Читаем без скачивания Клеопатра - Генри Хаггард

— Я вижу, Хармиона, ты твердо помнишь свой обет. Это хорошо, час мщения близок!

— Я помню его и работала тайно для тебя и для гибели Клеопатры и римлянина! Я раздувала его страсть и ее ревность, толкала ее на злодеяния, а его — на безумие и обо всем доносила цезарю. Дело обстоит так. Ты знаешь, чем кончился бой при Акциуме. Клеопатра явилась туда со всем флотом против воли Антония. Но я, когда ты прислал мне весть о себе, разговаривала с ним о царице, умоляя его со слезами, чтобы он не оставлял ее, иначе она умрет с печали. Антоний, бедный раб, поверил мне. И когда в разгаре боя она бежала, не знаю почему, может быть, ты знаешь, Гармахис, подав сигнал своему флоту, и отплыла в Пелопоннес, — заметь себе, когда Антоний увидел, что ее нет, он, в своем безумии, взял галеру и, бросив все, последовал за ней, предоставив флоту погибать и затонуть. Его великая армия в двадцать легионов и двенадцать тысяч всадников осталась в Греции без вождя. Никто не верил, что Антоний, пораженный богами, мог так глубоко и позорно пасть!

Некоторое, время войско колебалось, но сегодня ночью пришло известие: измученные сомнением, уверившись, что Антоний позорно бросил их, все войска предались цезарю.

— Где же Антоний?

— Он построил себе дом на маленьком острове, в большой гавани, и назвал его Тимониум. Там он, подобно Тимону, кричит о неблагодарности рода человеческого, который его покинул. Он лежит там и мечется как безумный, и ты должен идти туда, по желанию царицы, полечить его от болезни и вернуть в ее объятия. Он не хочет видеть ее, хотя еще не знает всего ужаса своего несчастия. Но прежде всего мне приказали привести тебя немедленно к Клеопатре, которая хочет спросить у тебя совета!

— Иду, — ответил я, вставая, — пойдем!

Мы прошли ворога дворца, вошли в алебастровый зал, и я снова стоял перед дверью комнаты Клеопатры, и снова Хармиона оставила меня здесь подождать, хотя сейчас же вернулась назад.

— Укрепи свое сердце, — прошептала она, — не выдай себя, ведь глаза Клеопатры проницательны. Входи!

— Да, они должны быть очень проницательны, что бы разглядеть Гармахиса в ученом Олимпе! Если бы я не захотел, ты сама не узнала бы меня, Хармиона! — ответил я.

Я вошел в эту памятную для меня комнату, прислушался к плеску фонтана, к песне соловья, к рокоту моря! Склонив голову и хромая, подошел я к ложу, Клеопатриному золотому ложу, на котором она сидела в ту памятную ночь, когда покорила меня себе безвозвратно! Собрав все свои силы, я взглянул на нее. Передо мной была Клеопатра, прекрасная, как прежде, но как изменилась она с той ночи, когда я видел ее в объятиях Антония в Тарсе! Ее красота облекала ее, как платье, глаза были по-прежнему глубоки и загадочны, как море, лицо сияло прежней ослепительной красотой! И все-таки она изменилась! Время, которое не могло уничтожить ее прелестей, наложило на нее печать усталости и горя. Страсти, бушевавшие в ее пламенном сердце, оставили след на ее челе, и в глазах ее блестел грустный огонек.

Я низко склонился перед этой царственной женщиной, которая была моей любовью и гибелью и не узнавала меня теперь.

Она устало взглянула на меня и заговорила тихим, памятным мне голосом:

— Наконец ты пришел ко мне, врач! Как зовут тебя? Олимп? Это имя много обещает: теперь, когда боги Египта покинули нас, мы нуждаемся в помощи Олимпа. У тебя ученый вид, так как ученость не уживается с красотой. Но странно, твое лицо напоминает мне кого-то. Скажи, Олимп, мы не встречались с тобой?..

— Никогда в жизни, царица, мои глаза не лицезрели твоего лица, — отвечал я, изменив голос, — никогда, до той минуты, когда я пришел из моего уединения по твоему приказанию, чтобы лечить тебя!

— Странно! Даже голос! Он напоминает мне что-то, чего я не могу уловить. Ты сказал, что никогда не видал меня в жизни, может быть, я видела тебя во сне?

— О да, царица, мы встречались во сне!

— Ты — странный человек, но, если слухи верны, очень ученый! Поистине, я помню твой совет, который ты дал мне, — соединиться с моим господином Антонием в Сирии, и твое предсказание исполнилось! Ты должен быть искусным в составлении гороскопа и в тайных науках, о которых в Александрии не имеют понятия! Когда-то я знала одного человека, Гармахиса, — она вздохнула, — но он давно умер, и я хотела бы умереть! Временами я тоскую о нем!

