов, болтают с ездовыми. Среди них и мой проныра младший сержант Костя из Кронштадта, фамилию его не помню. Этот так не уйдет. Не дадут, так сам стащит. Костю ко мне прислали на исправление. Служил он в роте Подоплелова, крупно с ним поскандалил и попал ко мне. Здесь, как правило, всех воров, уголовников, скандалистов и просто задир-драчунов направляют ко мне. Был я – как и все другие командиры, ничем особым не отличался и специально никого не воспитывал. Просто со всеми ладил, конфликтов со штрафниками никогда у меня не было, и ни одного бранного слова от них не слышал. Были у меня такие орлы, которые провели за проволокой по десять-пятнадцать лет. Все они оставили о себе хорошую память исправных солдат. В ту пору я был самым молодым офицером батальона, минуло мне только девятнадцать лет.

Землянку-конуру мне продолбили у бункера второго расчета. За землянкой в канаве лежит здоровенный рыжий немец с автоматом, словно кого-то высматривает.

Голова крупная, лицо простое крестьянское, у самого носа небольшое синее отверстие.

– Теперь эта немецкая падла вас будет охранять, – острит сержант Исаев, – там, за дорогой, штук пятнадцать немецких ног из-под снега торчат. Может, стащить его туда? – предлагает он свои услуги.

– Не надо! Черт с ним, пусть валяется, похоронники заберут.

В обед старшина роты Павлов всем наливает по сто грамм фронтовых. Подает жестяную кружку с видом благодетеля, как дарит. А сам порции заначивает, наливает не каждый день. Павлов пройдоха. Одет во все новенькое командирское, сам стройный, с тонкими девичьими чертами лица.

День проходит за днем под морозным куполом неба. Мороз не спадает. Печка дымит круглые сутки. Солдаты с мороза, то и дело забегают в землянку погреть руки. Немцы притихли, готовятся к наступлению на нашем участке. На станцию везут и везут грузы, они растут штабелями слева и справа от полотна.

В конце февраля прояснилось небо. Среди бела дня незаметно с тыла ринулись стервятники на станцию. Семерка пикирующих бомбардировщиков Ю-87 шла вдоль полотна. Один за другим. Небольшое пике, и взмывают вверх.

– Трах-тарарах! – Первые комья промерзшей земли взлетели вверх.

Затрещали штабеля ящиков.

– Тревога! – на КП бьют в рельс. Я спрыгиваю в окоп у бункера Гущина. Над головой пронзительно тарахтит ДШК. Вдруг удар. Земля, смешанная со снегом, обрушилась на расчет. Ствол пулемета свалился на поребрик огневой.

– Гущин, вы живы?

Он мне что-то говорит, но из-за грохота ничего не слышно. Он машет рукой: все в порядке. Сошник пулемета выскочил из-под скоб. В считанные секунды пулемет водворен на место и снова тарахтит. С плеч и с воротника я сбрасываю грязь. Шпала из бункера от удара выехала и теперь торчит над моей головой. Заход за заходом. Летят низко, угловые скорости большие, прицельность огня плохая. Отважные девчата Графская и Антонова только успевают встречать один самолет и провожать другой. Только каски мелькают. Сколько длился этот кошмар? Наверно, всю жизнь. В последних заходах застрекотали скорострельные пулеметы, стервятники решили пройтись по нашим головам. Отбомбились и ушли на север, ушли семеркой. Последний заметно отстал, оставляя за собой черный шлейф. К своим тянет, за передний край. Да, для такой станции девять стволов явно маловато.

Только стихло над станцией, как на переезде заурчал мотор. Это Люба с боеприпасами. С ней в кабине начальник штаба Гришин. Все это время они пролежали в кювете за станцией и выжидали. Гришин спрыгнул с машины и к нам на огневые торопится. Поздоровался, видит, солдаты потные и грязные, среди горячих гильз лежат. Мне приказ отдает:

– Ступай к пехоте, узнай, где сел самолет. Принеси заводской номер.