Она замолчала; я, опустив голову на грудь, стоял перед ней молча.

— Объясни мне, Олимп! В битве при этом проклятом Акциуме, когда бой был в разгаре, и победа улыбалась нам, страшный ужас охватил мое сердце, глубокая темнота покрыла мои глаза, и в моих ушах прозвучал голос давно умершего Гармахиса. "Беги, беги или погибнешь!" — кричал он. И я бежала. Страх, овладевший мной, перешел в сердце Антония, он последовал за мной — и битва была проиграна. Скажи, не боги ли послали нам это несчастье?

— Нет, царица, — отвечал я, — это не боги! Разве ты прогневала египетских богов? Разве ты разграбила их храм? Разве ты обманула доверие Египта? Ты ведь не виновна во всем этом, за что боги будут гневаться па тебя? Не бойся! Это естественное утомление мозга, овладевшее твоей нежной душой, не привыкшей к зрелищу и звукам битв! Что касается благородного Антония, он должен следовать за тобой повсюду!

Пока я говорил, Клеопатра повернулась ко мне, бледная, трепещущая, смотря на меня, словно стараясь угадать мою мысль. Я хорошо знал, что ее несчастие — мщение богов, которые избрали меня орудием этого мщения!

— Ученый Олимп! — сказала она, не отвечая на мои слова. — Мой господин Антоний болен и измучен печалью! Подобно бедному, загнанному рабу, он прячется в башне, у моря, избегает людей — избегает даже меня, которая ради него перенесла столько горя! Вот мое приказание тебе! Завтра с рассветом иди в сопровождении Хармионы, моей прислужницы, возьми лодку, плыви к башне и требуй, чтобы тебя впустили, скажи, что ты принес известия о войске. Тебя впустят, и ты должен передать тяжелые новости, принесенные Канидием: самого Канидия я боюсь послать! Когда его печаль стихнет, успокой, Олимп, его горячечный бред своими драгоценными лекарствами, а душу — мягким словом и возврати его мне, тогда все пойдет хорошо! Сделай это, Олимп, и ты получишь лучшие дары, чем думаешь, так как я — царица и сумею наградить того, кто верно служит мне!

— Не бойся, царица, — отвечал я, — все будет сделано. Я не прошу награды, ибо пришел сюда, чтобы исполнять твои приказания до конца!

Я низко поклонился и ушел, затем, позвав Атую, приготовил нужное лекарство.

V

Возвращение Антония из Тимониума к Клеопатре. — Пир Клеопатры. — Смерть дворецкого Евдозия

Еще до рассвета Хармиона пришла ко мне. Мы отправились в дворцовую гавань, взяли лодку и поплыли к гористому острову, на котором возвышается Тимониум, маленькая, круглая и крепкая башня со сводами. Пристав к берегу, мы оба подошли к воротам и начали стучать в них, пока решетка не отворилась перед нами. Пожилой евнух выглянул из двери и грубо спросил, что нам нужно.

— У нас есть дело к господину Антонию! — сказала Хармиона.

— Какое там дело? Антоний, господин мой, не желает видеть ни мужчин, ни женщин!

— Он захочет увидеть нас, так как мы принесли ему известия. Пойди и скажи, что госпожа Хармиона принесла известия о войне.

Слуга ушел и сейчас же вернулся.

— Господин Антоний хочет знать, дурные это или хорошие известия! Если дурные, он не хочет слышать их, так как у него и так много дурного!

— И хорошие, и дурные! Отвори, раб, я сама скажу все твоему господину! — С этими словами Хармиона просунула мешочек с золотом сквозь решетку ворот.

— Ладно, хорошо! — проворчал он, взяв золото. — Времена трудные и будут еще труднее! Когда лев лежит, кто будет питать шакалов? Неси сама ему свои новости, и как ты сумеешь вытащить благородного Антония из этого места стенаний, я не забочусь об этом! Двери дворца открыты, а вот тут ход в столовую!

Мы вошли и очутились в узком проходе, где, оставив евнуха запирать дверь, стали продвигаться вперед, пока не увидели занавеса. Откинув его, мы прошли в комнату со сводами, плохо освещенную сверху. В отдаленном углу комнаты находилось ложе, покрытое коврами, на котором скорчилась фигура человека с лицом, спрятанным в складки тоги.

— Благороднейший Антоний, — сказала Хармиона, подходя к нему, — открой свое лицо и выслушай меня, я принесла тебе известия!

Он поднял голову. Его лицо измождено было печалью, спутанные волосы, поседевшие с годами, висели над впалыми глазами, на подбородке белелась небритая борода. Платье было грязно; он представлял из себя жалкую фигуру, казался несчастнее каждого бедняка-нищего, стоящего у ворот храма! Вот до чего довела любовь Клеопатры победоносного, великого Антония, когда-то владыку полумира!