Пошел я к переднему краю к пехоте один, карты нет, только компас да револьвер сбоку. Поставил его на боевой взвод. Сначала дорога шла прямо, потом пошла в сторону. Свернул на протоптанную тропу. Идти тяжело, ноги проваливаются. Среди лесной тишины редкие звуки: фью! звеньк! – шальные пули залетают. Снова дорога, другая. На дороге танк Т-34 стоит.

Солдат с гаечным ключом по железному телу, как жук, ползает.

– Привет, братишка! Случайно не видел горящего самолета?

– Как же, видел, над озером прошел, в дыму был. Ты, лейтенант, этой дорогой не ходи, она прямо к немцам ведет. Видишь, как меня разделали?

Посмотри!

– А где пехотинцы?

– Они справа, за озером. А здесь только мы.

Смотреть, как разделали немцы наш танк, у меня времени не было. И я поспешил напрямую через лес. Перелезал сугробы, обходил завалы. Сухие ветки предательски трещали под ногами на весь лес. Стало совсем темно, когда появились очертания дома. Обошел дом, постучал. Двери открыл старик. Я устроился на полу, подстелив старый кожух, и сразу заснул. Утром проснулся, осмотрелся. Хатенка малая. За столом девчушка лет тринадцати смотрится в зеркало и ленточками себя украшает. Девочка красивая, черноволосая, как цыганка. Как все здесь близко: смерть и ленточки.

– Живу вот с младшей, – поведал старик, – старшая с танкистом на танке уехала. Отговаривал, не послушалась. Теперь с ним вместе воюет.

Несколько хат у дороги. Все пустые. Одна снарядом разворочена. На дороге оживление. Идет группа солдат: у кого рука, у кого голова в бинтах, у других шинели внакидку.

– Вчера над нами прошел ихний самолет, да взорвался тама, ажно лес полон дыму был, – говорил старый усатый солдат, рука на перевязи.

Остальные головами кивали. Видели, видели!

Вернулся я в свою роту и доложил обо всем начальнику штаба по телефону.

Прорвав оборону противника, наши войска продвинулись вперед километров на двести, образовав мешок. В горловине мешка Припять, протекающая в большой широкой пойме. Вот сюда и нагрянули строители возводить временную железнодорожную переправу-однопутку.

Нашу роту срочно передислоцировали с Калинковичей сюда, на переправу, тут до Мозыря рукой подать, километров пять будет, там разместился штаб нашего батальона.

Переправа растет на глазах. Длина с насыпной частью 1400 метров, над зеркалом воды – километр. Работа ведется круглые сутки, ночами площадка освещается прожекторами. Везут, несут, заколачивают, торопятся. Грохочут бабы, забивая сваи. Впечатление вселенскою хаоса, однако, в кажущемся хаосе просматривается четкая координация всех работ.

Спокойно и тихо над полноводной рекой. Высоко в небе, едва видимая простым глазом, висит «фокке-вульф», немецкая рама, словно любуется новостройкой.

Второй взвод лейтенанта Каганова занимает позицию слева от дороги, на косе, в зарослях ивняка. Третий взвод младшего лейтенанта, назовем его по имени Слава, справа от моста на берегу реки.

Младший лейтенант Слава высок ростом, сутуловат, с одутловатым лицом и большими круглыми, как у совы глазами. За его плечами один курс института, пришел к нам после ускоренных фронтовых курсов. Слава хорошо воспитан, начитан, остроумный и быстро со всеми сдружился. При всем при том он отличался от других болезненным честолюбием. Бывало, на ротной кухне, в ожидании своего котелка со щами, мы забивали в балду – я, Семен и Слава. Мы с Сенькой балду проглатывали, хотя радости не испытывали. Но если Славка оказывался балдой – святых выноси! Глаза его краснели, лоб покрывался испариной, подбородок начинал дрожать, и на глазах блестели слезы.